Саша Акимов : Безобразие - Сингулярность

La cucaracha, la cucaracha

Ya no quiere caminar

Porque no tiene, porque la talta

Marijuana por fumar



В поезде, плацкартный вагон, боковое место. Я снял с себя куртку. В вагоне душно. Хотя за окном не такой уж сильный мороз. Все равно жарят немилосердно. Взял с собой полупустой рюкзак и MP3-плеер. В рюкзаке: шарф на всякий случай и несколько книг. «Нью-Йорк, Туда и обратно» Генри Миллера и «Дом на краю света» Майкла Каннингема. На карте памяти плеера, разложенные по папочкам треки. Portishead, PJ Harvey, The Kills.

Я читал. Изредка поглядывая в окно. За окном мелькали заснеженные ели, голые березы, деревушки, захолустные городишки, Волховстрой, какие-то трубы, какие-то заводы и подстанции. В моем вагоне было на удивление спокойно. Никаких невменяемых орущих детей или пьяных уебков. Несколько мужичков лет сорока-пятидесяти, со всеми признаками раннего старения, играли в картишки. Улыбались друг другу беззубыми улыбками. Сопели носами. Легкий душок немытых ног, нечищеных зубов, пропитавшихся гноем бинтов. С некоторых полок свешивались мозолистые ноги или ноги в протертых до дыр носках, но самые отвратительные были ноги, на которых красовались пораженные грибком ногти.

Неподалеку от меня двое парней обсуждали свою армейскую службу. Их совместная убогость рассыпалась, перемежаясь специальными словами, и осколки ранили мой мозг. Кокарды, строевая, увалы, гражданка, приказ, кирзачи, кровь, служить.

Уже проехали Бабаево. Ко мне подсел престарелый дядька. Предложил сыграть в шашки. Но я проигрывал, и мы перешли на карты. Тут я стал его уделывать. С картами почему-то у меня никогда не бывает проблем. Я их чувствую, вижу; блефую, предсказываю, перебираю варианты и возможности. Как будто рентгеном просвечиваю рубашки. Но пришла пора убрать засаленную колоду. Я прибыл. Старик улыбнулся мне на прощание золото-протезной улыбкой.

Выпрыгнул из поезда. Потому что он тут стоит полторы минуты.

Прошел мимо автовокзала. Поймал машину, которая довезла меня до бабушкиного дома.

Чистота. Печка натоплена. Пахнет жареной картошкой с лучком. Бабушка меня ждала. Я слишком занят своими мыслями, чтобы проявлять какие-либо чувства к окружающим. Рассматриваю висящий на стене календарь с иконкой.

Откушав, я пошел к Глобусу. У него есть два брата. Старший и младший. Старшего все называют «бульдозером» — потому что у него смешно выпирает нижняя челюсть. Эта челюсть придает ему зловеще-обезьяний вид. Младший брат Глобуса – Обосраник. Он часто обсирается прямо на улице и идет домой с полными штанами дерьма. Родителям похуй. Эта счастливая многодетная пара всегда спит. Они бывают в двух состояниях. Пьяные и спящие.

При входе в дом Глобуса, в нос ринулась волна запахов. Грязные постели, нестиранное белье, дерьмо, табак, дешевое пойло, и еще черт знает что. Возле печки грелись тараканы. Рыжие усатые твари весело бегали туда-сюда по стенам. Тараканьи угодья, заповедник для пруссаков. Никто их не травит, не убивает, не топчет – и даже не пытается напугать. Тараканы уже стали членами их большой семьи. А их сонная мамаша лежит в постели, истекая слизью, источая ароматы перегнивших фруктов, умиротворенно откладывает сотни яиц.

Обосраник смотрел телевизор, лежа на старом продавленном диване. Глобус рылся в холодильнике, и ничего там не найдя, просто закурил. Мы вышли на улицу, к моему облегчению.

Снег хрустел у нас под ногами. Мы шли на кладбище. Деревенское кладбище занесенное снегом. Каждый день появляются свежие могилы. Трое мужичков в фуфайках пытались вырыть в замершей земле яму. Долбили ломиками и лопатами. Ловкими движениями откидывали в сторону землицу. Мы искали, где похоронены Игорь и Витька. Прошли мимо могилы моего дяди.

Могила Игоря будто замаскирована. Неподалеку похоронен Витька. Его отец. Я протер надгробие рукой. Присел на лавочку возле оградки. Пять лет назад мы вместе с еще живым Витькой красили прутья оградки. Глобус вспоминал наши детские проказы. Смешные, и от того еще более тягостные воспоминания.


Хорошо выспался. Снились дикие сны. Я завтракал. Пил молоко и кушал печенье. Мне было очень хорошо, я не засирал себе мозги излишними переживаниями. Не создавал и не изобретал проблем. Пошел за дровами. Вдохнул аромат разнообразной поленницы. Тут и береза и сосна, и еще хуй пойми что. Сходил за водой на колодец. Корка льда на кромке бетонного круга. Ведро на цепи. Мимо меня прошли, ссутулившись, сморщившись, как сушеные яблоки, пара уродцев. Я их узнал. Но прошел мимо.

