: место

Это совсем рядом с российско-финляндской границей, и места там очень красивые. Сосны, песчаные пляжи на побережье озера, охотничьи избушки на островах, обилие рыбы и птицы. В густом ельнике можно наткнуться на медвежью кучу или лосиный керамзит. Крупная черника и болота, богатые морошкой. Карелия. Лексозеро и окрестности.

Мне 10 лет.
Песчаная коса. Лёгкий песок.
Мы сидим с дедом на берегу. Над костром, на тонкой берёзине закипает чайник. Дед бросит заварку, несколько черничных листов. Чай с дымком. Ввечеру бросили сети.
В загубинах мелкие «двадцатки». Поналезет яркобокой плотвы, а за ней и щуки не преминут цепануть пастью ячею. Щупак часто на мелководье с открытой пастью за мелочью гоняется. Ткнётся в сеть, крутанётся, зацепит жабрами. Щупак, он нервный. Прянет в сторону, вращаясь, и уже, считай, в мешке.
С каменистых мысов «сороковки» на хорошего сига и окуня. Уходят в глубину почти сразу. Последние метры почти отвесно тянешь в лодку, когда снимаешь поутру, часов в шесть. При большой удаче дёрнет весомо и мелькнёт в тёмной воде крутобокий лосось. «Lohi» — по-карельски. Опутать его сетью, подведя под борт, и стремительно, с бережением перевалить через просмолённые доски на дно.

Но это всё завтра. А сейчас байки деда. Всю ночь. Языки пламени, бездымные, на сушняке. И чай с дымком.

Мне 13 лет.
Коса. Торчат топляки на побережье. Песок.
Друг Тимоха. Ровесник. Бросили сети. Чекушка водки. Нам хватит. Пачка «Космоса». Курим. Он по-взрослому, я ещё не взатяг. Привыкаю. Рассказываю Тимохе о деде. О ночных. Пламя костра облизывает котелок. Чай с дымком. Завариваю я. Вся ночь впереди.

Мне 15 лет.
Песок. Солнечный.
Пламя костра. Пляж. Лето. Вода тёплая. Миха – мой брат. Тимоха – он друг. Лучший, и на все времена. Люська. Сестра. Дальняя и далёкая. Из Новгорода. Степень родства – скольки-то юродная. Уже целовались. Большие и красивые сиськи. Тащусь. Купаемся. Июнь. Потрахаемся через две недели, на веранде. За стенкой родители, спят. И её, и мои. Дверь не на крючке, диван скрипучий. Похуй.

Мне 16 лет.
Луна. Тянется коса. Вдаль.
Я и Миха. Брат. Пламя костра. У нас три бутылки палёной водки. Пьём. Искренние дохуя. Рассказываю Михе о девчонках. Своих. Он о том, что подцепил какую-то хуету на конец. Даю советы. Пусть приезжает ко мне в город. Вылечится. В посёлке нереально. У него капает с конца. На два года меня младше, а такой наивный. Мне смешно. Брат. Потом напиваемся. Последняя бутылка. Миха говорит – оставим на завтра, на опохмел. Мне надо догнаться. Я в говно. 16-ый калибр, гладкоствольный. Заряжаю «нулёвку». На волков. Направляю на Миху. «Дурак, дурак!» — это спустя года, сам себе. Тогда Миха подходит ко мне, берётся за ствол, направленный на него, прямо в живот. Опускает к земле и говорит: «Ладно, что уж там, давай пить. Брат.». Пьём. Пламя костра лижет дно закопчённого котелка.

Мне 20 лет.
Ветер. Вода.
Миха, брат мой, давно уехал. В большие города. Ищет себя. Дедушка на погосте. Древний погост. Хоронят согласно традициям и фамилии. Чту. Каждый год вырываюсь из плена обыденности, приезжаю. Плачу на могиле, пью водку, с горла. Редко так пью. Там, далеко, мои большие города. Движухи, метро, обязанности, семья, деньги, опять движухи. Бежать, бежать. Раз в полгода сбегаю. Приезжаю сюда. Здесь моё детство. Моё всё. Выдыхаю. Потом намотать верёвку на маховик «тридцатого вихря». «Нуора» или «нахка» по-карельски. Три оборота. Сине-сизый дым выхлопных. Закурить сигарету. После на полной гари. Ветер в лицо. Счастье.

Мне 25 лет.
То же место. Всё так же. Песок. Вода. Память.
Мегаполисы. Питер-Москва. Тимоха, друг. Давно потерян. У Михи, у брата, своя семья. Мужик, горжусь им. Созваниваемся редко. Раз в полгода. Поезда, купе, вагоны-рестораны, СВ. Бабло. Оно рулит. Двое детей. Жена. Опять бабло. Опять сбегаю. Уже гораздо реже.

Древний погост. Могилы предков. Мой дед. Помнишь, деда, наши ночные, пламя яркое и рвётся вверх. Неспешный разговор. Твои интонации. Горстка черничного листа в закопчённый чайник.

Приезжаю сюда же. На то же место. Пламя костра. Друг Серёга. Партнёр. Наше общее бабло. Асечка. Ездит со мной. Везде. Дед, помнишь твоё ружьё? Курковое, 16-ый калибр. Вставил третью дробь «Байкала». Впереди собака. Поднимает птицу. Сейчас иначе. Та же тройка «Байкала». Синие гильзы. Стреляем в воду, в воздух, по бутылкам. Пьяные.

Асечка. Любовница? Нет. Просто та, с которой легко. Наше с тобой, дед, ружьё давно отдано кому-то и проёбано. Беру у брата. Бескурковое. Там если захлопываешь казённик, то уже патрон не вынуть. Стрелять. Когда заряжаешь, следует придерживать «маячок» — маленький стержень, что торчит из ложа.

Серёга, Асечка, я. Пьяные. Берём три ящика третьей «Балтики». По двадцать бутылок. Бескурковое. На заднем сиденье. Патронташ. Дедовский. На двадцать ячеек. Патроны «Байкал». Нулёвка – на волков. Двойка – утка. Тройка.

Пламя костра. Облизывает чайник. Рядом заварка. Асечка пьяна. Серёга с хлопком открывает третий номер «Балтики». Пробка высоко вверх. Пиво с пеной. Я заряжаю бескурковое третьим номером «Байкала». Синие гильзы. Асечка и Серёга слева. У меня в руках ствол. Когда долгие годы ходишь по лесу с курковым, то всё иначе. Вставил патрон. Синий. Третий номер. С бескурковым надо быть осторожнее не в пример. Тем более, когда это «ИЖ» 1964-го года выпуска. На свет костра много раковин в стволе.

Хуже другое. «Маячок» соскакивает. Особенно, если захлопываешь резко, и не зажимая. Серёга и Асечка слева. Я им говорю: «Ёбнем в гладь озера, пиздато». Шесть штук третьего номера «Балтики» делают своё дело. Держу ствол на отлёте и захлопываю казённик. Приклад справа, дуло налево. Там же Серёга и Асечка. Я не зажал «маячок». Резкий грохот. Третий номер «Байкала». 28 свинцовых дробин. Я не ждал этого. Руки откидывает направо. Моментально. Грохот и пищит в ушах. Асечка сгибается пополам и падает лицом в песок. То же самое место. Как когда-то. Костёр. Бездымный. На сушняке. Как тогда. Давно.