Ирма : Времена года

I
Это моя последняя зима. В холодном чреве троллейбуса я еду из одного стеклянного пункта в другой. Я вглядываюсь в заиндевевшее отражение себя. Даже в столь густо-черных красках внутреннего брутала я все еще «бронзовая самка гну». Только вот в моей клетке заперты не изнывающие от страсти человекообразные обезьяны, а психозы. Мое тухлое существование цепляется за шпили какой-то надежды, забив на все законы гравитации, извилистым куском мясного фарша хаотично начиняет черепную коробку, завертев вихрь из эфемерных субстанций, забирается внутрь и пока «это» во мне, я не могу стать призраком.
— Проваливайте, на хрен, все! – кричу я им, — Я разрешаю вам вести свои пустые беседы только на бумаге, бесплотные маленькие твари, жалкие ничтожества, мои искаженные образчики! На самом деле вас не существует!
«Ха-ха! – смеются они, — Это тебя нет, это ты пустышка! Вспомни, когда ты последний раз чувствовала себя по-настоящему счастливой, окрыленной? Только в детстве. Сейчас эти дни тебе не светят! Ты — трусливая сучка, которая слишком привязана к своему тельцу, чтобы себя умертвить, а то давно покатилась бы жариться в крематорий. Говоришь, что любишь своего Единственного, а кто довел его до паранойи? Не ты ли превратила его жизнь в ад? Не ты ли затянула тугую петлю на его шее? Неужели ты, думаешь, что способна что-то теперь изменить? Обломись, нимфоманка грошовая! Неужели ты серьезно считаешь себя верной и преданной, любящей и искренней? Да, посмотри правде в глаза – ты просто смазливая дрянь, и ляжешь с любым, кто лучше вылизует и танцует на задних лапках. И то, что Он был с тобой – удачное стечение обстоятельств: лиши тебя возможности театрально раздвигать ноги – никто не обратит на тебя внимания. Ты — всего лишь квинтэссенция плоти. Не веришь?! Так, почему каждый из твоих трепетных возлюбленных отваливал в самый печальный момент? Куда подевалась их любовь? Знаешь, в чем секрет, детка, ее никогда и в помине не было! Скорей хватай пузырек своих долбанных «колес», не будь такой врединой, скушай и за мамочку, и за папочку. Не хочешь? А разве твоя жизнь прекрасна и удивительна, полна ярких красок? Идиотка, глотай их все, не задумывайся, эффект будет потрясающий, не дрейфь!»
«Да, что вы ее уговаривайте! Пускай живет! Сама же пожалеет через месяц-другой, а полгода спустя от отчаянья на стенку полезет! Ты думаешь, ты великая страдалица, больнее не бывает!? Ошибаешься, симулянтка! Ты еще не знаешь всю глубину боли, ты еще попляшешь на раскаленной сковородке, захлебнешься жалостью других, сама возвеличишь презрение к себе, ничтожное насекомое с ручками-крючками и раздутой головой. Ай-ай! Что сердечко закололо? Нащупай в кармашке «Валидольчик», рассасывай до полного растворения. Не помогает? Ну, подожди-подожди: отечественные препараты действуют не так быстро. «Рева-корева», дай молока, чего же ты плачешь? Ты же давно знала, что ходячий покойник с бомбой замедленного действия внутри, скоро ты взорвешься фейерверком страданий, побереги свои сопли!»
« А вы читали ее последний шедевр? Для кого ты строчишь? Все твои рассказы никогда не шагнут дальше какого-нибудь задротного сайта, ты берешь на себя непосильную ношу! Писака! Вымеренное по всем законам жанра поэтическое клише. И кто тебе хвалит? Твои дружки-неудачники? Рано или поздно разочарование слопает тебя со всеми потрохами, не поможет и тщеславие!»
«Слышали-слышали, новую хохму? Она у нас теперь защитница животных, печется о судьбах несчастных зверушек, собирается клеить по городу жалобные объявления, а сама все еще жрет мясо, понемногу, но все же жрет, гемоглобинчик поддерживает: боится сразу откинуть «копыта». А, где же твое толстовство, девочка с добрым сердцем? Пожертвуй витамином В ради животинок, забей на анемию! Слабо? Конечно, слабо! Все твои идеи – бумажные, на реальный поступок ты не способна! Трупоедка!»
