net_pointov : Обед молчания

Острая любовь к государству пришла к Роме, когда он смотрел, как по небу пролетал самолет, оставляя за собой жирную полосу, будто от наслюнявленного карандаша.
Пока еще государство не сделало толком-то ничего, чтобы Рома его любил. Наоборот, оно всячески подставляло ему подножки в очередях, налоговой, на таможне и даже в отделе «продукты». Но чувство гордости выплыло надувным кругом, чтобы Рома, которые сутки корпевший над «введеним в бренд», вдруг вспомнил про Гагарина, летчика без ног, ледокол «Мирный» и про флажок СССР с покусанным древком, которым было удобно махать на парадах и выгонять кота Фильку из-под дивана.

Рома Лавров. Высокий, кучерявый, немного инфантильный, а иногда инфантильный много. Ему чертовски шли шляпы, клетчатые штаны, деньги и никнейм skazo4no_beden. Многие женщины, и даже Наденька из 24-й, специализировавшаяся в основном по сантехникам и сотрудникам макаронной фабрики; так вот, многие женщины записали его в свои «запасные варианты», но ни одна из них не приехала к Лаврову, когда он, загибаясь от температуры 39, поставил в асоциальной сети статус «Болен очень. Очень жду».

Лавров всегда болел паскудно. Он вынимал душу.
Свою – разглядывал, плевался и ставил на место где-то между томиками Драйзера и пермским мишкой «2009», чужую же – сжимал в кулаке и норовил спрятать под подушкой.
Рома болел противно, как в пятом классе, когда он из простуд просто не вылезал. Его трясло, словно телегу по колдобинам, накрывало с головой, в которой мыслям и тем было душно. Рома даже не чертыхался, а просто генерировал многослойные маты.
Генерировать – это у него в генах.

Когда Рома был маленьким, а значит еле доставал до мойки, до полки и до бабушкиных очков, его звали преимущественно Роман-Евгеньич-черт-тебя-побрал-бы-весь-в-отца. Звала его мама. Тоже преимущественно. А бабушка, заблудившаяся где-то среди эфиров Голубых Огоньков и Песен Года, всего-то и могла, что улыбаться Роме, растягивая и до того тонкие губы в ниточку, и многозначительно молчать. Бабушка дала обет молчания (Кому? Чему? Дательный падеж) невыносимо давно и не произнесла ни слова. Даже когда мать лупила расхристанной кроличьей шубой по полу и в ролях объясняла, почему Рома, бабушка и тот, кто дал Роме отчество Евгеньевич – страшные мудаки. И все они, собственно, крест на ней поставили.
В тот вечер маленький Рома очень испугался, долго жалел истерзанную шубу в коридоре, опасливо гладил ее по карманам и еще неделю пытался высмотреть на матери, когда та небрежно запахивала халат, где же тот крест, который на ней стоит, и настолько ли он страшный.

Ромина бабушка была печальной. Доброй. Однажды, посмотрев, как она мучается, пытаясь развернуть тщательно завернутые конфеты, Рома показал ей способ куда более изящный:
- Ты просто потяни за оба хвостика, ба. В разные стороны потяни. Да, вот так. И она сама раскроется.
Бабушка недоверчиво дернула «барбариску» за концы и шумно набрала воздух, когда глянцевая конфетка легко выскользнула из обертки.

Ох, до чего ж додумались, Господи!

После этого непамятного в жизни Ромы случая бабушка иногда садилась в кресло, ставила на колени вазочку с «белочками» и «ласточками» и резко дергала каждую за хвостики. Распотрошив десяток, Алла Макаровна, 72 лет отроду, тщательно заворачивала каждую конфетину обратно и очень смущалась, когда замечала, как дедушка хитрО смотрит на нее с фотографии.



