Голем : Блеск и нищета семьи Ганечкиных

* * *
Раннее утро. Рафка Ганечкин, выкрикнув в дверную щель: вы, папочка, не жид… вы жмот и поджидок! – торопливо ссыпается с лестницы. Грохочет входная дверь загаженного подъезда. Бесноватый Рафка, рыжий позор клана Ганичкиных, проклинает на ходу отпущенную генами еврейскую каплю крови, сообщающую, впрочем, кипучей натуре Рафки известную долю авантюризма.
Рафке около двадцати, он с юношеской непринуждённостью одет в мятые, обрезанные (sic!) джинсы и ковбойку цвета испуганной семги. Визгливый голос его до странности напоминает ржавое сопрано старой Цили, Рафкиной бабушки по материнской линии.

Циля отзывается о Рафке кратко, но выразительно: согрешили во чреве!
Отец, Семён Рафаилович (нетрудно догадаться, что Рафку назвали в честь покойного деда), и правда — ни то, ни сё. Сёма Ганичкин мягок, покладист и неказист. Гневаясь, супруга Сёмы, Броня Исидоровна, именует его неудавшимся педерастом.

Бронечка, робко отзывается Сёма, солнце да не зайдёт во гневе вашем!
Библейская цитата кажется приклеенной к его благообразному личику.
Русские, ляхи, евреи, хохлы, чуваши и мордвины столь прочно обсели многонаселённую родню Ганичкиных, что Сёма привык оперировать той национальностью, которая в данный момент представлялась ему наиболее удобной.

Презрев ухабы скромной карьеры бухгалтера, Семён Рафаилович открыл в себе бьющий серной струёй талант порнографа, специалиста по испражнениям человеческой психики. Пожав плечами в ответ на Рафкин взрыв негодования: можешь орать что угодно, денег не дам! – Сёма возвращается к длинному желтоватому листу бумаги и с наслаждением выводит на нём большими кривоватыми буквами: «Жанна ощутила в руках неимоверной величины член Генриха и не поверила своим глазам».

Один из желтейших, как моча поросёнка, бульварных журнальчиков ожидает от Сёмы исполнения очередного заказа; на сей раз это опус о том, как карлица-фетишистка Жанна безуспешно пыталась соблазнить изумительного красавца Генриха, пассивного зоофила. Генрих имеет обыкновение мучить животных до тех пор, пока они не принимаются его насиловать.
Образ Жанны навеян недавним взрывом эмоций Брони: младшая дочь Ганечкиных, девятиклассница Римма, мастурбирует по ночам никелированной ручкой от зонтика!

Бурлящая соком половозрелая школьница, которую папа упорно именует Рахилью, тем временем лениво жуёт огромный кусок дыни, исполненный сладким ядом. Нарезанные ломти полосатой узбекской ягоды разложены на огромном фарфоровом блюде. В раскрытую балконную дверь, спасаясь от жары и влекомая ароматом, влетает целая эскадрилья ос и сразу облепляет сахарные дынные дольки. Пожав плечами, Риммочка, практичная от безделья, как все мечтательные натуры, достаёт с антресоли ветерана приборостроения – старенький отечественный пылесос.
Включив дребезжащий мотор, отчего изумлённые осы сразу перестают жужжать, Риммочка проводит раструбом над столом, и полтора десятка крайне рассерженных насекомых попадают в плотные объятья запылённого матерчатого мешочка…

Надежда и опора семейства Ганечкиных, супруга Броня Исидоровна, второй месяц упрямо ищет спасения от ножных мозолей. Знакомые указали ей адрес некой пани Ядвиги, мастерицы лечить пассами любую немочь, освоенную человечеством, от скарлатины до геморроя. В телефонной беседе пани Ядвига соглашается принять новую пациентку, привосокупив, что недавно видела во сне весть о её приходе: жаркий огненный петушок слетел на голову пани Ядвиги и указал бородкой на шпоры, которые ему до смерти обрыдли… но случаются порой и более странные вещи, чем вещие сны.

Пациентка и целительница соглашаются на встречу в половине седьмого.
– При общем стаже ваших мозолей, мадам, семьсот рублей за визит – это практически даром! – кричит напоследок пани Ядвига и бросает трубку.
Семьсот репьёв тебе в глотку, мрачно отвечает ей про себя Броня Исидоровна. Пыхтя и переваливаясь, как перекормленная утка, она отправляется с Пересыпи на Привоз – за новостями и продуктами.
Ганечкины обожают пережёвывать вместе с новостями пышный семейный ужин.

Приветствовать сидящих за трапезой домочадцев можно по-разному.
Вот, например, как это делает Циля Цахес, Сёмина тёща — семейный философ школы циников:
– Х-хэх! Поздравьте… исключительно высралась! Вот вам и геморрой! В моей прямой кишке куда больше толку, чем в ваших кривых мозгах. Ага-га, проктолог Рувим! Шли бы вы на панель с вашими рецептами!
Помимо хорошего стула, Сёмина тёща ценит скандалы с детьми и свежее фруктовое желе. Жизнь Цили – неиссякаемый фонтан красноречия, которое ближним чаще всего не по нраву.
На что ей абсолютно плевать.

