Муся Иванова : Один день из жизни женщины с маленькой “Ж”

С благодарностью Владимиру за помощь.

Бороться я могу лишь за то, что я люблю. Любить могу лишь то, что я уважаю, а уважать лишь то, что я по крайней мере знаю.

А. Гитлер

Затянувшееся утро одной неприметной женщины, той самой, что с маленькой «Ж», вот-вот должно было плавно превратиться в обычный, всего лишь очень долгий день. Времена, когда задница и впрямь была миниатюрной, а общий вес героини не превышал сорока, давно канули в лету. Tempora mutantur. Времена меняются. А для некоторых наступает безвременье.

Наша маленькая «ж» проснулась ровно в четыре утра. За два часа до назойливого будильника, так часто прерывающего ее пылкие цветные сны. Да, опять разбудили. На этот раз тяжелые шаги ее запоздавшего, но все-таки совестливо вернувшегося третьего по счету, и явно последнего, будущего мужа. Нет, вы не подумайте, под венец эту женщину еще никто не водил. Это было пятое принятое предложение руки и всего остального, что Бог послал мужчине. Но, честное слово, ни разу ей не удалось побывать замужем. И за сведение с ума своих немногочисленных любовников, «ж» так же не привлекалась. Просто все эти достойные и недостойные любовники, хоть и подавали заявления и в ЗАГС, и в суд, и в прочие муниципальные, региональные и даже федеральные органы самоуправления, тем не менее, НИКОГДА не подавали в суд заявлений за сведение их с ума. Они лишь тихонько страдали по разным концам света. И зажимали зубами уголок подушки, занимая свои руки мыслями о ней. И ей было их искренне жаль. И подушки, и зубы, и руки, и… мужчин, конечно же. Что ж поделать, ведь скоро «ж» должно стукнуть 33 года и уже НАДО, скорее давно пора и одновременно поздно, торопиться жить. В этом возрасте для нее, давно побывавшей в институтах, университетах, бизнес-школах, но ни разу не принятой в институт Брака, русской женщины – это был скрипящий густо запломбированными зубами последний шанс. Господи, какой уже по счету последний, а может и не последний? И не шанс вовсе. Еще можно сбежать? Как тогда, когда отец, ее обожаемый Бог на земле, придирчиво выбирал, но все-таки купил себе костюм на несостоявшуюся свадьбу. Думая, об отце и его свадебном костюме, «ж» решилась. Сбежать. Но куда? К кому? Где те поля в этом вьюжном марте, чтобы там душами запалить костер и босиком на снегу сплясать хитроумную ламбаду живой земной любви. «Ж» еще хотелось испытать Чувство. Причем настолько Высокое, чтобы сердце рассыпалось в щепы от одной мысли, что все кончено, потому что у нее есть другой и они собираются пожениться. Но умирать наша малышка не хотела. Не для того она, борясь с родовой гордыней столько лет, последовательно уменьшала “ж” в ее единственном настоящем имени – “женщина”.

А тем временем промозглый ветер вынес ее, уже окончательно проснувшуюся, из домашнего малогабаритного болотца и лихо, не дав и глотка свежего воздуха, запихнул в метро. Но назойливые мысли осиным роем уносили «ж» далеко из города. Как назывался ее город? Город как город. Там, как и везде, сравнительно скромное количество олигархов-однодневок неравномерным слоем размазано по густой толпе неустанно заботящихся о форме, и исключительно для сохранения цвета кожи мало читающих, мытеньких крысок из заМкадья, заУралья и стран ближнего зарубежья огромной и когда-то великой страны. В то самое утро, пятого марта. В последний рабочий день перед еще незабытым Женским праздником.
Тогда в метро из женского полу, кроме вездесущих мышей и крыс, были, только заспанные чиновницы, да злобные, проснувшиеся рано в ожидании грядущей наживы и пропитания на весь год, цветочницы. И ехали куда-то далеко, такие разные, но как, звери разъезжего цирка и хищники, и жвачные животные, ненадолго объеденные, вернее сдавленные, сводом вагонов в нашем случае подземки. Они были вместе лишь до момента долгожданной свободы предпраздничного дня и всеобщих пошленьких улыбок и поздравленьиц, а также лавиной сыплющихся подарочков-пустячков ...

