: Голуби.

Так бывает на городских окраинах, что новостройки соседствуют со старыми кварталами частной застройки. Именно в таком месте и жил дед Афоний. Никто не знал его настоящих имени и отчества. Так и звали – дед Афоний. Ровно через переулок от Ругозерской улицы, заставленной светлыми девятиэтажками, ютилась кривоватая улица Бабушкина, утопающая в зелени. И островками с высоты соседних новостроек светились крыши деревяшек с хозпостройками.

Дед Афоний, получив одним из первых просторную однокомнатную квартиру по Ругозерской, имел, тем не менее, строение и на Бабушкина. Это была голубятня. Самая обычная, из тех, что бывает ещё встречаются на окраинах. Маленький двухэтажный домик, с террасой на крыше, покрытой сеткой-рабицей. Дед Афоний держал с дюжину белых голубей, и каждое утро можно было наблюдать как он неровной старческой походкой направляется в свою голубятню со старой и потрёпанной авоськой в руке, полной банок каши и проса. Иногда казалось, что он таки не удержится на ногах и запрокинется назад, несмотря на то, что всем весом старался он при ходьбе наваливаться на палку. Любая неровность на земле заставляла его опасно спотыкаться и замедлять и без того черепаший шаг. Обитатели, равно как и новостроек, так и замшелых домиков, относились к нему с одинаковым уважением, и даже местная шантрапа накогда не имела в мыслях подшутить или надсмехнуться над дедом Афонием. Он зимой и летом носил одну и ту же засаленную куртку зелёного цвета и, по всей видимости, давно уже не имел ни одной родственной души. По крайней мере, сколько себя помнили соседи деда Афония, никто никогда не приезжал к нему навестить или помочь. Он ковылял к своей голубятне, долго возился с навесным замком, открывал сеточные створки и просиживал на укреплённой подле лавочке до полудня, покуда голуби, налетавшись, не возвращались обратно.

В тот памятный мне день я встретил деда Афония и отчего-то заговорил с ним.
- Ты береги себя, дед. – сказал я ему. — Нужен ты голубям своим.
Афоний залучился морщинами, и я впервые за много лет услышал его голос.
- Ты выпусти потом их. – сказал мне дед. – Воротца не закрывай. Пусть летают, а мир присмотрит за чадами. Не пропадут, дай бог.
- Ты что, дед? – спросил я. – К чему?
- Недолго. – ответил Афоний, и, ещё раз, напоследок улыбнувшись мне всеми своими морщинами, продолжил свой многотрудный путь к голубятне.

Я долго смотрел ему вслед, стоя на пронизывающем осеннем ветру, а через неделю его не стало. По пути к своей голубятне дед Афоний таки не удержался и упал назад, на спину, головой об камень. В авоське остались пара разбившихся банок, одна со свежесваренной кашей, вторая с пшеном. Осколки банок перемешались в авоське и торчали уродливыми кусками. Дед Афоний в падении изогнулся и рука его тянулась раскрытой ладонью к голубятне, а сам он, казалось, стремился в последний раз взглянуть на своих любимцев. Старенький домик, обитый листовым железом и выкрашенный в голубоватый цвет. Створки я раскрыл на следующий день. Принёс упаковку еды для попугаев из зоомагазина. Кашу варить я тогда не умел.