Усадив гостью в высокое кресло, пани Ядвига зажигает в центре стола большую чёрную свечу в диковинном подсвечнике и заявляет без обиняков:
– Все болезни случаются от неудовольствия! Люди сами враги своему здоровью.
– А неудовольствие – это вся наша жизнь… ой, лучше не морочьте мне голову! – подхватывает Броня. – Я вам по пальцам скажу, когда от жизни получается удовольствие: если Сёма проест меньше, чем заработал, и ещё от этой пары супружеских пустяков. Вопрос: или вы начнёте уже лечить?!
Ядвига вскидывается над столом со свечой и, отправив костлявыми кистями несколько мощных пассов, взрывается нутряным басом:
– Ом-молон, Ом-мани падме хум-мм… Ом-масан, Ом-мурон…
У Брони сильно чешется левый глаз, но, напуганная поворотом событий, она не смеет и шевельнуться. Внезапно её охватывает какая-то вяжущая слабость, подобная любовной истоме. В ногах начинает покалывать, ступни будто пронизывает слабенькими электрическими импульсами. Броня в страхе скидывает туфли и обнаруживает, что её мозоли исчезли! Она вскакивает и бросается к Ядвиге, в порыве восторга хватая её в объятия. Свеча падает и скатывается к здоровенной тюлевой гардине – гардина торжествующе вспыхивает…
.
… Две измученные, перемазанные сажей женщины устало бредут к дому Ганичкиных.
– Я всё покрою! – бормочет потрясённая Броня. – Пока вы будете спать в комнате Риммы… я дам вам приют и кров!
Пани Ядвига механически кивает и сбивается с шага.

Тем временем у дверей Ганичкиных дребезжит звонок.
Сёма с досадой отрывается от своей бегущей строки и недоумённо чешет переносицу: у своих есть ключи, а в гости к Ганечкиным ходят исключительно вовремя! Отворив дверь, он в изумлении отступает: в дверях возникает довольно странная пара. Вначале появляется смуглая толстушка, держащаяся скованно и вместе с тем развязно; заметно, что ей крепко не по себе. На гостье лёгкая холщовая хламида, перехваченная в расплывчатой талии цветастой косынкой. Ещё загадочней выглядит спутник: он одет в глухой чёрный сюртук, на рыжей прилизанной макушке с трудом зависла круглая чёрная шапочка-кипа.

– Шалом, дети… шма, Хецраель! – грохочет старая Циля, и Сёма с дочерью вздрагивают: в странном поцыке внезапно обнаруживается Рафка!
Он аккуратно выводит носатую, грудастенькую спутницу с кривоватыми толстыми ножками на середину гостиной и торжественно возглашает:
– Воистину, шалом! Знакомьтесь: моя будущая супруга Лизавета! Осенью мы едем с её родителями на землю предков, в обетованный Израиль, а оттуда в обетованную Канаду! Аминь… то есть, привет! Хау, я всё сказал.
– Броня меня убьёт! – шепчет Семён Рафаилович.
– Рафка, ты будешь зарабатывать обрезанием? – с невинным видом осведомляется юная Риммочка.
Рафка украдкой демонстрирует сестре угловатый кулак.

В этот момент входная дверь снова распахивается, и Броня, втащив в квартиру почти бесчувственную пани Ядвигу, устало роняет:
– Сёма, ты меня, наверно, убьёшь… я подожгла салон этой мадам и вылечилась от мозолей.
– Х-хэх! – грохочет старая Циля.
Присутствующие синхронно вздрагивают.
– Теперь что, в Одессе так лечат?– невинно продолжает старая насмешница.– Приглашают больную на дом и предлагают что-нибудь сжечь?
– Ах, мама! Оставьте свои дешёвые юморески, – вздыхает Броня. – Пани Ядвига будет жить и практиковать у нас… какое-то время, затем что-то придумается.

Сёма заметно светлеет и приосанивается при виде Ядвиги, но супруга уничтожающим взглядом гасит его порыв. Войдя в Риммину комнату, измученная Броня стаскивает с антресоли уже известный нам пылесос с похвальной целью освежить гостевой диванчик, но всасывать пыль он явно отказывается. Броня решительно отсоединяет пылеприёмник, и рой рассерженных ос заполняет уютную Риммину спаленку…
Из женских глоток раздается визг, от которого пали бы стены не только злосчастного Иерихона, но и всего царства Хананеев.

Семён Рафаилович самоотверженно бросается на выручку, роняя мебель, распахивая дверцы шкафов, а также форточки и окна. Рафка презрительно щурит глаза на всю эту суету и удаляется, держа под ручку будущую супругу. Через минуту Сёма получает два укуса в шею и один под глазом, отчего его физиономия принимает вызывающий вид. Так, наверное, мог бы выглядеть капитан Сильвер, получивший чёрную метку накануне решающей схватки с пиратами.
– Размещайтесь, будьте как дома! – рокочет Циля, смекнув, что с появлением пани Ядвиги она обретает бесплатного слушателя и консультанта по проблемам пищеварения. – Рафик нас скоро оставит, комнатка освободится…
Броня недоумённо поворачивается к Сёме, но благоверный только отрешённо машет рукой: потом, потом…
В двери снова звонят.
Какой странный день, думает Сёма, устремляясь навстречу новому гостю.
На сей раз это незнакомый, собранный весельчак, вопрошающий прямо с порога:
– Кто у нас будет Ганечкин Семён Рафаилович?
– Зачем буду, я уже есть, – бормочет Сёма.
Несмотря на браваду, он довольно встревожен.
– Повестка вам, в народный суд. Приглашаетесь по делу о пропаганде разврата!

Сёма выпрямляется, глаза его странно блестят.
Женщины оторопело замирают, не зная, чему больше дивиться, знакомым словам или незнакомому Сёме.
– Дети мои! Новый год мы встретим с Рафой в Иерусалиме! Теперь в этом доме — свой узник совести! – голос Сёмы приобретает трубную окраску.
Незнакомец оторопело раскрывает рот, но тут же спохватывается:
– Пошутил я… курьеры мы, из редакции. Аванс я привёз. Распишитесь, здесь и здесь.
Его обрывает лёгкий стук: упав в обморок, Семён Рафаилович разбивает в падении китайскую вазу из приданого старой Цили.
Надвигается гроза.
На ней и опустим занавес.