Ромка Кактус : Чайная церемония

1773 год, США, Бостон, местные барыги сбрасывают в воды Атлантического океана сорок пять тонн чистейшего чёрного чая в знак протеста против британского лобби и монополии Ост-Индской компании. В историю это событие вошло под названием «Бостонского чаепития». Инспектор Ли прибывает из Манчестера, чтобы оценить ущерб.

Инспектор Ли стоит на берегу Бостонской бухты, поверхность воды покрыта чёрной чайной массой, в ней барахтаются, задыхаясь, ламантины. Это похоже на разлив нефти, но последствия для экосистемы гораздо серьёзней. Предсмертные крики дельфинов оглашают окрестность. Одурманенные чайным джанком, синие киты выбрасываются на берег и издыхают, непрерывно эякулируя в серый, неприветливый песок. Мутировавшие сельди переворачивают рыбацкие лодки. Атлантическая природа, сев на чай, стремительно деградирует, вырождается в поистине чудовищные формы. Инспектор Ли отправляет в Лондон отчёт, в котором говорится, что ущерб, нанесённый экосистеме, превышает две сотни тысяч фунтов стерлингов. Больше никаких известий об инспекторе не поступает. Предполагают, что это он организовал реабилитационный центр для крокодилов в Майами в 1804-ом. Чайная зараза расползается по миру.

*

Сегодня на сленге чайных джанки «Бостонским чаепитием» называется смерть от спидбола – смеси чёрного и зелёного чая. Торчки отдают души Богу только так от этой дряни, дохнут пачками, но всё равно спидбол пользуется высоким спросом. Хуже него может быть только чёрный кофе: одна кружка, заваренная с чайной ложки, и тебе предстоит 24 часа судорожной, реактивной деятельности, иначе твоё сердце взорвётся от давления, как китайская шутиха, всюду кровь и внутренние органы.

Мы видим чайных джанки в сортирах всего мира. Вот один запирает дверцу, садится на крышку унитаза, кипятит воду в железной кружке над газовой горелкой, кидает в кружку заварку, сильно разбодяженную растительным мусором, ждёт, пока чай заварится, стягивает щуплое предплечье жгутом, берёт кровь на пробу – расцветает в ситечке алый бутон; и вот он уже укололся, чай бежит по вене, наполняя всё тело чайной эйфорией. В глазах появляется блеск, бледное лицо оживает, перестают дрожать руки. Он, как ни в чём не бывало, идёт выполнять свою работу. Он будет выполнять её точно, с радостью от своего труда. Он сможет смотреть новости по телевизору, и они ему не покажутся бессовестной кучей склизкого свиного дерьма; семья перестанет быть обузой, традиции – бессмысленной рутиной. С какой стороны не посмотри, чайный джанки идеальный гражданин, и именно в этом его преступление против общества, общества несчастных, униженных страдальцев, переполненных тем, что Хайдеггер определял как «заботу», тяжким бременем бытия.

Честный перед собой, интеллектуально добросовестный человек, если он не лоботомированный смурф, полностью осознаёт, в какой мир он попал – никаких поблажек, каникул и выходных. Весь негатив пространства он принимает скрепя сердце, с поднятым забралом, и, как итог, его пользуют в своих целях все, кто только может.

Всё, что государство способно предложить для индивидуума, теряет смысл для чайного джанки, поскольку весь смысл существования для него сводится к очередной дозе чая. Общество потребления заинтересовано в том, чтобы человек вечно был несчастен и неудовлетворён, чтобы втюхивать ему временные иллюзии счастья и довольства, и чай становится обходным путём. Чайные тропы гарантированно дают спасение от тягот жизни, тем самым представляя возмутительную альтернативу неконкурентоспособному, низкопробному товару государства и общества потребления, навязывающему себя в качестве единственной возможности. Это суровый бизнес всепланетарных махинаций. И мы, служители порядка, во что бы то ни стало должны прекратить чайное безумие, охватившее народы.

*

Меня зовут Чайный инспектор Ильин, я прямой потомок инспектора Ли, фамильная фетровая шляпа с алой лентой вкруг тульи. В мои обязанности входит розыск и устранение чайных агентов на территории метрополии. Я улыбаюсь своему отражению в зеркале, зубы подёрнуты чайным налётом от бесконечных дегустаций товара. Все Чайные инспекторы плотно сидят на чае, это даёт нам чайным нюх, способность улавливать в воздухе тонкие чайные вибрации.