«Да все вы не об этом говорите: не на те рычажки давите. Вы думаете, чего она сегодня хлюпает носом, и глазки потухли, спросите, где она была с утра. Конечно, она не ответит, увильнет, на все вопросы ответит: «пустяки» и продолжит втыкать в окно, делая вид, что вся такая задумчивая. А, ну, признавайся, что сказала твоя очередная спасительница! Да, что тут гадать? Мало обнадеживающую поебень».
«Вот и припекло тебя, сучка! Ты всегда играла со смертью, хватала острозубую бритву, царапала запястья, закидывалась всякой дрянью, и думала подохнуть красиво, с не раздутой мордашкой, в обтягивающем платьице, с черным розами в изголовье, устроив «дарк-шоу» на кладбище, упиваясь чужой болью только лишь в своих садистских мечтах, ну, никак не в реальности, в самый последний момент успеть выплюнуть часть «колес» или тонким пальчиком вызвать «белую карету»! А тут разворачивается совсем другое кино – неопределенность твоего сраного бытия. Стремная шняга, безобидный на вид бледно-лиловый цветочек пустил в тебя свои прочные корни, укрепился на славу, получилась целая оранжерея! Ты думала, это лишь мелкий недостаток, крошечный изъян в твоей безупречности, брак на заводе Бога? Нервные клетки медленно, но верно пожирают сами себя, боль уже не просто боль, это второе дыхание, ты хочешь выключить кнопку, милая, но нет в природе этой кнопки, рычаги страданий работают надежно и исправно – адский механизм. Движение вперед – лишь слабая надежда, олигофренское счастье, и, как сложно прикидываться дурочкой, убедительно врать близким, что «show must go on», а на самом деле «this is the end my only friend, I never see you eyes again…». Слезы? Глупышка, тебе же строго-настрого запретили плакать! Никаких плохих эмоций, только позитив! Суки, они просто смеются, издеваются! Да, плюнь ты на них! Забей! Не получится: ты пока еще во что-то веришь. Есть еще время играть реквием по мечтам. Время… Скоро его не будет. Но ты никогда не измеряла его ложками, не следила за острой, как жало змеи стрелкой, теперь нехватка минут сводит с ума. Это может случится сегодня, завтра, через месяц, полгода, год, никогда… Никогда — самое страшное и прекрасное слово, дуалистическая неопределенность».

II
Весна. Ненавижу весну: буйство зелени, разлитое небо, чертово солнце. Лучи. Лучи. Лучи. Навязчивая теплота, щекочущая кожу, пот, стекающий с рож монстров из маршрутки, зловонная клокочущая лава, говорящий поток, алчные кратеры ртов, озоновые дыры глаз, бесчисленные клоны тел, запихнутые в джинсы, платья, брюки, пиджаки, футболки – анатомическое совершенство, гротескное уродство. Вы — мои враги, и чувствуете нутром гиены городских джунглей, что я не такая, совсем не такая как вы – хиленькая лабораторная мышка, миленькая крольчишка с пушистой шерсткой, на которой ставятся страшные эксперименты. Наблюдателям с нимбами и в парчовых одеждах по приколу отмерять куб милосердия, ритуальную инъекцию моей слишком продолжительной живучести. Инопланетянка, девочка с далекой планеты, где не бывает боли и страданий, живет лишь в моих снах; в реальности я нарушаю догмы естественного отбора, незаконно занимаю нишу в ареале природы, воровато выхватываю у вас из-под носа добычу, дышу той же гарью, что и вы, но в отличие от вас, не стремлюсь размножаться, на мне мой вид исчезнет навсегда..
Моя остановка. Я выпархиваю беззаботной бабочкой, звеню крылышками: моя обманчиво–розовая оболочка все еще вызывает первобытно-похотливый восторг ходячих тестостеронов. Видели бы они историю моей толстой не по годам больничной карточки. Один такой дядька – совсем не похожий на мрачного эскулапа, скорее на французского актера, слишком сентиментальный для своего халата, часа пол к ряду вздыхал о моей шевелюре, словно поредевшие в будущем пряди волос – стали бы в моей жизни самой большой потерей. Типун тебе на язык! Я не облезу! Не вздыхай, печально, французик, плакать будем потом. Вот только не надо врать, что больно не будет, и вряд ли ты сразу же, не отходя от кассы своей сердечности, выпишешь мне морфий, остальное — для меня «плацебо». Я всю жизнь под действием пустых пилюлек и песочных обещаний. «Ты верила в то во, что верить нельзя и, знаешь, тебе это шло…» Почему бы ни заглотнуть очередную наживку? Что мешает сделать это и сегодня. И тут к горлу подступают слезы, совсем ненужная мне сопливая влажность, ненавижу себя за подобную слабость! Мне всегда трудно расплакаться специально, для «игры», но незапланированные истерики – мой «конек». За неподкупный драматизм мне бы дали главный приз на Каннском фестивале. Опять я начинаю себя жалеть, мысленно возношусь до ранга мученицы, а ведь новой истины не узнаю: все как всегда – хуево с легкими сдвигами в худшую сторону, но кому-то еще гаже.
