Яблочный Спас : Мастер визуализаций. (отрывок)

— … зараз надо везти. — Бабка Таня, для верности пристукнув по стволу шелковицы мужицким кулаком с вытатуированной половинкой солнца и причудливой вязью «ПЕС ГУЛАГА», взглянула на притихшего Деда:
- Не, ну а шо? Иначе копыты от пьянки откинет. Жалко, кровинушка ведь. Сыночек родненький.
Шмыгнув носом, бабка отправилась на соседний хутор звонить доктору, а дед Петро остался сидеть на своем табурете под тутовым деревом. В его голове роились апокалипсические образы и вершился Суд Божий над погрязшим во зле и бесстыдстве мире. Сам дед не пил уже вторую неделю из-за жары, и посему считал, что кодирование Мишки суть одна из казней египетских, жалея старшего сына. Мишка был хоть и пьянь непутевая, но работящий. А от вытворяемых им фокусов вредному старику делалось смешно и теплело на душе.

Коновал Сашко Прац, единственный практикующий в районе медик, обрезал теленка, умело орудуя скальпелем. Моду на брит — милу он ввел сам, исподволь приручая селян к тому, что если крайнюю плоть теленочку отхерачить сразу, то потом огрубевшая и вытянувшаяся килдой золупа, принесет приплоду тоскующим коровам в два раза больше. Доиться они от того не семь месяцев будут, а все десять, что выгодно во-первых хозяину, а во-вторых государству, да и бык спокойней становиться, авторитетно утверждал он. Эксперименты Праца привлекли внимание областного начальства, и поговаривали, будто ему даже подкинули деньжат на дальнейшие эксперименты. Злые языки утверждали, что скоро бычий могель примется за людей, поскольку количество населения на гектар в округе стремительно уменьшалось, что отрицательно влияло на репутацию областных заправил в Столице.

Телефонный звонок прозвучал, когда Сашко уже держал в руке кровоточащий кусочек быка и размышлял о том, стоит ли добавить его в холодец, или лучше завялить, чтобы потом употребить с холодным пивом. Нужно было начинать эксперименты с человеком, но народ от Сашка шарахался, а на предложения выпить, просто не реагировал, ибо ссал его яйцереза безбожно. Приходилось жертвовать собой.
- Слухаю, — сняв трубку, раздраженно сказал коновал.
Трубка, пошипев, задергалась, но вскоре оправившись, излилась потоком такой горькой мольбы и стенаний, что Сашко отставил ее подальше от уха, а затем и вовсе опасливо положил на стол, будто гранату с недовыдернутой чекой.
- Блядь, — сказал Сашко. — Блядь. Во дает… Во дает, старая. – И, не кладя трубку, вышел из комнаты.

Бабка Таня долго ныла в эбонитовый раструб, суля великий гонорар в виде трех ведер картошки. Не получая ответа, подняла цену до четырех. Трубка молчала. Отчаявшись, бабка выкинула последний козырь и, скрепя сердце, надбавила трехлитровый флакон самогону, шмат свежего сала и петуха. Телефон, зашипев, разразился короткими гудками, и бабка поняла, что предложение принято.
Обратно она шла довольная и громко пела: — Ой то не вичор, то ни вичор.
Ухватив пробегавшего следом за сучкой Трезорку за торчащий гениталий, старуха раскрутила и шваркнула бедную псину о забор. Радость переполняла бабу Таню, а выразить толком обуревавшие ее чувства она не умела.
Куры мирно купались в пыльных озерах посередь двора, и, жалобно поскуливая, кончался за плетнем Трезорка с переломанным в трех местах хребтом.

Мишка нависшей над собой беды вовсе не чуял. Потому играл с брательником Колькой Ладненьким в Го, попутно рассуждая о новом самогонном аппарате, чертеж которого, вкупе с инструкцией по изготовлению, начал сниться ему этой ночью. Аппарат обещал быть шестискоростным мультифункциональным агрегатом с таймером и сорокалитровой колбой для дистиллята. Колька уважительно поддакивал, улыбаясь беззубо, и выигрывал у брата партейку за партейкой.
- Сволочь. — Устав проигрывать, Мишка движением руки смахнул шашки. — Сволочь. Пойду помочусь, что ли. — И, подтянув сползающие порты, вышел во двор, где и был принят в оборот хитрой старухой.