Часов в шесть вечера, я пошел к Психу. Мы договорились поехать к его брату Гере. Псих – соответственно своему наименованию, абсолютно невменяемый ебантяй. Гера – обычный парень. Их мамаша недавно была парализована, но болезнь отступила. И эта жирная неповоротливая корова вступила в какую-то местную секту. Очередные толкователи Священного Писания. Новоявленные мессии срубят бабло и исчезнут. Оставив растерянных верующих мудаков без портков.

«Многие скажут Мне в тот день: «Господи! Господи! Не от Твоего ли имени мы пророчествовали? И не Твоим ли именем бесов изгоняли? И не Твоим ли именем многие чудеса творили?»

И тогда объявлю им: «Я никогда не знал вас; отойдите от Меня, делающие беззаконие».

(Евангелие от Матфея, Глава 7, Стих 22, 23)

Псих ел какую-то отвратительно пахнущую похлебку. У него гнилые зубы, коричнево-желтые. Я сказал ему: «Кончай жрать. Поехали к твоему братцу».

Псих вызвал такси. Через десять минут у дома стояла тачка. Группа местных парней на колесах, вооружились рациями и организовали извоз за деньги. Весьма прибыльный, если учесть, что все мелкие поселки и деревушки на приличном расстоянии друг от друга. Гера переехал в поселок городского типа. Там дома повыше и бабы пожирнее.

Мы сели в машину. Сказали шоферу куда ехать. И машина сорвалась с места столь резко, что мне показалось, будто от нее что-то отвалилось.

За окном маленькие домики, сугробы, лес. Псих притих, он всегда теряется рядом с незнакомыми людьми. В салоне пахло «елочкой», болтающейся на зеркале. Из динамиков за моей спиной музыкальный понос. Неразборчивое тунц-тунц-тунц. Кого только не вмещал в себя этот автомобиль, кому только он не помогал совершать перемещения в пространстве. Бесноватые дети, старушки, дачники, собаки, умалишенные, рыбаки, калеки.


Псих нажал на кнопку звонка. За дверью послышались шорохи, верещание ребенка, тапки скользят по линолеуму. Дверь открыла девушка, толстенькая и блеклая, будто застиранная кофточка. Выцветшая, в катышках. В сальных волосах заколка-гребешок. Псих сказал: «Привет». Девушка смерила его недобрым взглядом. Эта игра в гляделки не пришлась умалишенному по вкусу. Он поплыл, как боксер в нокдауне, весь сжался. Это была жена Геры. А Псих помнил, как тот его поколачивал в детстве. Любя. Девушка сказала: «Понятно. Он на кухне». Никаких «Добро пожаловать», ей все «понятно». Она пошаркала в комнату. Уселась на диван перед телевизором. Взяла ребенка на руки. Младенец пытался схватить ее за губы своими маленькими пальчика, а наседка сюсюкала: ути-пути, ути-пути…

Гера вышел мне навстречу. Рукопожатие. Прошли на кухню. В раковине полно немытой посуды. Холодильник гудит, как космический корабль перед стартом. Мы уселись за стол, пили дешевое пиво из двухлитровой «титьки». Как жизнь, чем занимаешься и прочие стандартизированные вопросы. Я рассказываю, что стал писать всякую чушь, уже написал один кривой убогий роман. Все равно он ничего не прочитает. С его семью классами нет времени на чтение. Он должен теперь думать, как прокормить семью. Гера женился по залету. Он не знает, как избавится от всей этой кучи дерьма свалившейся на него. Все затрахали, работа уныла, бить жену скучно, спиногрыз все время верещит, теща давит, мамаша вступила в секту, отец инвалид. Я уже не говорю про его проблемы внутри. Несварение от хуевой пищи, кашель от курева, сера в ушах, перхоть – и много еще разных мелочей, которые его доконают.

Эта действительность хочет, чтобы мы помнили о реальности и страдали, создавая себе безвыходные положения, несчастные случаи и многие другие невзгоды. Я же в интеллектуальном, ментальном, духовном экстазе – этот мир способен мне предоставлять загадки каждую секунду. Я понимаю, что не открою всего никогда, но я получу удовольствие от каждой прочитанной книги, от простой мысли, которая способна заполнять собой бесконечность.


Мне снилась Ната. Последний раз, когда я прикасался к ее бархатистой коже, ей было двенадцать. Не видел ее года два. Помню, какая она была податливая и нежная. Сидела у меня на коленях, я трогал ее животик. Терся об попку – желая получить хоть какой-то отдачи от ее тела. Это не было чрезмерно изощренно. Когда Глобус пытался ее лапать так же, она начинала брыкаться и царапаться.