«Не входить! Осторожно! Радиоактивность!». Но не так ужасен черт как его малюют, я не испытываю адскую боль, мне даже не страшно: немного зябко, кожа покрывается пупырышками, невидимый луч щекочет, но не греет, холодит; навязчивое жужжание «Агата» *, 288 секунд моего исцеления. Я встаю с застиранно-оранжевой клеенки: реальность вокруг ничуть не изменилось. Трагическое бесчувствие соседей по очереди: у каждого свое горе и непосильная ноша; праздное любопытство обывателей, которые пришли просто на УЗИ, сочувственное щебетание медсестры, неуместная фамильярность врачихи, которая сама видно с Луны недавно свалилась. Как же мне везет на дилетантов! Еще чуть-чуть и начнет заливать, какая, по истечению четырнадцати дней, меня ожидает благодать и чудеса-чудесные. Тетенька, вы, наверное, потомок самого Иисуса Христа, любите пешие прогулки по воде, воплощаете вино и хлеб из смога, а в городских моргах благодаря вам не осталось ни одного покойника: все встали и пошли?
Теперь мне хочется спать, тупо спать, я чувствую себя наполовину опустошенной, но это все самовнушение, после диетического, вываренного по всем правилам обеда, я проваливаюсь на полчаса, не больше, в нервный сон. Просыпаюсь и со скоростью пожарника, экстренно эвакуируюсь из этой богадельни. Дурманящий пион в моих волосах смешивается с неизменной больничной затхлостью. Дома я буду драить себя с особым усердием, на мне не должно остаться и следа. Я становлюсь параноиком: мне кажется, что каждый прохожий сочувственно кивает мне, ненавижу жалость к себе, музыка в наушниках не заглушает причитаний, я прячу свою ненависть за темными стеклами очков, наткнись, кто живой, на мой взгляд, упадет замертво. Суки!!!!!!!!!!!!!!!
На днях мне стукнет на год больше, терпеть не могу этот «праздник детства», неотступного похмелья и тележки ненужных подарков. Правда, с каждым годом у меня все меньше и меньше друзей, и телефон не звенит соловьиной трелью с самого утра, (уже хорошо — не придется выслушивать панегирики о своей исключительности и счастье и благодати на долгие лета). Мрачноватый май получается.

III
Лето я еще больше ненавижу, чем весну. Гораздо больше ненавижу. Когда остальные «долгожители», вовсю наслаждаются красками зноя, я, как истый вампир прячусь в своем фамильном склепе. В самый погожий и лучезарный денек я мечтаю о слякотной осени, дай мне силу богов Олимпа, оставила бы только два времени года – осень и зиму. Жара изматывает меня до чертиков, никогда не смогу понять этого фанатичного вылеживания под палящими лучами, тюленьего счастья заработать вожделенную шоколадность, бронзовость, персиковость или же рачью красноту. «Полосатые медузы так похожи на арбузы», проткнуть бы их острой иглой или по-настоящему расплавить. Наверное, я никогда и не научусь любить людей, прости, Бодхисаттва!
Если бы хоть в водной стихии, можно было утопить мои печали, я бы не раздумывая, поселилась близ какой-нибудь рыбачьей бухты и целыми днями созерцала волну прибоя. Правда, плавать я до сих пор не умею, (всегда найдется лишний повод утопиться), сижу в самом кустистом тенечке под красным зонтом аки белая дама (не хватает только собачки) и читаю запоем, срывающие «башню» романы или брожу меж сосен в бору, в который раз убеждая себя в том, что смысла в жизни не существует, нужно придумать его самой. Я оплакиваю свою святую, жертвенную любовь, теряю по глупости самого близкого человека, клейму себя каленным железом вины, съедаю одним махом все свои хорошие качества, я – чудовище и заслуживаю самой страшной кары. Я предала любовь, предала себя. Чьи это слова? Явно не мои: я все еще цитирую чужие девять кругов ада, сама варюсь в пекле. Но рано или поздно пламя превращается в пепел. Я убаюкиваю свою боль. Она не станет кусать меня без анестезии.