- Ох ти лихонько-то какое, — ломая руки запричитала бабка, увидев сына, — ой горе то у нас, горе…
- Цыц мамо, что за переполох? — Миша сурово нахмурился и огляделся по сторонам, пытаясь понять причину гвалта устроенного бзделоватой мамашей.

- Петух то наш болезным сказался, и кури через это нестись перестали совсем ыыыыы — завыла бабка еще громче
- К Працу на коновальню ехать надо, к ветеринару везти, сердешного. Ты уж помоги сыночка, родненький, Христом Богом прошу. Я в долгу-то не останусь. — Мать затряслась и стала меленько креститься, как бы подтверждая, что на ветер слов не бросает.
Мишка почесал пуп, прошел по двору к шелковице и, принялся деловито ссать на двухсотлетний бугристый ствол, специально стараясь посильнее обрызгать папашу, восседающего на табурете.
- Ладно, чо уж там, — закончив и застегнув портки, бросил он отрывисто. Ему нравилось спасать и помогать, поскольку жалость к убогим и болезным была у него в крови от рождения. — Лови петуха. До Сашко пойдем, что ли.

Прац метался по кабинету. Банка самогона подействовала на впечатлительного Сашко, как бычий возбудитель на кролика. Судорожно пытаясь вспомнить хоть что-то об алкоголизме, он рылся в одном единственном сохранившемся со времен техникума тоненьком конспекте, но там, кроме искусно исполненных в стиле хентай однокурсниц, увы, не было ничего, что могло хоть как-то помочь заработать на выпивку.

В очередной раз пробегая мимо вбитого в стену мясницкого крюка, на котором обычно висели его пациенты дожидаясь маньяка-вивисектора, он бросил взгляд на сиротливо ожидающий по- любому печальной участи отрезанный кожаный мешочек, и у него в мозгу засияла, разгораясь все ярче и ярче, спасительная мысль.
- Меленько — меленько покрошу, — думал Прац, — меленько – меленько, и…

Когда баба Таня с ничего не подозревающим Мишкой постучалась в кабинет, все уже было готово для предстоящего возвращения пациента в так давно покинутое им лоно трезвости.

- Вот. — Бабка пихнула Мишку в спину тяжелым кулачищем, и тот, чтобы удержаться на ногах, был вынужден суетливо просеменить через всю комнату, остановившись прямо перед дубовым столом, за которым восседал мрачный, как Торквемада и загадочный будто Мона Лиза, Сашко Прац — коновал со стажем и изрядный выдумщик.

Надо сказать, что с Мишкой они были друзьями давними, и ничего худого сотворить с товарищем Працу даже в голову придти не могло. Но гонорар, обещанный старушенцией, был столь в тему, что разум Сашко помутился и, сдуру согласившись, он теперь лихорадочно искал выход из неудобной ситуации. Петух, к слову сказать, ему и на хуй был не нужен.

- Мамо? — Почуяв наконец неладное, Мишка обернулся и посмотрел на зловредную бабку.
- Пьешь много. — Коротко ответила старуха, и вытащила из-за спины заранее припрятанный обрез вил, холодно сверкнувший полированной навозом сталью.

- Сашко? — Мишка сделался совсем тревожен. — Вы что, совсем с глузду съехали?
В глазах Праца он увидел свою окрашенную в траур судьбу, и опечалился, ибо не ожидал столь возмутительного подвоха со стороны таких близких ему людей.
- Что ж, — мрачно резюмировал он, — давайте… Чего уж там ждать — творите надо мной свое зло, ироды окаянные.

- Садись, Михаил. — Молвил Прац, доставая из под стола таинственно мерцающий фиолетовым фунфырик. — А вы, мамаша, выйдете прочь. Тут процедура серьезная предвидится. И надолго. Гонорар оставьте вона там — у вешалки. — Повелел он бабке Тане, отчего та засмущалась и бочком выскочила сразу в прихожую, не забыв, правда, оставить банку и петуха под торчащим мясницким крюком.

