Франки унд Кин : Капли материнского тепла

С грустью глядя на керамический овал, прикрученный к железному надгробию, я оживляю чёрно-белое изображение бабушки в своём воображении, заставляя её отложить в сторону вязание, улыбнуться плохими зубами, усадить меня к себе на колени и, окутав уютной старческой вонью, баловать рафинадом из картонной коробки или рассказывать неизвестную доселе сказку, подыгрывая истории пухлыми круглыми пальцами с коротко остриженными тёмными ногтями. Я в очередной раз стою здесь, выпав из временного потока, отвлекшись от всего на свете, и с нежностью вспоминаю эту добрую усталую женщину.

– Ну вот мы с тобой, бабуля, и повидались. Теперь через месяцок зайду, как экзамены сдам, ладно? Хризантем принесу, жёлтых, как ты любишь. Не скучай тут сильно, хорошо? Мы о тебе помним, и мама тоже помнит, честное слово. Просто она занята всё время, ей некогда пока...

Порыв холодного ветра подхватывает последние слова и с силой швыряет их о просевшее в землю надгробие. Откуда-то принесённый ветром, перелетает через ограду и падает мне под ноги маленький бумажный цветочек, похожий на заблудившуюся трупную муху. Ладонью прикрыв лицо от пыли и бросив последний взгляд на аккуратно прибранную могилку, я разворачиваюсь и выхожу на узкую, заросшую сочной травой дорожку между участками.

Глухой скрип гигантских корявых деревьев напоминает стоны. Странно, здесь даже берёзы – плакучие. Протяжно воющие струны высоковольтной линии нарезают ломтями небесную серость. Толстый, тяжёлый слой мокрой ваты. Рыхлая чёрная земля. Бессловесный молитвенный шёпот кладбищенских колосков. Весь здешний растительный мир когда-то проклёвывался на свет прямо из густого желе мёртвой плодородной плоти самых первых захороненных тут покойников. Из-за террикона на посёлок грозно наползают тёмные лохматые тучи, которые скоро утопят его в лужах.

Здесь всегда царит зловещее предчувствие чего-то неотвратимо фатального и беспросветного. Это ощущение живёт в местном воздухе и закрадывается внутрь через ноздри и рот, проникает в глаза и уши, и делает всё вокруг потусторонним. В тихие и безлюдные дни здесь можно всласть насладиться одиночеством и подумать, бродя среди могил. Под ногами шуршит осень, взгляд без интереса скользит по выцветшим портретам покойников. В этой части кладбища давно уже никого не закапывали, и привычная могильная растительность превратилась в сумрачный одичавший лесопарк, принадлежащий сотням блеклых физиономий.

Впереди, у самого края тропки, лежит красная женская туфелька, прикрытая густой травной. Чуть поодаль, в ветках кустарника запутался фиолетовый шарфик, расшитый восточным бисером. Находки пропитаны печалью, и держа их в руках, я чувствую, как увлажняются мои глаза. Метров через десять я натыкаюсь на торчащие из листвы голые женские ноги. Труп обнажённой девушки небрежно присыпан растительным мусором, сквозь соломинки и хворост бледно просвечивает красивое, утончённое лицо, из-под увядшей розы кокетливо выглядывает сосок с налипшими песчинками. Охваченный волнением и страхом, я обхожу тело и наклоняюсь к её прекрасному и спокойному лицу. Она здесь недавно, даже мусор ещё не слежался. Никакого запаха, только ощутимая тишина, исходящая от тела, выдаёт его безжизненность. Кажется, будто девушка спит, укрывшись покрывалом из листьев, и даже неестественная синюшность её кожи могла бы сойти за загробный румянец.