Сегодня мама ждала гостей. Она с утра бушевала на кухне, укрощая то тугую баночку шпрот, то разлезшуюся капусту. Рома стоял подле нее и разглядывал, как тает в маминых руках булка, замоченная в молоке, и как славно она соединяется с фаршем: вязнет, растворяется. Котлеты Рома очень любил. Скорей всего потому, что ел редко. Но иногда ему казалось, что если б котлет в его жизни была бы тысяча, он все равно любил бы их с неистовой силой и обильным слюноотделением. И с белым хлебушком.

- Мама, а кто к нам придет?
- Один хороший человек, Рома. Пойди, кстати, оденься. Ходишь расхристанный совсем! На стуле брюки висят, надень их.
- А я не хочу штаны.
- А я тебя не спрашиваю. Человек придет, а у меня папуас по дому бегает. Думаешь приятно? Одевайся, марш. И помогай на стол собирать.

Рома покорно влез в брюки, расставил на столе гусь-хрустальные бокалы и предусмотрительно занял лучшее место, с которого было видно и окно, и телевизор.


В дверь позвонили. Вернее как – вначале постучали по старой памяти, а потом, видимо вспомнив про звонок, позвонили. Мама ойкнула и побежала в дальнюю комнату, успев только выкрикнуть: «Рома, открой!»
Рома нехотя сполз со стула и открыл – почтальонше тёте Дусе, которая моментально заполонила собой коридор и деловито спросила: «Есть взрослые дома?»
- Есть Евдокия Пална. Я есть. А что такое? – мама виновато вышла из комнаты, на ходу отряхивая полы нарядного, в мелкий мак, сарафана.
- Телеграмма. Ты не стой милая, расписывайся. У меня еще дел по горло — с тобой болтать. У Никифоровны, слыхала, брат помер. Так вторую неделю не ест. Как птичка, как птичка! Сижу вот с ней, выхаживаю. Расписалась? – и хорошо. Пойду я.
- Спасибо, теть Дусь!
- Давай, дорогая.

Мама открыла телеграмму. Закрыла.
Потом молча пошла в зал и вывалила спелые пышущие жаром котлеты из судочка с грибками прямо на парадную скатерть.
Рома услышал только, как в бабушкину комнату хлопнула-бряцнула стеклом дверь, а потом пытался склеить по обрывкам:
- Немая! (это про бабушку)
- Жестокая! (это же про кого?)
- Старая дура! (про тетю Дусю?)
- Как ты могла?
- Мужик! Последний!
- Помрешь ты!

Рома тихонечко стянул с комода телеграмму с патриотичными гвоздиками и прочел:
«муся зпт он не придет тчк я ему запретила тчк»

И, спрашивается, стоит из-за этого расстраиваться? Рома отложил телеграмму, и пошел собирать котлеты обратно в судочек.

А на следующий день его разбила температура, и мама вышла из «подполья», чтобы метаться из кухни в спальню и густо обцеловывать его полыхающие руки, веснушчатые щеки и лоб с маленьким шрамом у левой брови, который помнил лето, папоротники и велосипед.
Роме виделись озверевшие плюшевые щенки, математичка и бабушка. Бабушка гладила его по загривку и бормотала …ижеесинанебесидасвятитсяимятвоедаприйдетцарствиетвое……
А Рома ловил в опустевшей голове мысль, что никогда, никогда в жизни бабушкин голос не слышал, поэтому знать наверняка, что это бабушка с ним разговаривает, он никак не мог. Голос плыл, плавился, шипел на шипящих, свистел на свистящих.

- Бабушка, а это твой голос? Или нет?
- Мой
- Бабушка, а как я узнаю? А вдруг это не ты.
- Я. Спи, спи.
- Бабушка, а если я умру, ты маме только не говори.


…Отправь мне телеграмму, бабушка, отправь мне телеграмму – шептал Рома Лавров, вдыхая сухими губами жизнь в истерзанную подушку – отправь телеграмму….

Зпт
Зпт
Зпт

ТЧК

И снова зпт