Миша Розовский : Чувство прекрасного

По пути в институт Абдулмеджид Побрейзаде понял, что кушать шаурму на родине и в Москве это не одно и то же. Будущий поэт ошибочно считал шаурмой свежие ломти баранины переложенные одуряюще пахнущей зеленью, сыром и ломтиками помидора, пересыпанные специями и завёрнутые в свежую душистую лепёшку. Но армянин у метро продал Абдулмеджиду вонючий пирожок и ещё утверждал, собака, что начинка с утра блеяла.
Абдулмеджид был уверен, что если с утра начинка и издавала звуки, то уж никак не благородным бараньим голосом.

И зачем он решил перекусить перед последним, самым главным вступительным экзаменом — «Творческое собеседование»? Абдулмеджид уже очень, очень жалел. Дурак, какой дурак!!! — корил себя Абдулмеджид, круговыми движениями поглаживая себя по животу.
Какой шайтан придумал дебильное «завтрак съешь сам, обед раздели с другом, а ужин отдай врагу»? Желудок абитуриента явно был не согласен и считал, что врагу следовало отдать именно завтрак.

Начинка загадочного блюда теперь настоятельно подавала голос изнутри Абдулмеджида и, как курортница у которой кончились деньги, слала нервные телеграммы.
Сейчас, сейчас, — уговаривал Побрейзаде свои внутренности, — ещё чуть-чуть… Он попеременно стискивал то зубы, то сфинктер. На секунду ему даже показалось, что желудок смирился с незванным гостем… но это оказался тактический ход, после котрого враг бросился в кавалерийскую атаку.

Показалось величественное здание лит. института. Автобус распахнул двери и Абдулмеджид, сдерживая нет не души, но всё равно прекрасные порывы, потянулся ко входу. Он представлял как сейчас оправится, а потом зайдёт на экзамен и поразит всех и своим знанием русской литературуы, и своими творческими пробами пера, да и вообще своим природным обаянием.

Но… Мадам Судьба капризная сука и планам Побрейзаде не суждено было воплотиться в жизнь в задуамнном хронологическом порядке.
С крепко сжатыми губами Абдулмеджид вошёл в прохладный вестибюль. Мимо сновали красивые взволнованные девочки абитуриентки, но Абдулмеджиду было не до мелочей.
Передвигаясь крабиком, бочком-бочком, Побрейзаде достиг вожделенной двери уборной на первом этаже.

В общем-то как мало нужно человеку для счастья. Скромная белая дверь вела в рай… но она была закрыта. На ключ. И судя по всему давно.
Штирлиц тоже бывал близок к провалу, но не настолько. Абдулмеджид почувстовал приближение атомнго взрыва, но чудом сумел удержать эмоции(и не только) в себе.
Конечно, в инситутских стенах наверняка существовал ещё не один туалет, но во-первых Побрейзаде не знал где, во-вторых до начала экзамена оставалось пять минут, а в-третьих он мог передвигаться только очень ма-а-а-а-леньким шажочками или стоять на месте. В противном случае попа ни за что не отвечала.

Абдулмеджиду вспомнились богатыри Азербайджанской мифологии — Афрасиаб, Кёр-Оглы и Девона. Представив себя на их месте, Абдулмеджид, мелкими шажками китаянки, начал продвижение к аудитории.
Дотерплю до конца!!! — пообщещал себе двадцать седьмой бакинский комиссар. Лестница ему почти удалась. Единственно на последних ступеньках задний клапан слегка приоткрылся и Абдулмеджид немнго стравил давление. Стало полегче. Многочисленные окружающие не оценили тихой подлости будущего поэта, а если и оценили то не смогли установить первоисточник.

Вокруг внушительных двойных дверей аудитории где проходило «творческое собеседование» было оживлённо. Абдулмеджид с каменным лицом подошёл как раз во время. Левая дверь отворилась и в проёме возник седовласый мэтр словесности — пассажир из приёмной коммиссии.

-- Ну, кто первый, господа? — шутливо грозно спросил он. Все отпрянули. Все кто не имел проблем с лже-шаурмой.
-- А… ну пожалуйста, пожалуйста, — пробасил дядька, обращаясь к застывшему Побрейзаде. Тот и рад бы был отпрянуть, но не мог двинуться.
-- Да вы не стесняйтесь, не стесняйтесь, — приветливо помахал рукой экзаменатор, — как ваша фамилия? Идёмте… — мужик повернулся и направился в аудиторию.

Абдулмеджид сделал два пробных шага в класс и замер в дверях. За столом сидела приёмная комиссия в количестве трёх человек. Уже знакомый Седовласый, Дряхлая Старушка, по преданию бывшая знакомая то ли Аксёнова, то ли Мандельштама и Мымра-в-Очках.

-- Вот! Первый джигит, Абдулмеджид Побрейзаде, — громко прочёл из списка в самое ухо Дряхлой Старушки Седовласый. Судя по всему Дряхлая Старушка была глуховата.
-- Скажите, — разлепила губы Мымра-в-Очках, обращаясь к абитуриенту — вы хорошо знаете русскую литературу серебряного века?

Несмотря на десятилетнюю жизнь в столице, Абдулмеджид говорил с лёгким акцентом, совсем лёгким; но когда волновался, то акцент усиливался.
-- Канечна атлична, да! — вырвалось у Абдулмеджида, а у Мымры-в-Очках недоверчиво сузились глаза. От ужаса Абдулмеджид слегка ослабил контроль над внутренними органами и тут же услышал у себя сзади шипение газовой колонки.

Мымра-в-Очках подозрительно повела носом и с неприязнью посмотрела на Дряхлую Старушку, приписав ей шептуна.
Абдулмеджид, собрав всю волю в ментальный кулак, и, заткнув этим кулаком все предательские отверстия своего молодого организма, начал рассказывать о «русской литературе серебряного века».

