Мальдорор : Цвайхандер

Воистину, страшен меч ландскнехта. Огромный, в полный человеческий рост, с бритвенно острым волнистым до половины лезвием, он с непривычным для такого огромного оружия свистом рассекает воздух. Стоящий напротив меня швейцарец, чье надменное лицо я приметил несколько минут назад в стройной фаланге, рассыпавшейся, однако, после первого же натиска, понимает, что секунды его жизни сочтены. Да, сегодня я все же увидел неприкрытую швейцарскую спину - ведь они так кичатся панцирями, защищающими только грудь, заявляя, что спину прикрывать им нужды нет. Панцирь был действительно прочный - я не сумел пробить его с внутренней стороны, вонзив меч в спину развернувшегося швейцарца. Издав победный рык и перехватив оружие поудобней, я ринулся на следующего противника, как вдруг увяз ногой в одеяле, и проснулся...
Вот уже вторую неделю преследуют меня эти сны, столь непривычные для человека моей эпохи. По сути, эпоха раздавила и унизила нас, мужчин, как никогда ранее. До чего дошли мы, человечество? Веками слово "мужчина" ассоциировалось с войной, оружием, кровью, наконец - с защитой и добывательством. А кто такой мужчина теперь? Каков он - мужчина XXI века? - Измотанный, замученный начальниками и работами по будням, скандалами с женой и тещей по выходным, зачастую он вынужден сам заниматься собственными детьми (что издревле было женским призванием), и вожделенные минуты отдыха получает лишь в пивной, в окружении себеподобных. От былого образа мужчины осталось, пожалуй лишь, слово "добытчик", и то - каким образом им добываются необходимые ему вещи? О-о-о, лучше ж и не думать!
...Я вновь закрываю глаза. Да, когда-то давно, когда я служил наемником в контингенте ландскнехтов, было время, что наши хуре вынуждены были выкапывать из земли коренья и добывать улиток, чтобы накормить нас - воинов. Но в иные времена правители и вельможи отмеряли нам золото нашими же шляпами, а шелк и бархат - по длинне наших копий, и мы спускали это за считанные дни - ведь воину ни к чему богатство, сегодня он жив, а что завтра будет - кто ведает?..
Сегодня же, в наш развитый и сплошь цивилизованный век мужчины обязаны протирать задницей офисные кресла, ломать глаза об мониторы компьютеров, улыбаться людям, которым им, может, вовсе и не очень-то хочется улыбаться, а хочется, например, взять да и свернуть шею. Наградой же будет энное количество зеленых бумажек, эквивалентное степени протертости кресла. Да и потом - любая работа в наши дни - абсурд, ибо какое бы место ты ни занимал, сколько бы денег ни зарабатывал - будь то 500 долларов, или 5 тысяч, досадно осознавать, что твой непосредственный работодатель львиную долю заработка с твоего перформанса кладет себе в карман.
...Войны и локальные сражения! Кровь и звон стали! Сегодня - мы, а завтра - нас. Когда кровь на наших одеждах становилась бурой, мы вымазывались в свежей крови, чтобы вновь издали засверкать алым.
Война сегодня. Что это? Не более, чем издевательство над мужской природой. То, чем занимаются мужчины сейчас, пытаясь уничтожить других мужчин - плевок в самое нутро человеческой натуры. И, всяко уж, не война. Ибо Война - это и окровавленный цвайхандер в руках, и алебарда, и акинак, и гладиус, и эспадрон, и палаш, и казачья шашка, это тяжесть доспехов, и бешеный галоп твоего коня, и развевающиеся на ветру волосы. Инструменты же, способные поразить противника на расстоянии тысячи метров - это не Война. Это не Война, ибо они не дают никаких шансов мужчине доказать, что он мужчина. Умереть гордо, желательно, стоя, сжимая клинок в руке, в мыслях уже пребывая в Валгалле, в Ирии, на лугах Сварожьих, в Царствии Небесном, у самого Г-спода Б-га - это уж на выбор, но оставаться мужчиной до конца. А ведь так больно, обидно и досадно погибнуть лишь оттого, что ты не имеешь инструмента, способного поразить противника на расстоянии тысячи метров, а он - имеет. Куда обиднее, если при fair-play ты смог бы шутя с ним разделаться, но на данный момент вот он имеет возможность выпустить в тебя сколько-то свинцовых конусов из безопасного для него расстояния, а ты - нет.
