ГринВИЧ : Дедушка Зда (окончание)

— Вира помалу, майна, майна, Василий! Вывернем нахуй, травим на низ, низ!
- Ветер какой, блядь…

Гомес открыл глаза.
Он парил. Вокруг тяжко висело бескрайнее небо – мелкое тельце бедняги оскверняло пейзаж незначительно: кто-то насильно вернул его в эмбриональную позу. Несчастный решил, что летит, вероятно, в кульке из рогожки, транспортируемый аистом… впрочем, отсутствует лобовое сопротивление, озадачился Гомес и отставил гипотезу.

Висел, закрепленный на правом боку в металлической люльке, толчками вздымаемой на верхотуру, названия которой Гомес не знал.

Он судорожно глотнул атмосферы, пропитанной мутновато-кровавым туманом. Вывернул шею и увидел бугристую крышу, железо, залитое краской – то ли коричневой, то ли зелёной, краснота пожирала цвета. Чувствовал он себя странно.
Живот будто бы раскалён изнутри; жар истекал, но не плавил, и вроде бы не наносил никакого вреда, только пот извергался из расширенных пор миллилитрами, пузырясь поначалу, а потом леденея за доли секунды на плотном ветру.

Люльку качало и дергало, и требуха возносимого Гомеса колыхалась в ужасной своей полостной невесомости, вольно общаясь сквозь надоевшие сфинктеры и диафрагмы.

Только аорты, взнуздавши сосуды, держали еще оборону, напряженно качая пока не ушедшую кровь, натужно и часто, последним редутом насмерть работало сердце. Кишки внутри Гомеса изготовились к консолидации: сепаратизм тощей и двенадцатиперстной был преодолён толерантной к процессам пищеваренья доктриной наиболее прямой из кишок, то есть группировки стремились к слиянию и излиянию. Печень — эта слегка пометалась, как кинутый маклер, а потом предпочла замереть.





Невысоко, на светящейся белым алюминиевой балке, над спеленатым Гомесом, тлел зарешеченный желтый фонарь. Жалкие ватты подвялились общей, густой, удушающей все остальные цвета краснотой. В вязкой мгле, наверху, шевелились какие-то тени, по виду почти человеческие. Тени держали веревки цепкими лапами, сучили руками, как два паука.

- Цепляй!
- Щас причалим, не каркай. Ничего с ним не сделается.
- Вон, очнулся. Что, трубочист самарский, моргаешь? Как тебе вознесение?

Вы о чем, хотел спросить Гомес, но где-то послышалось блеяние… Что же такое творится, а? Где он?

- А скажи, Гонников, — спросил его все тот же высотник, — ты, когда договор подписывал, так же дрожал? Хотя ты ж у нас воин, блядь, света…

Какой договор, сквозь нарастающий ужас мелькнуло у Гомеса, почему договор?
- С администрацией ада, придурок. Слышь, Вась, он так и не понял еще. У них там, на Волге, вода сильно странная, отравленная что ли, какая….
- Точно, четвертого вешаем с тех областей.

Подъем, судя по стуку их люльки по кровельной металлоконструкции, подходил к завершению; Гомес услышал, как у монтажника всхлипнула рация, и он тихо сказал туда несколько слов, развернувшись по ветру, так, чтобы Гомес не слышал. Кроме красно-коричневой кровли с ободранным краем и ряда декоративных гигантских накладок Гомес видел лишь небо – они были на настоящей, ненавидимой Гомесом высоте, выше даже того слоистого облака, что пласталось поблизости, справа.

Высотник под номером два ухмылялся под каской; деловито орудовал легким багром, тянул люльку Гомеса к кровле, крепил-проверял карабины. Ухватившись за стропы, он рывком достал Гомеса из шаткой обители, развернулся и резким движением зашвырнул его за спину, в люк.

Перед глазами мелькнуло стекло драгоценного цвета, окрайки, покрытые гальванопластикой, блестящие канты, жгуты проводов и веревок; нечеловечески мощный рывок – и ветер остался снаружи.

- Где я, — спросил изнемогший, запутанный Гомес, — кто вы такие?
- Монтажники мы, высотники. Лампы меняем на Кремлевской звезде. Ты же хотел быть крутым, а, Гонников? — он ловко защелкал, раскрепив карабины, — вот и будешь теперь.
— За игры не убивают, — прошептал было Гомес, ясно почувствовав струи горячей, почти кипяченой мочи безнадежно предчувствуя, – я просто играл, жизнь ведь театр, понимаете? Они были слабыми, все до единого! Слизни, чей уровень силы был бесконечно далек от моего, и все они строили из себя гениев, гениев…

- Актёр, значит, — деловито заметил первый высотник, — этого у нас можно. Только вот сыкун ты оказался затейный, гигабайты инфопространства загадил. Да ты не трясись, мы ж для смеха припомнили. Да и забыли тебя, в интернете-то. Так что зря ты решил помирать, вжился в рольку, небось? Если бы не вжился, сидел бы себе на заводике, четки дешевые мацал. А здесь ты совсем по другой причине.

- Вы о чём, — квакнул Гонников-Гомес, — поясните, пожалуйста…

Этот Монтажник был слишком простой и здоровый для того, чтобы уметь сочинять. Морда монтажника добродушно светилась в кровавом туманце, из каски торчали рога – так себе рожки, молодые и мягкие панты. Тупой, начинающий тролль.

- Ты договор подписал, — сказал парень, — и камень сожрал. Захавал, согласно контракту. Взамен тебе дали все то, чем ты всю жизнь сублимировал, чучело. Давай, полезай.
- Вы это о чём?

- Спасская башня, самая главная. Круче уже не бывает. Ты теперь надо всеми, Гонников. Мечтал же?


Внутри было матово – толстый слой стекол не отпускал страшный жар, исходящий от Гомеса, вентиляция глухо гудела по лучистого вида периметру – ломко, блестящими трубами. Он разглядел, наконец, и гигантский патрон – воронку с резьбою для лампочки в пять тысяч ватт, патрон, потемневший от времени, с искусственным керамическим сколом, будто ногами отбили.
- Я не хочу, — сказал Гонников. – Есть закон, Конституция. Должен быть суд, присяжные там, приговор. Я же не виноват, если так разобраться, все они сами, по глупости… тупые бараны. Вы закон нарушаете!

- Суд побрезговал, Гонников, — сказали ему и страшно ударили в левую часть подзаросшего черепа. – Экономь нам теперь Электричество. Будешь Мальчик-звезда, вместо лампочки. Не, лучше — дедушка Зда.

Выше всех, круче всех. Пока не засохнешь!


***



Фотографии, гаджеты и мегамодемы для выхода в сеть со дна Марианской впадины, визитки бойцов батальона системной поддержки уже погрузили в коробки под грифом «Секретно». Дмитрий тянул, сколько мог, но уборщица дважды давала понять что «все выкинет нахер», если он не освободит кабинет к двадцать первому марта.

Дима сложил ноутбуки так ровно, насколько сумел: с трудом держа голову, он опасался нагнуться из боязни лишиться баланса. На работе частенько шептались, что дело тут вовсе не в голове, но Дима распорядился уверовать в официальную версию.
Сложив ноутбуки, он пафосно капнул слезой на горящий экран монитора, расстегнулся, расставился и с упоением, сладостно принялся ссать.

Дима прощался.


* В тексте использованы аллюзии к сказкам «Снегурочка», «Аленький цветочек», «Мальчик-звезда» О.Уайльда и «Орлеанской девственнице» Вольтера; текст содержит выдержки из Ницше, отрыжку сытых бунтов и раздражение предвыборной гонкой по телику.