Гм ыря : Поминальные свечи

«Воспитателями героев были кентавры – могучие и мудрые люди-кони. Образцом мудрости и героизма для подрастающих наших героев стал собако-человек – слившиеся в пугающее единство пограничник Карацупа и его пес Ингус. Кентавр Хирон взрастил бесстрашного Ахилла, хитроумного Ясона, Эскулапа. Погранпес Индокарацупа вскормил собачьим выменем павликов морозовых».

Братья Вайнеры

Однажды как-то раз Бормотухин пришел вечером домой, включил телевизионный аппарат и внимательно к нему прильнул. «Вот, дескать, стану очевидцем последних событий мирового масштаба и ужасного улучшения жизни», — прикинул себе в ум Бормотухин. А ему в лицо самые последние новости так и хлещут: «В аэропорту «Домодедово» никому незнакомый паскудник взорвал бомбу и вследствие этого вандализма и, несомненно, террористического акта скончались тридцать пять соотечественников».
Бормотухин поник всей головой и принялся спать с неприятными снами.
На следующее утро Бормотухин пошел в травматологическое отделение больницы, куда привозили людей с травмами и прочими недугами. Там лежал его товарищ с семитским профилем и обширным переломом по всей правой ноге. Хворал, в общем, и даже просил принести ему бутылку русской горькой водки и книжки. Тогда Бормотухин поплелся с целью доставить дружескому пациенту костыли и всяческие соболезнования по факту случившегося несчастия. И книжки.
И тут Бормотухину позвонил другой его товарищ, тоже подверженный всяческим несносным злоупотреблениям. Звонит он ему в телефонную трубку и сообщает хрипло:
- У меня возникла нравственная идея в духе гуманизма. Давай, — говорит, — соберемся нынче вечером подле памятника Владимиру Ильичу Ульянову и поставим побольше свечек с воском в знак гражданской панихиды и полного неприятия насильственной смерти.
- Это нравственно и очень печально, я согласный — ответил ему Бормотухин и даже пива пить не стал совсем.
К вечеру на улицах города приморозило, и Бормотухин повязал шарф вокруг тонкой шеи с кадыком внутри. Подошел, поеживаясь, к памятнику Ульянову, а он — лысый. А окрест Ульянова ждут злоупотребляющий товарищ и еще одна, соболезнующая в своей душе личность.
- Что же это за невыносимый эгоизм и стыдный срам, — говорит Бормотухин. – Тридцать пять соотечественников скончались враз, а нас всего только трое подошло.
- Ничего, — говорит ему соболезнующий. – Зато собрались мы и еще очень много работников милиции как справа, так и слева от нас и Ульянова.
И верно, оглядевшись, рассудил Бормотухин. А Владимир Ильич Ульянов в тот промозглый момент простирал указующую длань и стоял совсем как безучастный. Тут Бормотухин и говорит своим собеседникам заговорщицки: «Мужчины, какое-то совсем уж форменное безобразие и полная неприличность у нас выходят – ставить свечи под монументом террористу всех племен и народов». А до аэропорта или там «Павелецкой» было далековато.
И прямо тогда доброхоты двинулись по пешеходной улице вниз, в окрестность одного светского и архитектурного в каком-то смысле сооружения. И что же вы думаете? Закурили, конечно.
Тут подходит к ним старший милиционерский лейтенант, окружает со всех сторон с собаками и соратниками и спрашивает с суровой улыбкой на физиономии:
- И что же, граждане, заготовили вы уже свои вызывающие выкрики, антагонистические плакаты, пульверизаторы и прочую атрибутику с целью для проведения акции политического и всенародного несогласия?
- Господь с вами, товарищ околоточный, мы мирные граждане и соболезнуем всецело и без подтекста, — прижав руку к груди, отвечает ему Бормотухин.
- У нас были сигнал и тревожность, поэтому мы очень сильно увеличили патрулирование местности и укрупнили бдительность на дорогах и в подъездах, — веско промолвил сотрудник в чорных усах, немного бравируя властью. – Будьте же граждански сознательны, избегайте во имя, а также воздерживайтесь во избежание.
После этой яркой и прямо даже интеллигентной речи он благосклонно позволил дальнейшее продвижение по заснеженному ландшафту.
К месту зажигания свеч подошли две барышни. Одна из них была стройна как бы словно лань или таежный кедр, а другая тоже вжикала зажигательным прибором и ругалась. Все поминутно грели руки в карманах, варежках, перчатках и муфте. И зажгли очень много свечей.
Поскальзывающиеся мимо прохожие сильно удивлялись ртом: «Что ж за православие такое русское, и в честь какого праздника?». Покачивая державным подбородком и очень невозможной буржуазной шапкой из пушнины, подошел совсем чуть-чуть пьяный и противный старикан из номенклатуры. Всплеснув верхними руками, он спросил: «Это ж чьих вы будете?». Пара добрых и крупных граждан было прониклась общенациональным сочувствием. Но потом возобладал дух гражданского самосознания. И они ушли, дивясь: «Надо же, ведь даже и совсем не активисты, и не Тимур с евонной командой и прочими комсомольцами».

А свечки, несмотря на ледяной ветер, продолжали гореть.

Бормотухин с товарищем двинулись, наконец, по персональным делам. Неподалеку от безразличного и окаменелого Ульянова их заново окружили мужественные сотрудники всероссийского порядка в количестве около восьми штук. И начали блюсти. К Бормотухину беспардонно лезли в карманы, нюхали и ковыряли заскорузлыми пальцами свечки в алюминиевых поддончиках, заинтересованно заглядывали в зрачки и спортивную сумку, в которой лежала футбольная форма. Один из доблестных милиционерских работников очень так даже ехидно спросил: «А не футбольные ли вы фанаты или там хулиганье какое пьющее?».
- Я слушаю афронегритянскую музыку в стиле реп, — предусмотрительно ответил товарищ Бормотухина.
Поглодав еще минут пять нервные органы и военный билет Бормотухина, околоточные «сделали ручкой» и «под козырек». И честь, разумеется, отдали.
Буквально метров через десять, когда Бормотухин попрощался с товарищем и совсем уж настроился на вечернюю тренировку в футбольном стиле, его настойчиво пригласили в отечественную машину с чорными стеклами. Там трое вполне себе штатских, интеллигентных, но немножко свирепого вида людей с приятным запахом и загадочными удостоверениями задавали ему нервические вопросы – учитесь ли вы что ли, имеете ли партийную принадлежность, почему вы поджигаете свечи из народного магазина Ikea на морозе и по какой линии осуществляли нынешнюю акцию? Наконец, неудобно раскланявшись в тесном авто, они отпустили Бормотухина, напутственно пригрозив пальцами и бровями.

После вечерней тренировки Бормотухин выпил грамм 250 водки в честь дня святой Татьяны, рассказал спортивным коллегам пару анекдотов во славу МГУ, Ломоносова и факультета типа мехмат, а потом удрученно вспомнил в мозгу еврейского лирика Бродского, подергал волосы, растущие из головы и процитировал внутри себя: «Чем больше перемен, тем больше все по-прежнему».