Осторожно, стараясь не касаться её холодного тела, я медленно очищаю девушку от веток и листьев. У неё великолепное тело. Я поглаживаю её всё ещё упругий живот, провожу рукой по маленькой неподвижной груди, по тонкой шее с десятью овальными синяками, по бледному аккуратному подбородку, по ссадине на скуле, по сухим каштановым волосам. На её бёдрах застыла чья-то сперма, посеревшая от налипшей пыли, маленькие серые комочки засохли в коротких лобковых волосах. Несчастная девочка. Бедняжка. Кто-то силой взял твоё тело и отнял жизнь, но не смог уничтожить твою красоту. Я очарован тобой, незнакомка, у меня перехватило дыхание, дрожат пальцы, которыми я неуверенно приподнимаю твоё веко. Твои пустые, остекленевшие глаза прекрасны, я, обомлев, всматриваюсь в эту бездну, где глубоко внутри мерцает какое-то подобие жизни. Мы могли бы быть вместе. Если бы ты была жива.

Нужно сбегать домой и принести плед, чтобы завернуть её. Обязательно нужно забрать её отсюда. Я, как сумасшедший, бегу между могил к воротам. Плевать, что кто-нибудь может меня заметить и сделать разные выводы. Я просто перепуганный впечатлительный парень с разыгравшейся фантазией. Мне что-то привиделось в сплетении костлявых ветвей и шёпоте ветра. Сейчас меня волнует только одно: как можно скорее вернуться за ней.

Я врываюсь в дом, первым делом забегаю на кухню, сую голову в раковину и жадно глотаю холодную, острую, как бритва, воду, бьющую из крана под максимальным напором. Только потом я замечаю маму.

– Ты чего такой взъерошенный? Откуда?
– Я у бабушки был.
– Ну и как у нее там?
– Без изменений. Мам, у меня нет времени.
– Всё в порядке?

Я срываю со своей постели покрывало, как попало комкаю его, чтобы можно было унести подмышкой.

– Да, мам, всё классно. Я влюбился.
– А-а, пикник, да?
– Точно.
– Смотрите, не замёрзните! – кричит она мне вслед.

Обратный путь кажется даже короче – у меня ещё и дыхание не сбилось, а я уже на территории кладбища. Я продвигаюсь всё глубже, перейдя с бега на шаг, чтобы не пропустить тот поворот. Я добираюсь до бабушкиной могилы, и от неё пытаюсь восстановить прежний маршрут. Спустя десять минут безрезультатных поисков мне приходится пожалеть о том, что спрятал туфельку и шарф – без этих ярких ориентиров я, со своими сомнительными способностями к навигации, могу блуждать среди всех этих мертвецов до самого утра. А ведь солнце уже садится, и скоро я вообще ничего не смогу разглядеть – ни моей спящей возлюбленной, ни стаи упырей, которые повылезают из своих затхлых могил. К горлу подкатывает неприятная горечь: что, если я её не найду? Стоп. Не паниковать. Надо спокойно вспомнить, как я шёл. Не так уж и сильно я петлял – точно было не больше трёх поворотов.

Ползучие тени бугрятся на земле и деревьях, извиваются в траве. Это они издают все эти щелчки и похрустывания то здесь, то там, сбивая меня с пути. Тени становятся всё гуще и темнее, и медленно затягивают собой все поверхности. Здесь всё постепенно искажается, и ориентироваться гораздо сложнее. Каждая дорожка кажется нехоженой, каждый надгробный памятник – незнакомым.

Наверное, я брожу здесь уже больше часа. Луна такая яркая, а я и не заметил, как почернело вокруг неё небо. Вот оно, кажется, это здесь. Да, точно, я помню этот куст, а вот и та куча мусора. Да, наконец-то, нашёл, наконец-то я нашёл тебя!

Девушки нет. Рядом с тем местом, где она лежала, по-прежнему валяются шарф и туфелька, на земле в освещённых луной углублениях всё ещё угадываются очертания её тела, но сама девушка исчезла. Неужели кто-то меня заметил и нашёл её? Как же так? Или убийца вернулся, чтобы спрятать труп? Чёрт! Чёрт, что же теперь делать? Я сажусь на землю и, растерянно уставившись в землю, пытаюсь собрать воедино мысли, разлетевшиеся в голове, как после взрыва. На мою влажную от пота шею ложится холодная, нежная ладонь.

– Меня ищешь?

В животе бурлит удивительная смесь ужаса и эйфории.

