apatova : Город. Отныне или может быть.

Город дышит мне в лицо ледяным ветром и поливает челку мерзопакостным мелким дождем. Это все он, этот город, он убивает меня. Медленно, шаг за шагом, день за днем. Вороны, прилетающие по утрам и гадящие на карниз. Проезжающие по лужам машины, вода из-под колес которых обливает меня каждый день, где бы я ни стояла. Никого рядом она не задевает, но лишь у меня ботинки промокают уже на пятой минуте ожидания транспорта.
Я здесь уже месяц, и лучше не становится. Я поступила в университет в этом городе. Мне казалось это хорошей идеей – уехать от родителей и друзей, начать жизнь заново, стереть немногочисленные воспоминания, накопленные за 17 лет жизни. Уехать в новую страну, с другим языком и культурой, окунуться с головой в новый опыт бытия.
Сначала мне казалось, что у нас с этим городом все складывается замечательно. Я, как безумная, шлялась по магазинам и скупала всякую хрень по невозможным в моем родном городе скидкам. Многочисленные кафешки и бары представлялись будущими местами Счастья, где я буду пить алкоголь и целоваться взасос с каким-нибудь местным красавцем. Язык, на котором разговаривают люди вокруг, казался забавной смесью из русского и итальянского и звучал загадочно-прекрасно. Я была полна ожиданий того, что принесет мне моя новая жизнь, мой новый город. От предчувствий грядущей новизны у меня перехватывало дыхание.
Однако в университете с первых дней все складывалось не очень хорошо. Сама того не желая, однокурсников я воспринимала как врагов – мы учились по рейтинговой системе, то есть только пятеро из нас могли в следующем семестре учиться бесплатно и получать стипендии. Кто это будет, решал рейтинг. Когда кто-то говорил на семинаре правильные вещи или преподаватель хвалил кого-то, кроме меня, нерв возле моего правого глаза неприятно пульсировал. Думаю, это было даже заметно. Я безумно боялась потерять свое бесплатное место, ведь эта потеря значила бы мой провал, проигрыш, возврат домой ни с чем. Мной же так гордились родители и мне так завидовали друзья! Целью жизни стало сохранить стипендию. Я могла бы уничтожить кого угодно, кто бы на нее позарился. Сложно строить дружеские отношения с тем, кого считаешь противником. Между мной и людьми росла стена.
Город использовал погоду, чтобы навредить мне. Однажды, еще в начале месяца, я надела в университет легкую куртку и короткую юбку, ведь утром светило солнце и на термометре было +17. Я наблюдала прекрасный солнечный день из окон аудиторий, но стоило мне выйти на улицу и дойти до остановки, как резко похолодало и начался ливень. Город сильным ледяным ветром жадно ощупывал мои бедра, обтянутые лишь в тонкие колготки. Мой гребаный автобус опоздал на двадцать минут.
На следующий день у меня болели уши и внизу живота что-то покалывало. Покалывание переросло в невыносимую боль, и я вызвала скорую. Гинеколог в больнице плохо говорила по-русски, я ушла ни с чем. Я отдала последние деньги на посещение платного доктора. Мне поставили диагноз «аднексит», воспаление маточных труб и яичников. Прописали кучу антибиотиков и каких-то свечей. Предупредили, что с таким заболеванием у меня уже высока вероятность проблем с зачатием и родами.
Город. Это именно он так все устроил.
Каждый день я наблюдала, как люди сходятся друг с другом в университете. Они смеялись, строили планы, обсуждали какие-то субботние тусовки, на которые меня, конечно, никто не звал. Я была в стороне. Этот город сделал меня каким-то почти аутистом. Я никогда раньше не была такой закрытой и напряженной. В этом городе я никого не притягивала и сама к людям не стремилась. Мое одиночество становилось все более безнадежным. И приносило противоречивое наслаждение-страдание.
Незнакомый язык жителей города очень быстро перестал звучать приятно и забавно. Тревога, связанная с тем, что я не понимала, о чем речь, будь это треп попутчиков в автобусе или вопрос продавца в магазине, стала моей постоянной спутницей. Все, что мне оставалась, это жалкое «Извините, вы говорите по-русски?» или – “Do you speak English?”. Иногда помогало, иногда – нет. Но, в любом случае, я чувствовала себя какой-то уязвимой, слабой, почти опозоренной.