Мишка сидел на краешке табурета и горестно вздыхал, глядя в стол. По исцарапанным скальпелем доскам, петляя, полз таракан.
- Вот. Тоже поддавши маленько, — подумал Мишка, прощаясь с мыслью о новом шестискоростном самогонном аппарате, холодном пиве росистым утром и обильной задницей сельмаговской продавщицы Наталки, чьи упругие дойки он любил потискать провожая ее домой после танцев в районном клубе. И такая внезапно охватила Мишку неизбывная тоска, что застонал он отчаянно и страшно, и тихонько тюкнулся лбом.

- Миш, а Миш, ты чего? — Сашко осторожно потряс друга за плечо. Друг приподнял голову только затем, чтобы вновь приложиться об стол. Только на этот раз чуть сильнее. Дубовая столешница загудела.
- Мишка, кончай дурить. Надо быстро бабку твою спровадить, а потом…
Тут Мишка всхлипнул и зашептал быстро и горячо:
- сволочи, меня как быка под нож ведут, и ты, гнида ползучая, хуй мне отчекрыжыть хочешь? У-у, морда твоя мясницкая! А еще друг называется…
Прац слегка оторопел, а потом ухмыльнулся, ибо понял, отчего с корешом печаль такая приключилась.
- Ты Михайло не дури, а слухай сюда: давеча мне мамка твоя позвонила и попросила от пьянства тебя закодировать. Фокусы ей твои надоели, видите ли. О здоровье, говорила, забочусь его.
Мишка головы не поднял, но хлюпать перестал.
- Ну, так и говорит мне: закодируй мол, засранца моего от алкоголя навеки вечные. Чтоб ни самогона, ни водки в рот не брал. Три литра заплачу, ныла. Вот те крест! Ну? Понимаешь? А я то, чай, не нарколог, а ветеринар… И как тебя от пьянки оберечь — ни ухом ни рылом. Да и вообще, скверное это дело насильничать человека, раз душа просит.
Мишка сел прямо, и внимательно поглядел на Сашко:
- И что?
- Ну, дык я согласился, конечно. Дурак я что ли от трех литров отказываться? Короче, вот раствор. Тут спирт и кое-что еще. Выпей, я пошепчу заговор один, прабабка научила. От поносу, но это не важно. А потом уж сам решай что делать.
Мишка вздохнул:
- А я уж грешным делом решил, что вы эксперимент какой провести хотите. Как с бычками вон… — И тихо засмеялся. — Давай раствор твой. И самогон тащи. Будет старой кодировка сейчас. На веки вечные. И от самогона, и от водки, и от крепленого сделаем.

Бабка сидела на крыльце и, близоруко щурясь, рассматривала копошащихся в куче навоза бройлеров. Те ходили по говну важно, высоко задирая мосластые ноги, и выискивали среди перепрелых плюх красных червяков. Прац с сынком долго не появлялся, и бабу Таню вдруг неудержимо повело в сон. Прислонившись к горячему бревну, она пару раз зевнула, а потом и вовсе прикрыла глаза.

Красный черт налетел неожиданно, всколыхнув ветром смородиновый куст.
- Ну, ведьма, — взревел бес, — признавайся, шваль кособокая, зачем сына яд принять заставила?
- Да что ж ты, миленький, какой такой яд? — Ошалела старуха и подняла было руку для крестного знамения, но, быстро передумав, зиганула, громко крикнув: — Хайль Дьябло! Но Пассаран!
Черт ухмыльнулся тонким, безгубым ртом из которого торчали три золотых клыка.
- Кодировка — яд. Кровь сынку попортит коновал этот, а я заберу душу его грешную в ад. Да и твою прихвачу, кошелка сифозная!
Бабка попыталась было воспротивиться:
- А от пьянки своей, не сдохнет ли? Все одно ведь заберешь тогда меня, что не уберегла сыночка, а?
- Ты, сука старая, хуйню не пори, а слушай: от пьянки вреда ему никакого не будет, а токмо пользы немеряно. И денег тебе он через фокусы свои принесет. Да такие, что заживешь на старости, как Мария Медичи. Даже зубы вставить сможешь. Если пиздеть не будешь много. Все будет. Так что оставь сынка в покое, пока не осерчал вконец.
Черт оскалил сверкнувшие клыки, и открыл пасть, оказавшуюся размером с таз в котором бабка рубила курицам хряпу, а в пасти той бешено крутились какие-то зубчатые колеса, хрустя и брызгаясь густой красной жидкостью, которую старуха предпочла не идентифицировать. А затем исчез, оставив за собой лишь легкий аромат одеколона «Три Толстяка», производства Конотопской парфюмерной фабрики имени Святого Олеши Безысходного.

