Лузер : История

Все время пока я сидел у Макса на кухне не переставая звонил телефон. Макс бегал в комнату смотреть на определитель, потом возвращался с трубкой на кухню.

-- В другой палатке бери. Там без мазы. «Черного принца» нет? Хуй с ним бери «Долину». Та же хуйня. Машинки не забудь и нашатырь.

Звонила Агент Лора. Она уже подъезжала к заветной палатке в Жулебино.

--Ало. Кариес, ты? Привет, животное. Как твое тухлое самочувствие? Кумарит? Я с Диманом сижу. Чефирим. Да, поехала час назад. Как всегда четыре пакета. Нас трое. Я Лора и Ирка Фе-Фе. Не-е, Диман не бахается, он ваще далек от этой темы. Он не из нашей сказки. Че? Не нихуя не останется. Лора еще Кубика обещала раскумарить, так что вмазывайся ослиной мочой. Буга-га. Вторяки? Ладно оставлю. Какие будут. Заходи в шесть.

Еще через час раздались два условных звонка в дверь. Вошли Агент Лора и Ирка Фе-Фе с полиэтиленовым пакетом. Лора, маленькая, юркая, тридцатилетняя, с веселенькими хитрыми глазками. Фе-Фе пухловатая с круглой и симпатичной детской мордашкой и задницей, напоминавшей что-то нелепое и неуловимо родное. Такие задницы бывают у плюшевых игрушек—плоские, широкие, неуклюжие и с трогательным швом посередине. Ира слегка шепелявила потому и стала называться Фе-Фе. Пока девушки раздевались Макс не теряя времени вывалил на стол содержимое пакета: четыре килограммовых мешка маковых зерен, бутылку растворителя, два пузырька нашатырного спирта, шприцы--двушки. Помимо всего этого разнообразия имелись газированная вода «Малиновая», жевачка, конфеты с ликером и плитка шоколада «Бабаевский».

--Бабы—хули, Макс понимающе кивнул на сладости.

--Вот чем сейчас все бахаются. Героин и черняга уже не популярны. Палево. А тут никакого криминала. Маковые зерна продают «пиковые» в Жулебино. Обычные маковые зерна, только с «напылением». Все легально. В той же палатке можно приобрести растворитель. Все для удобства клиента.

Красиво—задумался я, как в кино: очередной ловкий ход «пиковых» и менты теряют давнишней бизнес.

Ага,--подытожил Макс пересыпая содержимое пакетов в большую желтую эмалированную кастрюлю. Началась «кухня».

Немного потоптавшись в коридоре, в кухню вошли Лора и Фе-Фе. Лариса налила «Малиновой» газировки и умиротворенно защебетала. Уловить смысл ее слов было трудно, но в целом монолог производил приятное и впечатление. Будто так и надо. Обычная кухня обычной хрущебы. За столом собрались «хорошие знакомые». Обычный нелепый женский разговор. Постепенно кухня наполнилась едкой вонью растворителя, а потом нашатыря. В носу неприятно щипало. Серый пар разъедал глаза. Лора стала чихать и смеяться. Распахнули окно. Кто-то пытался давать советы, но рецептуру Макс знал наизусть и только зло огрызался посылая советчиц с хуя на хуй. Его оставили в покое и разговор перешел на общих знакомых. Через полчаса нехитрых махинаций раствор «слили» и поделили по-братско-сестрински. Макс быстро выбрал свою дозу и побежал в туалет. Дамы чинно удалились в соседнюю комнату.

--Эти будут целый час возиться,--сообщил через две минуты прибежавший Макс. У баб с венами всегда проблема.
Пришла раздетая до бюстгалтера Лора. Что-то спросила. Снова ушла и пришла Ира со шприцем в руке.
--Ты че охуела? С расчехленной машинкой лазаешь! Совсем башню потеряла?
Ира не ответив вернулась в комнату.
--Пизда вичевая—совсем ебанулась. С иглой бегает. Еще мне не хватало эту хуйню подцепить. Макс довольно почесал подбородок и закурил.
Фе-Фе уже третий год была официально признана «спидовой». Увидев ее, даже мысли бы такой не возникло—здоровая сытая молодая самка.