Этот город подарил мне первые приступы паники. Как правило, он подсылал каких-то стремных личностей на соседние сиденья в автобусах, и от их взглядов, запахов, нервных тиков и частого дыхания у меня начинала кружиться голова. Я резко осознавала, что автобус – замкнутое пространство, и если что-то плохое начнет происходить, я нигде не смогу спрятаться. У меня начиналась аритмия и темнело в глазах. Мне хотелось вскочить и убежать, что я зачастую и делала – выбегала на любых остановках. С каждым разом приступы становились все более невыносимыми. В итоге город заставил меня полностью отказаться от общественного транспорта.
Единственное место, где я могла спастись от города, — это огромный торговый центр. Там законы города невластны, там я теряла себя и могла бродить сколько угодно, растворяясь в толпе. В торговом центре все были такими же одинокими, как я. В торговом центре люди не общаются друг с другом – они общаются с вещами. Только там мне казалось, что не мне одной в этом городе так плохо: остальные посетители тоже хотят скрыться от его власти в стенах потребительского рая. Именно там я получала свою дозу человеческого тепла от милых кассирш, улыбающихся мне, как родному человеку, и желающих хорошего вечера.
Прогулки по древним улицам Старого Города тоже иногда спасали. Иногда город переставал так открыто проявлять ко мне свою ненависть и удостаивал деньком-другим равновесия и равнодушия. Бродя по узким улочкам, я, как и в торговом центре, теряла ощущение себя. Кадры из жизни города сменяли друг друга каждую секунду, я погружалась в его звуки и ритмы, в его дыхание. В такие моменты мы заключали перемирие, и нам было почти комфортно вместе. Я даже осмеливалась фантазировать о том, как город подарит мне спасительное знакомство, как я услышу голос, обращенный ко мне. Голос будущего друга или подруги, который произнесет что-то невозможно правильное, что смогу понять только я. И этот голос спас бы меня от невыносимого одиночества, от враждебности города, от мыслей о небытии.
Но фантазии оставались, конечно же, лишь фантазиями. Город не дарил мне друзей, а, напротив, всячески их появлению препятствовал. Я пыталась уехать обратно, но город меня не отпустил: прямо на железнодорожных путях случилась авария, пришлось возвращаться обратно. Во второй раз мой паспорт каким-то невозможным образом оказался утерян, и я не смогла пересечь границу. Потом он нашелся целехонек в кармашке сумки, который я проверяла раз сто. В третий раз все рейсы были отменены в связи с забастовкой.
Город знает, что если отпустит меня, то я уже не вернусь. И именно поэтому мне никогда не уехать отсюда. Цель города состоит не в том, чтобы выгнать меня, но в том, чтобы уничтожить. Выпить меня всю. До дна.
Пару недель назад начали прилетать вороны. С отвратительно громким карканьем они каждое утро гадят на карниз, словно вестники несчастья, которое так близко.
Уже месяц, как я безрадостно существую в этом городе. Моя жизненная сила убывает – я чувствую это физически. Боль внизу живота сводит с ума, она словно крики и рыдания детей, которых мне уже никогда не родить. Город хочет меня убить, город – это кровожадная тварь, высасывающая из меня жизнь. Смесь звуков, пустых наслаждений, гонок за зарабатыванием бабла, борьбы честолюбивых планов – город поглощает, пережевывает, выплевывает. Скоро он сожрет и меня.
В осеннем парке ни души в воскресенье утром. Погода тихая, небо голубое, даже солнце – светит. От слепящей красоты города на глаза наворачиваются слезы, ибо все это – не для меня. Мне никогда не быть здесь счастливой, мне никогда не насладиться этой красотой. Я ложусь на землю и падающие листья медленно накрывают мое тело осенним одеялом. Я знаю, что происходящее здесь и сейчас городу по душе. Мне надоело бороться, и я сама помогаю городу в уничтожении меня. Это как если бы осужденный положил голову на эшафот еще до начала казни и застыл в этом положении в ожидании запаздывающего палача. Равнодушно-обреченно. Я буду ждать, сколько нужно, но, я знаю, все случится очень скоро.
Ветер усиливается, небо становится темным. Над деревьями начинают кружить орущие птицы, словно стервятники в ожидании моего окончательного поражения.
Финальный аккорд – дождь. Словно по мановению палочки безумного дирижера, с неба начинает падать вода. Могучий ливень мгновенно пропитывает пальто, джинсы, свитер, белье. Мое тело сотрясает мелкая дрожь, мне очень холодно. Ливень становится все сильнее, его капли больно бьют по лицу.