В голове пчелиным роем жужжат досадливые мысли: опять я пропустила что-то важное, потеряла целый год в бесполезных раздумьях, что стоит мне рискнуть сейчас, не цепляться мертвой хваткой за руины, а начать новую жизнь. Ведь еще не поздно сорваться на всех ветрах и умчаться далеко туда, где я смогу верить в «завтра». Мой любимый жанр – утопия. Я опять убиваю время самобичеванием и рефлексией. Летом я острее ощущаю увядание: я таю на глазах в этом беспринципном зеркале, становлюсь легкой, хоть и бескрылой, неужели до следующего сезона мне не расцвести? Неужели, я стала менее красивой, у меня появились морщинки вокруг глаз или же я превратилась в тщедушного скелетика? Вовсе нет! Внешне я нисколько не изменилась, только корень, за который я все эти годы держалась, начал сильнее гнить. Я гнию изнутри, если бы люди обладали бы более чутким обонянием, они бы не смогли вынести этой вони, этого приторно-сладкого тлена. Хотя они сами – первые покойники.
Лето, быстрее проходи, быстрее залей меня дождями! Только, когда небо затянуто черным, я чувствую себя лучше, я могу с полной взаимностью ненавидеть жизнь! Три месяца – три осиновых кола в мое сердце, я ритуально сгораю в огне своего летнего психоза, самый последний пиздеж, что, такие как я особенно буйны весной и осенью, от отчаянья я схожу с ума именно летом.

IV
Осень. Слякотный плевок в лица горожан, неуютность спальных районов, крики гопников становятся все тише, птицы летают все ниже, я собираю ценные банкноты рыжих листьев и сама становлюсь рыжее, превращаюсь в лисицу, теперь я тоже хищница. Я разгуливаю по остывшему лесу: грибники — экстремалы и онанисты мне — не помеха. Терпкий аромат дыма пьянит, на пожухлом ковре травы я приношу самые щедрые жертвы богам – свои страдания за целый год. Брутал, тебе пора собирать урожай! Осенью я люблю гулять в одиночестве, я роняю недосказанные слова в сизый туман, прячусь за паутину своих снов, пожираю всех пауков сидящих в моей голове, и чихаю с высокой колокольни на боль: у меня сезонный насморк. Я запахиваю плотнее черное пальто, мои прогулки стали длиннее, я все чаще забываю дорогу домой – я убегаю от всего, что тревожило меня летом. «Говорят, это осень последняя осень в истории, дальше начнутся Апокалипсисы, локальные катаклизмы. Плевать…» Мне слишком много чего предсказывали, диаметрально противоположная глупость всегда смешит, весело посмеяться над чужими попытками вдруг стать Богом. Пусть они сначала спляшут для меня, а уж я потом решу — верить в них или нет.
Луна ржавым блином нависает над моей головой, я стряхиваю пепел межпланетной пыли и в который раз пытаюсь научиться курить. Бесполезно. Невкусные сигареты падают в темноту. Как же хорошо, когда темнеет так рано! Во мне открывается зрение кошки. И вот я уже на крыше. Повиснув на кособокой антенне продырявленное облако, приобретает знакомые черты, я тянусь вверх, хочу дотронуться до него кончиками пальцев, но лестница в небо и бобовое дерево существуют только в сказках, а сказки в книжках на полках, а мне бы двустволку! Лилипуты суетятся и спешат домой, щиты от дождя выставлены вверх, авоськи с продуктами тянут вниз, я же стою налегке и замечательно мокну. Мерцает молния, я слегка съеживаюсь: зигзаг света разрезает небо, луна прячется в засаде, звезды трусливо за ее спиной, раскатистый гром смеется над всей этой суетой и бесполезностью. Я вместе с ним. Нервный смех переходит в плач, я рыдаю навзрыд: горечь внутри отравляет вечер, но это еще не повод плавать в формалине. Осень – всего лишь время года, я плавно перешагну через листы календаря, сожгу дотла все мосты, соединяющие два моих полушария, построю новый кораблик, пусть я плохой капитан и точно не знаю курса, но я не стану оплакивать себе заранее. Как там я писала пару лет назад? «Я еще слишком свежею, выгляжу, чтобы в гроб положили меня». Нет, все-таки пора завязывать с готикой и начинать слушать Боба Марли.