белорусский жидофашист : Пять метров и

В детстве я был прыщав, долговяз и некрасив. У меня были короткие ноги, и, с ранних лет, воняло из пасти. Я был неопрятен и совершенно не умел одеваться. Поэтому абсолютно не нравился бабам, хотя, очень хотел ебаца.
Да. Больше всего я хотел ебаца и мопед. Мопед «Карпаты», как у моего соседа Димки — жирного сына главврача инфекционной поликлиники.
Поэтому, на своё пятнадцатилетие, я ждал мопед, или на крайний случай, немного бабла. С баблом я мог бы купить на Пролетарском шлюху, как мне рассказал Димка.
Но папа подарил мне гуся. Что – бы привить мне любовь к ближним.
Так он сказал.

— Держи гуся и учись любить ближних. — Сказал папа и ушёл.

Папа мало говорил. Он работал грузчиком, а грузчики — серьёзные мужики и дохуя не пиздят.

— Спасибо. — Сказал я и, с грустью, посмотрел на мать.

Мать молчала. Она молчала всегда. Мама была глухонемая. Вернее не совсем. Она умела говорить «ЫЫЫ» — когда ей было хорошо и «ШШШШ» — когда злилась.
Тогда она просто молчала. Особых эмоций мой юбилей у неё не вызывал.

Папу больше я не видел никогда.

Итак, у меня теперь был гусь, и я назвал его Робокоп. Так я хотел назвать мой мопед. Неплохое название для мопеда, согласитесь.

Робокоп постоянно жрал и срал. А я его кормил, убирал за ним гавно, воспитывал в себе любовь к ближним, хотел ебаца и мопед.
Мать постоянно молчала. Видимо уход отца ей тоже был похуй.
Димка нахуячил на свои «Карпаты» новые катафоты и постоянно ездил на Пролетарский ебать шлюх. Так он мне говорил.
Я отрастил длинные волосы, научился пердеть подмышкой и взрослел.

И вот однажды вечером я лежал на полу, пердел подмышкой и мечтал о мопеде и ебле.
Мама, молча, смотрела телевизор. Робокоп, тоже молча, жрал из миски помои.
В этот момент я понял, что нужно что-то менять. Немедленно.
Иначе, бездействуя, всю жизнь можно ждать того, чего не получишь никогда.
Сейчас я понимаю, что в тот момент я стал взрослым.
Поднявшись с пола, я резко схватил Робокопа за шею и потащил его в кухню. Там я открутил колесики от своего самоката, одел их на проволоку и привязал к гусю. Птица взмахивала крыльями и недовольно, удивлённо гоготала.
Но я не обращал на это внимания. Теперь у меня был свой мопед.

Не такой как у всех, но мой! И это были мои «Карпаты»! Мои!

Запрыгнув на Робокопа, я взмахнул волосами, ударил гуся по бокам ногами, обхватил его за шею, закрыл от удовольствия глаза и помчался.
Скрипя колесиками, Робокоп закричал и покатился по кухне. Проехав метров пять он тяжело вздохнул и упал.
Я был счастлив.
Мечтам свойственно сбываться, поверьте.

Но, схватив удачу за хвост, не стоит её упускать.
Тогда я это уже понимал, ведь я был уже взрослым, напомню.

Растегнув и спустив штаны, я перевернул Робокопа к себе ебальником, провел ладонью по, ставшему мне за это время родным, клюву, опустился на колени, достал хуй и засадил гусю.
Робокоп вскрикнул и начал вяло взмахивать крыльями в такт моим маятниковым движениям. А может мне просто казалось.
Поистине это был охуенный день.
Меня было не остановить.
Чувствуя, что скоро кончу, я схватил Робокопа за голову и стал хуярить ней о пол.
И вдруг, услышал над головой, до боли родное для меня, шипение.

— ШШШШШШШШШШШШШШШ! – Мать ритмично топала ногами, держалась за голову и хаотично вертела ней

— ШШШШШШШШШШ! ШШШШШШШ! ШШШШШШ! — Эмоции наполняли старушку.

В тот момент мне стало немного не по себе, я достал болт из папиного подарка, смущенно поднял на мать глаза и в тот же миг густо оросил её передник спермачом.
Мать продолжала шипеть, мои кривые конечности дрожали от возбуждения, Робокоп печально посмотрел на меня, красиво изогнул шею, и изящно опустил голову маме на ногу.
Это видимо остудило мать, она опустилась рядом со мной на колени, нежно взяла меня за голову и, наконец, за долгое время, я услышал такое желанное для меня — «Ы!».

-ЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!!!!!

Мать гомерически хохотала и теребила мне волосы.

-ЫЫЫЫЫЫЫЫ!!!!!

Такой я видел её очень давно и только пьяной. Я обнял мать и улыбнулся. Из не растёгнутых штанов свисал уменьшающейся хуй, последние капли спермы упали Робокопу на крыло.


Робокопа мы зажарили в яблоках и, с удовольствием, сожрали на следующий день.
Через несколько месяцев я поступил в техникум, вырвал себе семь, давно сгнивших зубов, и таким образом избавился от неприятного запаха изо рта.
Димкин папа переболел свинкой, стал импотентом, начал много пить и как-то вечером в пьяном угаре отпиздячил топором сыну обе ноги и, по локоть, правую руку. Иногда Димку выносили на улицу, привязывали верёвкой к «Карпатам» и оставляли на весь день дышать воздухом. Я часто разговаривал с ним. Не знаю почему, но мопед я больше не хотел.
Ебаца я хотел всё также сильно, но, отчасти, научился убивать это желание занимаясь неистовой и разнообразной дрочкой. А позже, и вовсе, за два литра самогона лишился девственности с работницей социальной службы, раз в месяц приносившей матери остатки гуманитарной помощи.
Жизнь текла своим чередом.
Мать пыталась повеситься, но её спас крановщик Петров и они стали жить вместе у нас дома.
Отец так и не вернулся, и я стал о нём забывать.
И лишь когда, бережно, переворачивал на кровати мать и Петрова на бок, что бы они во сне не захлебнулись рвотными массами, или в непогоду отвозил на «Карпатах» Димку подальше от дождя или ветра в хлев, я понимал, что любовь к ближним мне всё-таки удалось привить.