Через какое-то время я перестаю чувствовать боль и холод. Вода, пропитав мою одежду, проникает и в мое тело. Я становлюсь водой. Водой этого города. Мне хочется напоследок издать громкий крик, но я не могу. Я уже не дышу.
Отныне, город, я твоя. Навеки.

Здесь была поставлена точка. Главная героиня, этот отщепившийся кусок автора четырехлетней давности, не простила такого финала. Несколько дней автор выслушивала нервные упреки продукта своего, как раньше ошибочно казалось, благополучно пережитого и вытесненного невроза. Главная героиня негодовала из-за победы города в тексте и требовала все переписать. Героине, оказалось, не по душе быть пассивной съеденной депрессией жертвой.
На пятый день несмолкающего крикливого монолога героини в своей голове, автор была вынуждена подчиниться. Прием не нов – вариативностью концовок уже никого не удивишь. Далеко не эту цель преследует и автор. Не так просто вести спокойную жизнь, когда некий голос безостановочно чего-то требует. Проще — подчиниться.
Автор возвращается к тексту, пальцы снова бегают-стучат по клавиатуре, и с каждым напечатанным словом голос героини становится все тише.

ВТОРАЯ КОНЦОВКА
Вдруг я просыпаюсь. Моя пижама пропитана холодным потом, тело знобит. За окном еще тьма – на часах три ночи. Три часа ночи… Рей Бредбери писал о них, как о самом страшном времени, когда одиночество и ужас существования наваливаются на жалкого человечишку, если тому вдруг непосчастливилось проснуться. Минут пять мне нужно для того, чтобы придти в себя. Вспомнить, кто я и где. Вспомнить о мраке и безнадежности моего состояния. Вспомнить – и зарыдать. Не помню, как, но я снова отключаюсь.
Утром на душе погано. Этот сон кажется игрой города, он меня словно дразнит, словно спрашивает, смогу ли я реально воплотить в жизнь свое самое сильное желание – не жить?.. И эти игры начинают меня злить. Злость зажигает мое существо, как последняя спичка, счастливо найденная в промокшем спичечном коробке и неожиданно загоревшаяся от чирканья по мокрому красному фосфору. Я почти чувствую, как мое тело и сознание наливаются силой. Чем отличается борьба с городом за жизнь с борьбой с другими студентами за стипендию?! Я буду лучшей. Я выживу.
Я буду бороться, главное, продумать, как. Сделать что-то неожиданное, что-то, что заставит город притормозить в уничтожении меня. Надо думать, думать и еще раз думать.
Если город – это живое существо, то у него должно быть что-то вроде кровеносной системы. Даже не так – что-то типа сердца, своими ударами приводящего все в живом организме в движение. Мы живы за счет ритмов нашего тела. Биение сердца, гормональные циклы, дыхание – это все ритмы. Для своего выживания я должна найти ритмы, за счет которых живет эта гадина – город. Найти и нанести по ним удар.
Сидя на парах, я составляю список, включая в него все, что может хоть как-то касаться ритмов города. Я не слушаю, о чем трындит преподаватель, я не вникаю, кто как высказывается. Когда осознаешь, что можешь вот-вот умереть, рейтинги и прочая поебень лишаются всякой важности.
Итак, что у нас есть:
1. Светофор,
2. Расписание движения городского транспорта,
3. Неделя, которая делится на будние и выходные дни,
4. Смена дня и ночи,
5. Время работы горожан,
6. Специфика работы кафе и баров: утреннее меню, обеденное и т.д.
На первый взгляд, я бессильна, ибо слишком многое мне не подвластно. Однако не стоит забывать, что на карту поставлена моя жизнь, и выбора нет – надо бороться. Я должна, по крайней мере, попытаться. Я не буду пассивной съеденной депрессией жертвой города. Хренушки.
Если внести хотя бы мини-дисгармонию в жизнь города, разбить пару светофоров или зарисовать баллончиком расписание движения транспорта – это будет уже победа. Я докажу ему, что так просто не сдамся, что он сам оказался в опасности, объявив мне войну.
Что мне нужно:
- Баллончик с черной краской, чтобы залить ей расписание,
- Что-то тяжелое (камни?) чтобы разбивать светофоры. Минимум, штук шесть надо разбить, а лучше – больше.