В очередной раз я взял след. Чайные эманации исходят от особняка Черногубова, и я паркую свой легковой «Студебекер» неподалёку. В досье сказано: Черногубов скверный поэт, престарелый копрофил, пассивный педераст, бывший чайный джанки, недавно слез с ситечка, оплачивает услуги мальчиков чайными вторяками.

Я вламываюсь через парадный вход, в каждой руке по бензопиле. Тонкий нос ищейки шевелится, вбирая чайную волну, глаза навыкате, мне срочно нужна доза. Черногубов ползает по полу в заячьем суспензории, за ним лужа крови – я оттяпал ему ноги по колено. Черногубов пытается забраться в кресло, когда я с затылка распиливаю его голову пополам, словно снимаю крышку заварного чайника. Мозг чайного джанки похож на кучу птичьего помёта. Я вытираю полотно бензопилы о скатерть Чернокубова, сую её в ножны.

В шкафу я обнаруживаю пачку цейлонского. Мои руки трясутся в предвкушении, пот градом катит из-под шляпы, я чуть не рассыпаю чай по полу. Кипячу чайник на плите, а зубы выбивают джазовые дроби. Наконец, кипяток готов, и я завариваю свой напиток, высыпав в заварочник полпачки. Алый мак зацветает в ситечке.

Доза чая со временем растёт, надёжнее привязывая тебя к чайной церемонии. Сперва это пакетик разбодяженного «майского» чая, затем два пакетика, пол-ложки чистого, ложка, две, больше, — и наконец, ты обнаруживаешь, что тебе нужно полпачки за раз. Слезть в таком случае фактически невозможно. Чайные инспекторы потребляя уничтожают большую часть товара, вместе с тем неминуемо выполняют свою работу.

На пике чайного прихода я оказываюсь на площади, где известная в узких кругах писательница ежемесячно инсценирует своё самоубийство, чтобы привлечь внимание к своей персоне и своему творчеству. Лживая, насквозь прогнившая тварь, с успехом распространяющая слухи о своём безумии. Она стоит на помосте виселицы, фальшивая петля на шее, верёвка закреплена под одеждой в подмышках. Вокруг собралась толпа почитателей, они пытаются её отговорить, скрещённые руки на груди. Люк уходит из-под её ног, тело проваливается, верёвка натянута, уродливые гримасы на лице, бутафорское говно стекает по накладным бёдрам – одна сплошная фальшивка.

Но в этот раз всё будет по-настоящему. Я забираюсь на помост с канистрой бензина, обливаю и поджигаю удавленницу. Она визжит и извивается на конце верёвки. Я с хохотом мочусь на её обнажившуюся черепную коробку. Глаза выпрыгивают из орбит, как пробки шампанского. Все с ужасом смотрят на происходящее. Это настоящий фурор для жадного джанки, сидящего на внимании.

Государство в моём лице охраняет славный неписанный закон: электорат не вправе распоряжаться своей жизнью, жизнь гражданина принадлежит государству. Самоубийство – сознательная порча государственного имущества, наказание за которое – смерть.

Я сижу в закусочной, в венах волшебными змеями струится чай. Мне хочется жить, чувствовать, любить. Сердце – трепетная птица на ветру, на пронзительном сквозняке любви. Я достаю из кобуры кольт и расстреливаю всех присутствующих, кроме матери с ребёнком. Чувство безопасности – вот единственное вещество, поставляемое государством. Оно пронизывает тебя с ног до головы. Только чайный джанки знает, что это очередной фейк. Если я убью сидящую в забегаловке мать, а ребёнка оставлю в живых, радость спасения перекроет чувство утраты, и он будет благодарен мне, случаю, что у меня кончились патроны, государству, Богу, невыразимому. Неистовый экстаз по имени «я в домике», хрупкая иллюзия, на которой стоит мироздание. Я направляю ствол пистолета на женщину и жму на курок. Иллюзия безопасности возможна только при наличии реальной опасности. Убийцы, грабители, маньяки – мы все делаем одно дело, мы получаем фиксированный оклад.

И мальчик в самом деле не плачет, сидит с открытым ртом, в глазах что-то дрожит, это волны «облегчения» проносятся по его телу, физически ощутимые мысли «только не меня».

Я подхожу к стойке, кидаю деньги в кассу. В это время дверь в закусочную распахивается, на меня смотрит ствол револьвера и пара немигающих глаз.

- Ни с места! – говорит пришелец. – Инспектор Арелкин, грибной отдел. Вы обвиняетесь в выращивании с целью сбыта перхоти и грибка на ногах.

Он стреляет, и я падаю на пол. Последнее, что я вижу, инспектор склонился надо мной и собирает с воротника и плеч моего пиджака чешуйки перхоти красным, подвижным хоботком тапира.