А каково осознавать возможные последствия мировой войны, которая имеет все шансы закончиться минут через пять после объявления - достаточно лишь синхронно повернуть ключи в бункере, нажать на красную кнопку, сделать еще там что-то...Первая мировая проходила в условиях практически fair-play - у каждой стороны были приблизительно равные шансы. Вторая мировая - также, там мужчины проявляли доблесть, там русское оружие было навека овеяно славой! Но вот уже за пятьдесят лет отпадает любая возможность проявления доблести, уходят в тень награды и воинская слава. Ведь, в самом деле, как можно чевствовать и награждать орденами человека лишь за то, что он нажал на какую-то там кнопку? Нет, награждать можно за лихую конную атаку, за взятие укрепления, за штурм крепости, но не за посылание смертоносного дождя с небес.
Я купил билет в Германию. Бродя по историческому музею в маленьком провинциальном городке, я вдруг увидел Его. Боже, как мне знакомы эти линии, эта рукоять, волнистое до половины лезвие, молитва, высеченная на клинке. Не понимая, что я делаю, я стал расталкивать пузатых бюргеров, их идиотских детишек, глупых туристов, скинул стеклянный колпак с табличкой "Zweihander", и бережно взял Его в руки. Здравствуй, друг! Ты практически не изменился за четыре с половиной века. Все такой же...стальной - иного слова подобрать было невозможно. Стальной, да - в этом раскрывалась вся сущность меча. Моего меча.
- Halt! - вот уже заорала охрана, срывая на бегу резиновые дубинки (то жалкое, что осталось от неизменного атрибута истинного мужчины - убогие рудименты Оружия). Я криво усмехнулся, прикидывая, как эти презренные стражники намереваются справиться с вооруженным ландскнехтом. На данный момент их жизни не имели ни малейшей ценности - они пытались помешать долгожданной встрече двух боевых друзей. Впрочем, я опять забыл, в каком веке я живу. И вот уже струя ядовитого газа ударила мне в лицо, глаза, мне казалось, вытекали из орбит. Беспомощно я размахивал огромным мечом во все стороны, как вдруг мою ногу пробил один из столь ненавистных мне свинцовых конусов. В следующий миг я ощутил сильный удар по голове, и потерял сознание...
Следующий швейцарец оказался отважнее своего товарища. Угрожающе выставив вперед алебарду, он норовил тыкнуть ей меня в лицо. Так мы и перемещались по кругу, я с цвайхандером, а он с алебардой, и неизвестно, кто из нас победил бы, как вдруг сломленные ряды швейцарцев расступились, и боковым зрением я увидел стройный ряд вражеских арбалетчиков. Я знал, что сегодня я умру. Еще вчера я отдал все, что имел, своей хуре, отпустив ее на все четыре стороны. Может, найдет себе другого воина, а может, осядет где-нибудь в деревне...Командир арбалетчиков взмахнул рукой, и тяжелые болты полетели в нашу сторону, впиваясь в незащищенные части тела, пробивая кирасы, сминая и скашивая ряды ландскнехтов. Однако я был счастлив. Я умирал стоя, с мечом в руках, постояв еще пару секунд перед тем, как рухнуть на сырую землю...
Офицер полиции вошел в камеру. - Заснул он, чтоли? - спросил он подчиненных, пытаясь перевернуть лежащего на скамье человека. Вдруг его лицо переменилось, как, впрочем, и у всех присутствующих - у задержанного при попытке ограбления музея на груди зияли две кровавые раны.