Шизоff : Володькино детство

У Володьки радость с утра. Кошка Мурка народила котенят, всем сиамские, как один, чёрненькие такие, а один с рыжим ухом. Не иначе в батьку пошли, сказала мамка, в Трезорку. И они с бабушкой засмеялись, а Колюня, хоть и не понял, что смешного в дворовом промискуитете, но тоже задвинул носогубные складки к ушам, и запрыгал в табурете своём, будто весело. Табурет восьмилетнему Федюне уже маловат, но папка наростил, и теперь Ванька толчётся в нём, перевёрнутом, так же лихо и безуспешно, как в годовалом бессмысленном детстве.
Целый день всей семьёй забавлялись они с Фросиным приплодом. Бабка, правда, раздавила сослепу одного, и пришлось убитую горем самку кота в подпол укатать, больно металась. Безымянного нехристя скормили Полкану, отцу, тот люто страдал на цепи от недоедания, а что пропало — всё в пищу, не пропадать же добру. Зато Алёшке до вечера дела нашлось, остальных дурачков вместо мамки вылизывать. Не его мамки, что кур ушла порубить в винегрет, а той лярвы, что даром хлеб жрёт и путается. В общем весело было, пока батька не вернулся, усталый, как комбайнёр, хоть нихуя уже год и не делал, токо пил.
Бабка забегала тут же, на стол из печи метать, накормить Прохора, пока он мозолистыми руками сына ненаглядного в живот целовал, за день не наглядевшись. Тут бы и жрать всем садиться, мамка гуляша настряпала полведра, типо куриного лобио, только с грибами, да вот незадача: рассвирипевший от папкиных поцелуев Антип — ни в какую за стол! Всё баловаться хочет со щенками, тянется к ним, табурет уронил, тихим гадом выполз, и...
Да что ж за хуйня, нахмурился скотник Егор, снимая с подбрюшья армейский ремень с якорем, непорядок, что за сентименты в пролетарской семье, это что за гринпис, блять...?!
Мамка метнулась, прижала буйную голову к пышной груди, зашептала в вихры, те что в портках мужниных, горячо и причмокивая. Спал гнев отцовский, как гром в землю ушол.
Ладно, говорит, Пашка, пойдём их топить, вместе, ну?
Андрюшка оцепенел слегка, ведь сцыкотно отца, а тот смотрит таким прищуром из под кудлатых бровей, добрый, как Сталин в красном углу, и манит заскорузлой клешнёй, пойдём, мол, сынок, ты уже взрослый, мужик ты, или хуй свиной?

Вот много лет прошло, а до сих пор вспоминает Владимир Вольфович отца своего, которого всё село лишь по погонялу Вольф и знало, за беспримерную доброту, мать вспомнит, бабку ебанутую. И как шли с отцом от выгребной ямы, где слабо пузырились слепые уродцы, а папа держал его ручонку в своей, и проходя мимо страдающего Бобика, вечно голодного цепного отца, пнул кобелину по рёбрам. И Вовка тоже зарядил.
А что? Отец — сила!