Минут через двадцать Ирина и Лариса вернулись на кухню. Обе курили, щурились и лениво перекидываясь одиночными фразами. В пизду вас—пойду телик смотреть, сонно прошипел Макс.

--Дим, а ты совсем не вмазываешься?-- начала разговор Лора.
--Нет, а что?
--И никогда не пробовал?
--Пару раз.
--Ты только не подумай, что мы конченные наркоманки, вяло произнесла Фе-Фе, неприятно хихикнув, бахаемся, если бог пошлет. А я вообще чуть институт не закончила. Пищевой промышленности,--задумчиво продолжала Фе-Фе. Я вообще сама из Тамбова. Там сейчас мать с отцом живут--она уже ни к кому не обращалась, просто думала вслух--была у них недавно. Отец такой старый стал, смешной. Всех жалеет. Даже мух. Представляете—ловит и выпускает в форточку. Че ржешь, дура? А мать все такая же—командир. Детским садом когда-то заведовала, теперь вот отцом командует. Эх, старики. Купила им видак, хотя точно знаю, что даже из коробки не вынут. Так на антресоль поставят—до лучших времен. Будут ли лучшие времена-то. Они все думают я к ним приеду. Жить там буду. А какая там жизнь? Вот даже по праздником соберутся за столом. Тетки и прочая родня. И об одном и том же—из пустого в порожнее. Этот дачу строит. Эта десятый год артрит лечит. Потом ссоры вспоминать начнут—заново передерутся. Тоска. Жалко их. Отца особенно. А мать нет. Сама виновата—железная женщина. Это она меня в Москву заставила ехать. В институт поступать. Поступила. Хули толку. Год проучилась. В общаге жила. Соседки по комнате все типов разных водят и водят. Ушлые лярвы. Ну а я хуже их что ли? Тоже привела. На дискотеке познакомилась. Пашей звали. Видный такой парень. В техникуме говорил обучается. На повара. Так это повар хуев сапоги мои новые на последние родительские деньги купленные наутро пизданул. И с концами. С тех пор я решила умнеть. Хорошо Лидка с третьего курса подсказала что делать. Че, говорит, просто так ляжки раздвигать? Она и еще пара девиц из нашей общаги к чуркам в «Арагви» ходили. Эти народ хоть и гнусный, зато при деньгах. «Кющайте девачки, пейти». А потом тащат в клоповник какой-нибудь, который на весь свой аул у алкашей за бутылку сняли. А что делать? Хочешь жить—подставляй задницу. А иногда вовремя слиться удавалось. Один там был козел. Нукри звали. Чуть не прирезал.

На минуту Фе-Фе затихла. Отхлебнула чаю. Лариса уже успела уснуть, положив голову на край стола. Спокойно так, как ребенок. Мирным сном вмазанной тридцатилетней проблядушки.

Я не сильно тебя гружу? Ну так вот. Решила я после этого с пиковыми завязывать. Да институт я уже к тому времени бросила. Случай тоже подвернулся. Встретила в каком-то кабаке индуса. Солидный дядечка лет пятидесяти. Я хоть по английски не копенгаген, но потихоньку наблатыкалась.Приехали с ним в Индию. Жениться обещал. У него квартира большая машина с шофером, все дела. Вниательный такой, добрый. Только хуй с трудом стоит и ручки слабые. Трясется весь надо мной, потеет. Я ржу—удержаться не могу. Он обижается. Потом виагру глотать стал пачками. Вот уж тут-то я взвыла. Жевать потом с трудом могла—так рот болел. Надоел мне он быстро. Старый козел. Любовника себе нашла молодого. Мотались с ним на море в Гоа, местечко такое курортное. Все на деньги лоха моего. Там то он меня и приучил к травке, потом к кокаину. Танцевали с ним всю ночь на пляже, потом все утро трахались. И звали его Кумар. Буга-га. Имя такое... прям под стать.

Потом поехала я с ним, то есть не с ним, а со своим стариканом в Европу. По Парижу гуляли. Так в Приже красиво. Влюбиться захотелось. Так захотелось—страшно. Дышать не могла, до того душа жизни красивой просила. Так я и бросила старикана совего. Прямо в отеле оставила. Записочку написала, прости, мол, спасибо за все, но больше с тобой не могу. Ухожу искать женское свое счастье. На третий день гуляла по Парижу совсем охуевшая и встретила Жана. Большой такой красивый. Только совсем черный. Ну как вот шоколад, даже темнее. А ладошки розовые и губы такие. Ух какие губы, что он ими только не выделывал... Так вот.. я прикинула—с кавказцами было, с индусами было, почему бы с негром не закрутить. И закрутила... Так закрутила...