На Есенине Мымра-в-Очках сделала стойку...
-- Вы не прочтёте что-нибудь ваше любимое?

Абдулмеджид действительмно любил русскую поэзию и Есенина в частности, но сейчас, как на зло, его мало волновала лирика. Как-то не комильфо читать звенящие, пронизанные любовью стихи, стоя в облаке смердящего газа и удерживая в себе реактивный напор изнутри.
Но отступать было некуда. Надо было продолжать бороться.

Абдулмеджид сделал подобающее случаю лицо. Пошевелил усами и начал декламировать —

Темна ноченька, не спится,
Выйду к речке на лужок.
Распоясала зарница
В пенных струях поясок.
На бугре береза-свечка
В лунных перьях серебра.
Выходи, мое сердечко,
Слушать песни гусляра...

… на последних словах Абдулмеджид тоже внёс посильный вклад в «песню гусляра». Получилось даже вполне эффектно… как ни крепился бедный абитуриент, но сзади у него раздался тоооооненький свист — ть-ю-ю-ю-ю. И сразу в догонку ещё один — тью-ю-ю-ю-ю-ю-
Такой нежный лирический позывной.
Седовласый не понял природу звука и в непонимании уставился на свой телефон, лежащий на столе. Мымра-в-Очках прослезилась. Правда не от содержания стихов, а скорее от едкой «песни гусляра» исполнененой Абдулмеджидом.

Дряхлая Старушка к счастью была не только глуховата, но и обонянием не могла похвастать. Зато, увидев слёзы на глазах Мымры-в-Очках она мелко-мелко закивала головой — Ах, как читает мальчик, какие сентименты!!

Седовласый, осмотрев свой телефон и пожав плечами, поднял глаза на Абдулмеджида.
-- Ну, молодой человек, а какое ваше самое любимое произведение? Как будущего поэта?
Абдулмеджид любил Бодлера и Гумилёва, но, исходя из состава приёмной коммиссии, решил не рисковать. Чёрт их знает, чиновников от литературы.

-- «Бородино», — потупившись, что бы не было видно его сжатых челюстей, тихо ответил Побрейзаде.
-- Ну читайте, читайте, — милостиво разрешил Седовласый, а Мымра-в-Очках поднесла надушенный платочек к кнопке носа. Дряблая Старушка задремала.

Начало далось Абдулмеджиду довольно спокойно, но на второй строфе движения диафрагмы негативно сказались на происходящей в животе революции. Абдулмеджид стойко выплёвывал героические строчки, а сам думал как бы стравить давление в кишечнике не привлекая к себе внимания.
На вооружении оставались модуляции голоса.

И вот нашли большое поле:
Есть разгуляться где на воле!
Построили редут.
У наших ушки на макушке!
Чуть утро осветило пушки
И леса синие верхушки -
Французы тут как тут.

На последней строчке декламатор, сугубо для иллюстрации подлости французов сделал паузу и чуть-чуть испортил воздух. Шёпотом. Стало легче. К тому же приёмная коммиссия в лице Седовласого прониклась низостью врага.

Забил заряд я в пушку туго
И думал: угощу я друга!
Постой-ка, брат мусью!
Что тут хитрить, пожалуй к бою;
Уж мы пойдем ломить стеною,
Уж постоим мы головою
За родину свою!

Последнюю строчку, судя по смыслу, можно было прочитать громче. Для усиления эмоций. Абдулмеджид решил заглушить голосом возможные шумовые эффекты. Но слегка не рассчитал. Ну самую малость.
«За родину свою» — вышло громко и красиво, а с восклицательным знаком он дал залп. И сразу притопнул ногой. Хорошо получилось. Лермонтов и не мечтал о таких спецэффектах.

Седовласый, почувстовав спецэффект, так же с неприязнью посмотрел на Дряхлую Старушку. Видно ни он, ни Мымра-в-Очках даже не могли себе предаставить, что абитуриенты могут дойти до подобного кощунства. Судя по неприязненым взглядам, Абдулмеджид понял, что Дряхлая Старушка является из троих главной.

Изведал враг в тот день немало,
Что значит русский бой удалый,
Наш рукопашный бой!..
Земля тряслась — как наши груди;
Смешались в кучу кони, люди,
И залпы тысячи орудий
Слились в протяжный вой…

Абдулмеджид тоже издал «протяжный вой», знатно издал, хоть и не ртом вовсе. Но тут он понял, что сил больше не осталось, повернулся и бросился вон из класса.
Как ни странно теперь туалет отыскался на раз.

Дряхлая Старушка бодро тряхнула головой.
-- Вы видели его глаза?! — старческим фальцетом вопрошала она в возбуждении, — нет, вы мне скажите, вы видели его глаза?! Какое чувство! Какие эмоции!!
-- А куда он убежал? — не понимал Седовласый.
-- Ну как же, — не унималась Дряхлая Старушкла, — он совсем как юный Пушкин. Не выдержал накала страстей...«Бородино» — великая вещь!

Она поднялась и вышла из аудитории.
Будущие студенты указали ей в каком направлении побежал Абдулмеджид.
Подойдя к двери туалета, Дряхлая Старушка прислушалась. Из за двери раздавались булькающие звуки словно кто-то вcхлипывал. Потом раздался глубокий вздох облегчения. Стон...

Сзади к Дряхлой Старушке подошёл Седовласый.
-- Он, там? — удивился он.
-- Там, там, — взяла его под руку Дряхлая Старушка, увлекая обратно, — заперся и плачет. Какой талантливый мальчик. Какое чувство прекрасного!

И Дряхлая Старушка в восхищении покачала головой.

(c)