Я утром перевозил на санях дрова из поленницы в дровяник, чтобы их никто не спиздил. Затем вбил два сотых гвоздя обухом топора в дверь дровяника.

После работы, я с удовольствием отобедал. А потом отправился к реке. Деревья на берегах голые и беззащитные, ломкие от мороза. Тонкие деревца на островах склонили ветви к потоку. Река спокойна, лишь изредка ее ровное течение нарушал водоворот или проплывающая палка. Я прошел немного вверх по течению. Остановился возле ржавых обломков катера вросших в берег. Медитировал.

Возвращался по замерзшему болоту. У дома встретил Елену. Она плохо выглядела. Пьет водку лет с десяти, ебется лет с девяти. Исхудала после недавних родов. Прошла мимо. Не узнала меня. Для меня она все еще та самая. А я для нее никто. Снег и тишина. Страшно нарушить тишину в деревне зимой. Отрава.


Вечером, когда уже стемнело, я отправился к Нате. Она живет на окраине. Вместе со своей чокнутой бабкой. Я в детстве усугублял ее безумие. Мы вешали ей на окно дятла (Гайка привязанная к нитке, монотонно стучащая по стеклу). Взрывали петарды у нее в ведрах. Запускали ужей ей в сарай. Беззаботное детство.

Постучал в дверь. Вышла Ната. Она бесподобна. Подросла, вытянулась, похорошела. Сиськи появились. Попка, которая раньше была просто соблазнительна, теперь стала божественно прекрасна. Я сказал:

-Выходи погулять. Привет.

Ната в халатике в полуоткрытых дверях. Ответила:

-Здравствуй. А куда?

-До реки можно пройтись.

-Ладно, сейчас оденусь.

Пока детка одевалась, я отлил. Зашел за крыльцо. Оросил угол ее дома, словно пес метящий территорию. От струи шел пар. Ната вышла из дверей, когда я стряхивал с конца.

Шли по лесу. Молча. Она не побоялась пойти со мной в лес. Луна сквозь ветви. Маленькие кривые елочки. Мы свернули на тропинку. Ната сказала: «Тут водятся змеи». Я не стал над ней глумится. Лишь подумал, как хорошо, что она отвлекает меня размышлениями на отвлеченные темы. Нижняя челюсть раздвижная. Глаза покрыты пленкой. Не моргают. Сбрасывают кожу. Но мысли о лепестках Наты сложно изгнать.

Река в лунном свете. Завораживающе спокойная. Я смог позабыть на секунду о Нате. Вселенские катаклизмы. Большой взрыв. Фридман в Петрограде решает уравнение Эйнштейна по-своему. Отказался от статичности. Бесконечно плотная точка расширилась, должна схлопнуться обратно. Сингулярный пиздец. Мне страшно. Я обернулся к девочке и сказал:

-Утоплю тебя в реке.

Я пошутил. Но она испугалась.

-Не надо!

Схватил ее за руку, повел к воде. Приговаривая:

-Тебя выловят возле деревообрабатывающего завода. Промерзшее тело будет нелегко зацепить багром. Выволокут на берег. Тебя бы слегка пообкусали окушарики.

-Ты ебаный мудак!

Вскричала она. Но на самом деле сдалась. Попыталась меня ударить. Я бросил ее через бедро. Улегся на нее. Одну руку ей под голову, второй трогаю ее зад. Поцеловал ее в дрожащие губы. Она была в моем полном распоряжении. Мои яйца гудели от желания. Но я лишь прижался своим стояком к ее промежности. Как когда-то. И мне стало очень хорошо. Я погладил девочку по голове. Но не долго мы были в этой безмятежности. По лесу кто-то двигался. Очень шумно. Мы спрятались за деревца заваленные снегом. Это был Псих. Он прошел мимо нас напевая песенку: «В лесу родилась елочка, в лесу она росла… Зимой и летом стройная, зеленая была!»

Мы вышли из укрытия. Я крикнул Психу вслед. Он остановился, пригляделся. Мы пошли за ним. Он скакал меж деревьев, словно снежная обезьяна. Валил сухостой, пинал тонкие деревья. Отламывал ветви. И бегал по свежевыпавшему снегу. Псих остановился, снял штаны и стал испражняться. Меня это не удивило. Но Ната была шокирована, прижалась ко мне. Я сжал ее левую ягодицу. Ароматная куча дерьма лежала на снегу. И в ней шевелились маленькие червячки. Псих пошел дальше. Не надевая штанов. Размахивал своим хуем. Я сказал ему, чтобы натянул штаны, а то отморозит свои причиндалы. Он подчинился и убежал.

Перед домом, поцеловал малышку на прощание, соврал ей.


Последний вечер в деревне. Сидел на вокзале. Там грелись какие-то пацанята лет десяти-двенадцати. С сигаретами в зубах. Рубились в дурака. Я выигрывал раз за разом. Так и скоротал время, до прибытия поезда.