Судорожно дернувшись, бабка открыла глаза. Перед ней, слегка покачиваясь, стоял позеленевший Мишутка — сыночек родненький, кровинушка. И под локоток его поддерживал злой лекарь.
- Ну, мамаша, принимайте сыночка. Все в порядке, полгода теперь пить не будет вовсе.
- А потом? — Машинально переспросила баба Таня, еще до конца не проснувшись.
- Потом? — Коновал флегматично пожал плечами. — Если повезет, еще годик протянет. Кодировка, мамаша, дело такое… Барьеры ядовиты, а организм не железный таки.
Тут бабкины нервы не выдержали, и она с криком хлопнулась об загаженный бройлерами грунт.
- Ах ты змей поганый, что наделал! Убивец! Ты пошто Мишутку моего родненького под такой монастырь подвел, тля окаянная!
Прац оторопел: — слышь, мамаша, вы ж сами просили вроде или я путаю чего?
Бабка переползла под покачивающегося сына и принялась обливать слезами его черные, закрученные в локоны, ногти.
Потом встала, отряхнула подол и, как ни в чем не бывало, заявила ветеринару — наркологу:
- Вертай обратно, гад. Делай как было. Пусть уж пьет, хвороба, коли так.
- Дык как же вертай, мамаша? — Попробовал возмутиться Прац. — Не получится «вертать». Тут антидот специальный требуется, а он, извините, тоже стоит.
- Давай, гадина, волоки антидот свой! Не видишь плохо уже совсем человеку — зеленый весь. Давай, сквалыга, еще три литра притащу, только уж быстрей делай.
Мишка в этот момент и впрямь как то ослаб, и сильней завалился на Сашко, застонав и задергав щекой.
- Во! — Завизжала баба Таня — Во! Во!

Когда Прац завел друга обратно в дом, за столом их ждал странный господин, весь красный волосом и лицом. Впрочем, он был довольно мил, и распространял по дому запах неясного парфюма.
- Ну-с, молодые люди, с вас, как и договаривались — полтора литра и визуализация.
Разом порозовевший Мишка согласно крякнул, и что-то незаметно сотворив левой рукой, кинул милому господину пузырек. Довольный Сашко, все-таки скормивший другу в качестве эксперимента кусок бычьей золупы, впрочем, успел заметить пляшущего в крохотной склянке красного черта и зигующую бабку Таню, в хромовых сапогах и портупее до колен.
Красный, взвесив на руке банку с отмерянным самогоном, довольно кивнул и растворился.

Прац разлил оставшееся пойло, и с завистью сказал:
- Да уж… Связи — дело великое.
Мишка опрокинул стакан в рот, выдохнул сдобно и подцепил скальпелем огурец.
- Согласен. Даже в аду товарищи с понятием встречаются. — И сочно захрустел соленым зозулей.

Пролетая над шелковицей, черт ненароком зацепил верхушку, и на сидящего под ней деда просыпался тутовый дождь. Пара ягод шлепнулась на коричневую от загара лысину, и сок потек по лбу до оттопыренной губы. Почувствовав сладость, дед провел по губам пальцем, открыл глаза и, увидев алый след, мрачно сказал:
- Красный ангел вылил чашу свою в воды, и сделалась кровь.