Михал Мосальский : А.Н.

Как прекрасна Вена! Что за изумительный город! Её кривые улочки, набережная реки, театры, опера. Осенняя серость на фоне красно-жёлтых дней и шедевральной архитектуры. На мосту близ парка Аугартен я заметил молодого человека в сильно потрепанном сером пальто, в зелёном берете и с мольбертом подмышкой.
— Извините, уважаемый..
Молодой человек обернулся на мой голос. Совсем ещё молодое лицо, сухое. В голубых глазах голод и бесконечная ясность мысли.
— Что вам надо?
— Я увидел у вас мольберт, который вы держите в руках и подумал, что если вы нарисуете мой портрет, я дам за это пять крон.
— Я редко рисую портреты. В большинстве рисую рекламные объявления и гравюры с городскими зданиями Вены.
— Молодой человек, мне вас сам Бог послал. Прошу вас нарисуйте. – чуть не взмолился я.
Художник взялся за мольберт поудобнее и смотрел на меня гипнотизирующими глазами. Я заметил легкое, инстинктивное движения рукой к желудку.
— Вы должно быть голодны? Пойдёмте, юный пленник музы, на другую сторону Вены, там есть чудное кафе на свежем воздухе. Пять крон в счёт не войдут, не бойтесь.
Часть кафе располагалась на улице под деревянным, узорчатым навесом. Четыре небольших столика, покрытых красными скатертями, словно ожидали первых холодов, когда их до весны закроют в тёплом погребе здания.
— Какой прекрасный вид! – ряд успешных событий, произошедших со мной сегодня, заставляли душу нестись, где-то над облаками.
Маленький, плотный официант в наутюженном фраке, предложил нам меню.
— Уважаемый, принесите два кофе и вашего знаменитого кролика, фаршированного сладким перцем. – блюдо мне посоветовала одна знакомая, с которой сегодня у меня была встреча.
Художник с жадностью накинулся на прожаренного до золотой корочки кролика. В осанке и жестах молодого человека все выдавало нескрываемую надменность по отношению ко мне.
— Вы не выглядите местным уроженцем и даже не иногородним. Откуда вы? – спросил он меня.
— Я родом с берегов Мёртвого моря.
Художник отпил глоток кофе, пристально посмотрел мне в глаза, словно в душу, пытаясь найти там что-то. Достал из папки белый лист бумаги, закрепил его на деревянный планшет и заговорил на чистейшем немецком языке, чётко проговаривая каждое слово.
— Я читал Библию когда-то. Не просто читал, я досконально изучал её. Хотел стать священнослужителем.
Мой интерес к юноше возрос небывало.
— Вы знаете, молодой человек, это крайне интересно для меня, как хорошего знатока Божьего завета. Что же вас остановило?
— Меня исключили за неуспеваемость. Так или иначе, я всё равно бросил бы занятия.
— Позвольте поинтересоваться по какой причине? – спросил я.
— Я бы вообще все Библии сжёг на костре!
Мне подумалось, что это следствие сильного прилива крови к голове из-за нехватки пищи в последнее время.
— Скажите, молодой человек, вы левша? – я видел, как карандаш царапал бумагу, находясь в левой руке.
— Да. – очень резко ответил художник.
— Для людей вашей профессии это всё равно, что иметь третий глаз.
— А вы путешественник?
— О, нет, нет. У меня здесь дела касаемо торговых отношений. Заключаю договоры с партнёрами от лица торговой палаты, принадлежащей мне и моему брату Якову. Также приобрёл сегодня права на владение ювелирного магазина на углу Ландштрассе.
Молодой человек допил свой кофе и силой ударил чашкой по столу. От неожиданности я чуть не подпрыгнул на стуле.
— Ответьте мне бедному человеку, на берегу Мёртвого моря торговли разве нет?
— О, вы так наивны, юноша! Мы с Яковым в Европе лишь приумножаем нажитое нами состояние. Это в крови у всех детей Моисеевых.
— Ну, конечно, в крови! – язвительно прервал меня молодой человек.
— Что вы имеете в виду, уважаемый?
Я имею в виду, что всё, что бы вы ни делали, вы делали, делаете и будете делать из корысти. Абсолютно всё! Вечный поиск выгоды даже в безнадёжном. К тому же у вас предвзятое мнение насчёт вашего происхождения. Я имею счастье знать, что во мне течёт чистейшая австрийская кровь. И только я и подобные мне имеют права на всё здесь! Когда-нибудь все услышат об этом!
Художник вдруг сделался очень нервным. Ерзал на стуле, закусил губу и смотрел на меня в упор. Таких глаз я никогда не видел. Рот, нос, подбородок – всё лишнее! Только голубые пронзительные глаза. Говорили именно они, а не набор звуков, получаемых от горловых спазмов. Глаза гипнотизировали меня, в буквальном смысле слова.
— Странные у вас рассуждения, юноша. Если вы являетесь чистокровным австрийцем, то это ни много, ни мало не ваша заслуга. И вы не вправе ставить своё происхождение выше других. Это абсурд!
Молодой человек вновь оторвался от рисунка.
— Я живу здесь и я нищий. Официант тоже рождён здесь и он тоже нищий, как и тысячи других австрийцев. Вы паразитируете на нас!
Теперь это походило на умственное помешательство художника, которое проявилось в момент крайнего раздражения.
— Я бы выгонял из страны зажравшихся еврюг, как ты и твой братец Яков! – почти крикнув это мне, молодой человек еще и оплевал мне лицо.
— Как вы со мной разговариваете? – никогда не мог стерпеть от собеседника хамства.
Художник, что-то в два штриха подрисовал под портретом, взял со стола пять крон и вне себя от гнева покинул меня в кафе, с грохотом опрокинув за собой стул.
Я взял лист бумаги в руки. Все пропорции соблюдены верно, только мочки ушей получились слишком большими и волосы не в меру кудрявые. Под портретом была подпись того, кто это нарисовал. Вена. Сентябрь 1908 г. И две латинские буквы инициалов — А.H.
Спустя двадцать лет я впервые услышал об этом человеке вновь. Сколько судеб безвозвратно оборвалось по вине художника из Вены. Сейчас я очень стар и много воды утекло с той поры. Наш род с презрением и ненавистью произносит его имя. А мой портрет, сделанный левой рукой испорченного гения, я повесил в гостиной, в доме на берегу Мёртвого моря. Того, кто скрывается за инициалами художника, я не сказал ни одной живой душе и никогда не соглашусь продать портрет даже за целое озеро золотых шекелей.