Слышала раньше, что у черных, ну у африканцев этих... ну это... хозяйство в общем большое. Но чтоб настолько... Этож поршневая... Короче Жан мой оказался половой гигант. Я по французски конечно тоже не копенгаген, но как мы друг друга понимали.... Без слов. Нахуй там слова. Жу тем, Жу тем, --люблю значит и вперед в койку...Жили мы с ним—нарадоваться друг другу не могли. Два года душа в душу. Он с меня сутки не слазил. Вначале больновато было. Потом приноровилась. Только Жану моему ненаглядному вдруг заеб в голову стукнул. Стал он Коран читать. Обрезание сделал. Черножопые братья какие-то ему мульку эту впарили. Стал звать себя Абдуллой и молитвы бубнить с утра до вечера. Мне строго-настрого запретил себя Жаном называть. Я забудусь—он меня бьет. Я плачу он потом тоже плачет, жалеет. Спать со мной почти перестал. Оскверняться лишний раз не хотел. Так и кончилось наше счастье. Ну что же делать. Я с горя за старое. Был там Филип такой—тоже негр. Героиновый дилер. Ну стал меня снабжать. Сначала за деньги, потом деньги кончились, пришлось его обслуживать. Потом Филип сказал хватит—будешь на панели работать. Сдал меня Антонику—сутенеру. Стала я с черножопыми блядьми на панели стоять. А что делать: доза-то растет? Бахаться надо. Кто меня тогда СПИДом наградил--не знаю.

Но скоро познакомилась с нашими телками, хохлушками. Бой-девки. Рослые, в телесах, волосы крашенные, ногти сантиметров по десять. Прожженные. Давай говорят в нашу кодлу. Те с шушерой всякой не работали. Старались солидняк брать. Ну и потом клофелинчик, карманы наизнанку и спи дядя. Пусть тебе жена снится и детишки. Адью по-французски. А после работы шампанское пили, смеялись, каждая про своего клиента рассказывала. Как она его да что. Весело так было. Как сестры. А две из них, подруги--лесбосом развлекались. Старнно, а тоже ведь любовь. Только не долго музыка играла. Повязали нас через четыре месяца французские жандармы, менты то есть и посадили в кутузку. Одлго допрашивали. Переводчика пригласили. Бывшего русского. То есть внука какого-то князя или графа от коммунистов в Париж слинявшего. Вот он бедняга мучался. Потел. Следователь злится орет, очки протирает. А наши бабы только ржут. У меня таких понтов как у них не было. Рассказала все как есть. Как дошла до жизни такой. Следователь сразу подобрел, чуть даже не прослезился. Просил еще раз пересказать. Переводчик—тот рыдал. Весь платок промочил. Душа то русская, хоть и эмигрант поганый, а душа-то наша... Через месяц отпустили меня из кутузки и в посольство. А оттуда на Родину, в Москву.
Прилетаю--деваться некуда. Подруги по общаге—кто где. Приютила меня бабуся одна местная. Здесь живет на Стандартной улице. А я в магазин устроилась. Продавщицей на колбасы. Терпеть их не могу с тех пор. Есть не заставишь. Все запах колбасный стоит в носу. Днем колбасы вечером шприцы. Так и живу. Бабулька мне как родная стала, заботилась я о ней. Хворает. Не ровен час помрет. Дочкой меня зовет. Жалко ее. Всех мне жалко, а себя нет. Сама виновата. Подцепила ВИЧ себе на манду. Все блядское мое нутро. Эх, мама-мама зачем ты меня в Москву в институт отправила? О, Ларис, ты спишь что ли? Вставай!

Из комнаты вошел Макс:
--Ладно хватит пиздеть, пошли к тебе, Ларис. Ща Мона Лида со смены придет, устроит нам сучью свадьбу и «апокалипсис нау».
--Слышишь, Ларис, просыпайся. Макса мать щас придет, причитала Фе-Фе.

Мы оделись и вышли во двор.