Стена между мной и людьми в университете перестала иметь какое-то значение. Я обращаюсь к однокурснику в широких джинсах и огромной майке и не ошибаюсь – он рисует граффити. У него в рюкзаке как раз ненужный баллончик, правда, не с черной, а с ярко-розовой краской. Я с радостью беру баллончик, объясняя, что мне нужно для какого-то творческого проекта. По-моему, этот граффитист впервые смотрит на меня с интересом.
Я дожидаюсь ночи и выхожу на улицу. Мое сознание поглощает эйфория. Ноги словно набиты ватой, сердце стучит с бешеной скоростью. Город, я иду! Видишь, мудозвон, я тебя не боюсь! Гляди, сука, на что я способна!!!
Ярко-розовая краска мгновенно делает цифры расписания непрочитываемыми. Не знаю, откуда во мне столько энергии, но я обхожу пешком почти весь район, осчастливив около десяти автобусных и троллейбусных остановок (а трамваев в этом городе нет). Город в ответ несколько раз подсылает ко мне тошнотворно зловонных бомжей, наркоманов с пустыми взглядами, за мной около полутора часов следует машина с тонированными стеклами. Эти жалкие потуги города меня напугать смешны, а потому я спокойно посылаю на хуй бомжей (в этой стране все прекрасно понимают русский мат) и не обращаю внимания на торчков. А машина…
После продолжительной и не очень скрытой слежки машина тормозит. Ее дверца открывается, и из машины появляется человек. Он направляется ко мне. В этот момент, я, конечно, от страха почти писаюсь, но назад пути нет, смотрю, что будет дальше. Человек оказывается мужского пола и лет ему не больше двадцати пяти. Когда я вижу его лицо, мне мгновенно становится спокойно. Бывают такие лица – сразу видно, что человек не причинит никакого зла. Он подходит ко мне, и какое-то время мы просто смотрим друг другу в глаза.
- Слушай… а что ты делаешь? – наконец нарушает он молчание на чистом русском, что неожиданно. Его голос ужасно напоминает голос моего друга детства.
Я медлю. Я не знаю, как объяснить, что у меня с этим городом война, и что сейчас я, вообще-то, атакую, спасая свою жизнь. Я не знаю, что может думать обо мне человек, уже полтора часа наблюдающий, как я хожу от остановки к остановке, чтобы закрасить расписание транспорта из баллончика. Может быть, он уже позвонил в полицию? Или в больницу, где якобы лечат таких, как я?
- А ты не видишь? Я закрашиваю расписания на остановках.
- Вижу. Зачем?
- Не могу сказать. Слишком много всего. И ты, думаю, не поймешь.
- Ладно. Не устала? Я могу помочь.
Вместе мы разбираемся еще с тремя остановками. Он подвозит меня домой. Кроме того диалога, за все время мы не перекидываемся и парой фраз. Не называем своих имен друг другу и не произносим идиотского «приятно познакомиться». Не обмениваемся контактами. А в городе начинается новый день, уже светает.
- На выходных я иду бить светофоры, — тихо говорю я.
- На выходных – плохая идея. Ночью могут люди гулять. Лучше в понедельник. В двенадцать?
- В двенадцать. Подъедешь в подъезду?
- Да.
Я захлопываю дверь машины снаружи. Человек уезжает.
Перед тем, как я совсем проваливаюсь в сонное забытье, у меня в голове пробегает даже не мысль, а тень мысли о том, что с этого момента все пойдет на лад. Возможно, городу нужно было спровоцировать меня на действия, заставить выбраться из своей тепленькой депрессивной ракушки. Или он не мог меня принять, пока я не доказала ему, что способна держать удар. Может быть, он – это ребенок, который не может начать с вами дружить, пока вы не продемонстрируете ему свою власть и не накажете за некий проступок.
Я просыпаюсь через четыре часа, отдохнувшая и счастливая. Утренних ворон встречаю, как старых подруг. Впервые в этом городе я спала крепким, спокойным, глубоким сном. Впервые я чувствую удовлетворенность собой и своей жизнью.
Я куплю теплое пальто и непромокаемые ботинки. Я буду лечить свой аднексит и когда-нибудь обязательно рожу парочку детей. Я не буду обращать никакого внимания на всех тех шизофреников, которых подсылает мне город. Главное, не думать о них, а уж зла они мне точно не причинят.
В любом случае, все изменится. Я чувствую это. Начинается моя новая жизнь. Может быть, город, все у нас будет хорошо. Может быть.