Она, моя мёртвая бледная девочка стоит передо мной во всей красе. Загробная панночка, оттраханная до смерти. Кладбищенский призрак.

Моё сердце ухает куда-то вниз.

– Чего молчишь, язык проглотил? – спрашивает, усмехаясь, незнакомка.

Её арктический, ледяной голос нарушает тишину погоста. А я и правда не могу произнести ни слова. Только протягиваю руку и касаюсь кожи на её шее, под которой не бьется пульс.

– Ты такая холодная, – наконец обретаю я дар речи, – воздух не такой холодный, как ты.
– Твоего тепла нам хватит на двоих, – отвечает девушка.

Я чувствую себя Каем, в глаз которому попала льдинка. Какая-то сила вселяет в меня понимание того, что я уже не смогу жить без своей ледяной королевы. Сегодняшний день будет поворотным в моей жизни.

Я встаю в полный рост, так что наши с ней губы оказываются на одном уровне, и тихонько шепчу:

– Кто ты? Как ты оказалась тут?
– Меня зовут Варя. Меня привез сюда большой человек по имени Имран. Он подобрал меня на дороге, привез сюда и задушил. Больше я ничего не помню, – отвечает она.

Изо рта Вари не идет пар.

– Тебе не нужно больше тут оставаться, – говорю я, – пойдем со мной. Я больше никому не позволю тебя обидеть.

Я веду мою суженную домой, восхищаясь её неприметностью – редкие встречные односельчане не обращают на нас внимания. Это внушает уверенность в нашем совместном будущем. А вдруг она продолжит разлагаться? Несмотря на то, что не в полном смысле слова мертва? Ну и что. Разве все мы не разлагаемся?

Мама не выказывает никакого удивления. Бросает на нас отстраненный взгляд и продолжает гладить. Мы запираемся в моей комнате.

– Твоя мама наверно будет против, – говорит Варя – не всем нравится, когда домой приводят мертвеца.
– Ерунда. Ты ей понравишься. Вам просто нужно немного пообщаться.
– Я постараюсь.

Я посылаю ей поощряющий взгляд, полный обожания. Варя прижимается ко мне, и я целую ее в лед.

- Мне сейчас так холодно – говорит она – когда же ты будешь меня греть?
- Мы выпьем чаю – говорю я – а потом я вдохну в тебя жизнь.
- А я в тебя смерть…

Она выходит из комнаты, и через пять минут из кухни раздаются истошные мамины вопли. Я врываюсь туда как раз вовремя, чтобы заметить, как возлюбленная разматывает шесть метров кишечника у мамы из живота.

– Что ты делаешь? Какого хуя? Что ты делаешь? Что делаешь? Что делаешь, а? А?! А?!!! ААААААААА!!!!!!!!!!!!!!!!

Моя мама, моя бедненькая старенькая мамочка блюет кровью на дешевом линолеуме.

– Она назвала меня гнилью. Она сказала, что не позволит нам быть вместе. Она сказала, что я не пара тебе.

Моя бедненькая сморщенная мамочка сучит ножками и хлюпает горлом.

– Что ты наделала? Что натворила! Что? Что? Что?!!!!

Моя бедненькая седенькая мамочка нутряно ревет и ссытся под себя.

– Я нашла тепло — говорит Варя – я нашла для нас много тепла.

Она трогает мое лицо окровавленными, липкими руками, и я чувствую жар внутренностей своей мамочки у нее на кончиках пальцев. И вижу знакомую с детства добрую слизь, в которой я когда-то плескался. И слизываю с ладошки искристые капельки родного утробного тепла.


<***>

Я сижу в следственном изоляторе. Рядом на полу сопит наркоман на отходняках. Он царапает окровавленными пальцами пол. Он оглушительно скрипит зубами. Ещё пятеро прямо возле меня. Разные. Странные. Жестокие. Что я здесь делаю? Почему меня посадили сюда? Они говорят, я зарезал и выпотрошил родную мать. Потом подцепил какую-то тварь, отвёл её на кладбище, оттрахал, задушил и снова оттрахал. Они говорят, я ебал её труп, когда меня обнаружили.

Но это неправда. Было совсем не так.