Ирма : Анетта

Я продаюсь. Совсем неважно, что на мне одето и какой нынче сезон, мода — всего лишь антураж. Ты приходишь сюда каждый вечер и смотришь на меня. Не отрываясь. Ты охватываешь целиком и полностью даже самый маленький кусочек моей золотистой гладкой плоти. Я, словно сияю бронзой изнутри: у меня узкие ступни с коралловыми пластинами ногтей, длинные стройные ноги, гладкий как у невинной девочки лобок, изогнутые гитарой бедра, круглый сочный зад, плоский живот, упругие задорные грудки, нежные бархатные руки с алыми подпиленными коготками, во мне нет ни единого намека на излишний жирок или болезненную худобу. Золотистые волосы струятся светлым шелком по загорелым плечам, на хрупкой шее — кулон из аметиста, в маленьких розовых ушках – кольца- сережки. Чувственный рот, покрытый прозрачным блеском, словно я недавно облизала губы, прямой маленький нос, слегка припорошенный пудрой, огромные синие глаза с черными, как ночь ресницами, миленькие веснушки и стыдливый румянец. Никаких кричащих тонов и оттенков. Пока меня не ебут, я почти монашка. Мое лицо никогда не выражает ни не довольства, ни обиды: я не умею гневно изгибать брови, метать глазами молнии, капризно надувать губки, сердиться, открывать без надобности рот, я не знаю слов «Нет», «Не хочу», «Не могу» и «Не буду».

Ты, представляешь, как сорвешь ненужную на мне одежду, шелк платья будет опасливо шуршать под твоими неловкими пальцами, застежка упрямится, и ты вцепишься в нее зубами, я безвольно раскину руки и отдамся твоей фантазии. Я не ношу трусиков, лифчика или грации — лишь пояс и черные чулки. Ты их не станешь снимать. В них я кажусь еще более обнаженной.

Мое тело создано для ебли: я могу вмещать в себя исполинские члены, заботливо ютить «пичужки», поглощать их полностью любым своим отверстием, я умею обхватывать изнутри, ты наденешь меня как самую узкую перчатку. Ты можешь меня нежно трахать, буравить, пронзать, долбить, всаживать, без изысков ебать, я изворотливо похотлива в любой позе. Мой рот, язык, губы созданы лишь для того, чтобы сосать, целовать, глотать, облизывать, щекотать, елозить, натирать, забирать, я не пропущу ни одной капли твоего пряного сока. Я работаю как пылесос, как адская ебальная машина.

Я раздвигаю границы коленок, не смыкаю ни одной своей складки, пока ты не во мне. Стоит тебе, хотя бы наполовину погрузиться в меня, я напрягаю все потаенные механизмы своей сочной пизденки: моя пизда хватает твой хуй мертвой хваткой, как ядовитый хищный цветок. Заведи меня — я превращусь в три алчущие, хлюпающие, засасывающие, бездонные дыры, в самые глубокие «марианские впадины», я разливаюсь магмой от любого твоего прикосновения, вибрирую, выдыхаю междометья, стону изнеженным зверем, шумлю прибоем, своими криками я поднимаю твою самооценку до шпилей небоскребов.
Десять услужливых, дрочащих, сжимающих, обхватывающих, натирающих, щипающих, гладящих, ласкающих пальцев виртуозно елдонят по всем твоим эрогенным «клавишам», я, как спрут высасываю, выжимаю все твою глубину, твою блядскую сущность. Четыре податливые створки, четыре мягкие губки-присоски не отрываются ни от одного миллиметра, не пропускают ни единой частички, волосинки, выпуклости, углубления, гладкости, шероховатости на твоем худосочном теле.
Я, как бесстрашный укротитель змей, вступаю в неистовую схватку с твоей багряной распухшей, увитой канатными венами ебальной «анакондой». Твой хуй прорастает ввысь бобовым деревом, упругим сочным бамбуком, ты вдалбываешь его в меня как сваю, душишь меня своим насосом, я захлебываюсь в этом напоре, меня сносит в другую сторону, побрасывает к потолку, я проваливаюсь в саму преисподнюю.

Все мои самые лакомые места могут быть поруганы, искусаны, съедены, истерзаны тобой, со мной все невозможное — возможно. Я с одинаковым рвением становлюсь раком, выгибаюсь дугой, закидываю лианы своих ног тебе на плечи, бедра, руки, откидываюсь назад, прижимаюсь жарким комочком, скачу на последнем издыхании, распластываюсь по всему периметру кровати, стола, стула, кресла, ковра, пола, у моего «эйнерджайзера» никогда не сядет батарейка, пока ты сам этого не захочешь.

Даже после третьей-четвертой скачки, ты пульсируешь во мне наполовину увядшим маковым цветком, я вбираю последние крупицы жара, умываюсь в твоих молочных реках, становлюсь отлично прожаренным со всех сторон стейком, поруганной Алисой из Зазеркалья, жертвенной весталкой, погребенной заживо под твоим костлявым пахом.
Я отдала тебе все то, на, что была способна: ни на одну единицу меньше заплаченного за меня евро, я не поскупилась на механическое совершенство заложенных в меня страсти и ласки. Я была с тобой живая, по-настоящему живая, гораздо живее тех, кто одалживал тебе на пару невнятных часов свою пизду и клялся в любви до гроба, я же дарила тебе мечты о запредельном!
Ты шепчешь мне слова, облаченные в вечность, но я тебя никогда не пойму, не услышу, не отвечу взаимностью: в мою сложную телесную конструкцию не запихнули совсем ненужные идеальной женщине сентиментальные вещицы — зыбкое облачко души и тренированный кулачок сердца, ну и совсем пустяк — жменьку мозга.
И, потому сегодня за броней витрины, что разделяет нас, в последний раз отразится твое искаженное страстью лицо. Я же никогда так и не узнаю, почему без оглядки, натыкаясь на случайных прохожих, убегал в ночь неоновых огней мужчина, видящий во мне не только куклу Анетту.