Уфф, с каким бы удовольствием наша героиня, вместо сиденья с умело делающим трудящийся вид, но с трудом непьющим, коллективом, повторила подвиг мексиканок и протестовала бы против убийства женщин во время нарко-картельных и обычных войн. И даже убийств просто попьяни или, например, от того что “Не мог не убить!!!!”. «Ж» так хотела бы, как мексиканки, в порыве протеста сбросить с себя всю одежду и в одной давно стыдливо ушедшей из разряда женского белья комбинации выйти на Триумфальную. И чтобы на теле была наконец выгравирована в цвет и выставлена на всеобщее обозрение эта знакомая и с рождения незримо носимая ею надпись “не шлюха, не святая, просто женщина”. Но на улице было так холодно от затянувшейся зимы, и боязно от множества дяденек-полицейских, по-нашему милиционеров. А в метро пусть духотища, и давят, но тепло и уже с утра по-родному душевно пахло перегаром. И этот заботливо созданный маленький мир, как всегда усмирил все дурацки романтические где-то подсмотренные порывы ее погибающей от скуки души и благополучно замкнулся на кольцевой ветке метро...

Она ехала. Не могла не ехать. Как все, но совершенно особенная своей обыденностью. Хотя бы потому, что ее настоящее имя, нарушив строгие правила русского языка, начиналось с маленькой “ж”. И, увы, она это знала. Но не суть, что ее имя было просто «женщина». Главное было в другом. Ведь «ж» к празднику всех женщин столько лет подряд и оттого уже по традиции дарила сама себе нужные вещи. И, О, УЖАС, именно сегодня оставила дома кошелек. Забыл человек, бывает. Причем там далеко на Севере Москвы. Как она поняла потом, что этот Север для нее был даже дальше, чем Северный полюс, куда хотя бы может доставить волшебник в голубом вертолете. А там уже платить некому и можно спокойно замерзать.

«Окрыленная» пропажей остатков и без того крохотной зарплатки, она вошла в холл Храма ее Труда. У входа ее ждала черная кошка. Дурная примета каждое утро, но такая ласковая. И как обычно рабочий день начался с сюрпризов. В то раннее по-военному праздничное утро «ж» встретилась со скрывавшимися в офисных дебрях партизанами в лице охранников, в камеру выслеживающих ка-а-а-ждую самочку, жертву поздравления, чуть ли не преобнявшись с залихватски крякающим от собственной зоркости телохранителем генерального директора. И САМ, обычно скрытый от чужих глаз сотрудников и оттого особо уважаемый, причудливо зашифрованный аж двумя буквами слов со значением фекалий, ГД. Нельзя передать словами, как же ее порадовала приторная синтезаторная музыка и созерцание всех этих мужчин, под душераздирающую симфонию мыслей о забытом кошельке. Потом были умело вставленные в ее безденежные руки шипастые розы неразличимого цвета, но зато пахнущие весьма бодряще. Маленькая «ж» смахнула скупую слезу от избытка, как Вы понимаете, смешанных чувств. Ответно пожелав, своим смущенным поздравлявшим любви, кому всех женщин, а кому и только предварительно заботливо откормленных, женщина полетела ланью к своему неэлектрическому стулу-рабочему месту.

Не передать, каким долгим и безрадостным показался ей этот день. Все эти электронные письмена с кошечками, собачками, цветочками и бантиками. «Ж» уже не думала бороться с собой, пересылая, и пересылая их дальше по спискам рассылки, как письма счастья. Те самые письма, которые нужно переписать и отправить пятидесяти или даже ста адресатам. Чем больше отправишь, тем больше будет счастье. О-о-о! Кто были все эти поздравленные ею женщины, не предмет нашего обсуждения. Ведь делая всю эту высокоинтеллектуальную работу она, из-за уже сильно маленькой «ж» в своем имени, просто не могла себя жалеть за забывчивость и конечно же не имела средств даже на обед. Так же как и не могла переступить через один из оставшихся Высоких принципов