: синусоида илмо

Знаете, иногда бывает так — можно посмотреть на человека и сказать про него «лучистый»? Лучистый взгляд, лучистая улыбка. Как-то так. Таков был Илмо. Первая моя с ним встреча произошла в 1990-ом году. Третий класс. Суровая классная, Екатерина Александровна, презентовала нам этого вихрастого нескладного кузнечика в начале учебного года.

Я в то время служил классу примером образцовости и прилежания, и потому славный финский мальчуган Илмо оказался справа от меня за моей же партой. Первой в среднем ряду. Он действительно оказался финном по национальности, вполне русскоязычным и до ужаса открытым и наивным. Никому и в голову не приходило устраивать ему проверки и доёбки, и для меня на всю жизнь он остался примером идеального вливания в сложившийся коллектив на уровне десятилетнего, по своему, как известно, жестокого возраста.

Когда кто-то из нас разговаривал с Илмо было приятное ощущение, что он будто бы сидит у тебя на ладошке, и ты, независимо от своего настроения, начинаешь ему улыбаться.
Мы быстро с ним сдружились и пронесли эту дружбу далеко вперёд, через многие годы.

Наша с ним, как быстро выяснилось, общая привязанность к лыжам в преддверии быстронаступившей зимы скрепила школьное общение длинными лесными походами в ближайший лес. Термос с крепким чаем и упаковка янтарного крекера в лёгком рюкзаке за спиной. Нить петляющей полузанесённой лыжни, мохнатые еловые заросли, морозный скрип снега.

Со временем, ближе к девятому классу, наши с Илмо трёхкилометровые лыжные субботники превратились в двадцатикилометровые заезды. К тому времени нас обьединила ещё и музыка в виде совместно созданного коллектива под названием «Парапет». Тексты, пронизанные раннеюношеской философией жизни, и гитарные рифы в духе кобейновской «Нирваны», перемешанной с «Оазисом» братьев Галлахеров.

Мы с Илмо перечитали всю Марию Семёнову и всего Вольтера и даже обсудили всё, что смогли понять у второго и тупо прочитать у первой. А ещё мы с ним писали несуразные стихи, и нас с ним несколько раз печатали в тинейджерской периодике. Даже с фотографиями юных лиц. Таковы были мы с Илмо к 1996-му году.

А в начале десятого класса я решил научить Илмо пить водку. Причём ритуал праздника был спланирован мною заранее.
Итак, 1-ое сентября 1996-го года. Мы расположились в девять утра на лоджии у Илмо дома. Его родители, мама-художница и папа-до сих пор не знаю кто, в отьезде. А у нас с Илмо впереди день городских гуляний и скромный набор на полу лоджии. Поллитровая бутылка водки «Онежская хмельная», половинка астраханского арбуза, классический гранёный стакан (для меня) и миниатюрная ликёрная рюмочка (для него).

Первый стакан я осилил целиком за раз. Илмо смаковал свою мензурку, размазывая градусы по губам. Закусывали арбузом. Второй стакан приятно лёг мне внутрь уже в два захода, но, по-прежнему, без отдачи, а Илмо успел пропустить ещё пару своих напёрстков. После проделанных манипуляций нами было решено, что искомое праздничное настроение достигнуто и мы выдвинулись на народные гуляния по случаю дня знаний.

Через тридцать минут благородной поступи по главному проспекту города я подошёл к случайной встречной девушке, плотно приложил левую руку ей в область промежности и, глядя прямо в глаза, строгим голосом спросил: «Рабочая?». Илмо смутился сильнее девушки, а я спустя тридцать шагов упал в газон. Отдохнув минут пять, продолжили променад. Зашли в здание университета пописать и были с позором выгнаны из-за моего поведения и желания пописать в вестибюле, не доходя до уборной.

Дальнейшее помню отрывками. Я шлю Илмо нахуй. Я с кем-то знакомлюсь. Я сплю в крапиве. Я пью «Спрайт». Я снова встречаю Илмо уже под вечер и он мне протягивает початую бутылку пива. В общем, начало было положено.

Дальнейшее наше с Илмо времяпрепровождение было скрашено ещё не одной бутылкой «Онежской хмельной» и прочих напитков. Мой финский товарищ быстро усвоил культуру пития и правила поведения после.
Потом я научил Илмо курить траву.

А спустя года полтора, примерно в середине выпускного класса, Илмо, обуреваемый юношеской тягой к неизвестному, начал разбавлять наши алко-травяные посиделки медикаментами. Димедрол, феназепам, циклодол.
Конечно, мы продолжали учиться почти на одни пятёрки, играли в рок-группах, читали серьёзную прозу и давно забыли когда в последний раз вставали на лыжи.

Мы поступили с Илмо в разные университеты, и наши пути-дорожки стали со временем расходиться всё дальше и дальше в разные стороны.
В то время, когда я сдавал на пятёрки «Историю Древней Греции» и «Историографию истории», Илмо хоронил однокурсника по кличке Доктор, скончавшегося от передоза героина прямо на паре по основам диалектологии финского языка.

Ещё через полгода я старательно корпел над курсачом по проблемам финнизации Карельского перешейка. Илмо к тому времени уже состоял на учёте в наркодиспансере, куда его отвела мама. До этого она имела счастье наблюдать как он гоняет видимую ему нечистую силу по квартире, а потом отмывать засохшие потёки желчи за его кроватью.

Через год после окончания пятого курса я занимал кресло замдиректора одного ООО. Ведал теневой стороной бизнеса, то есть сливал, подкупал, платил, отстёгивал, отмывал и прочее и прочее. Как раз в то время вернулся из армии Илмо. Отслужил он год, как выпускник ВУЗа и, соответственно, переводчиком, согласно имеющейся квалификации. Повезло, в общем, ибо с его данными по линии наркологии вполне мог угодить и в стройбат какой-нибудь.

Илмо был лыс, молчалив и бесцельно блуждал глазами по углам моего офиса. Из рюкзака он достал полторашку янтарного «Ярпива» и отказался от предложенного мной коньяка. После первой полторахи мы пробеседовали в течении ещё двух, последовательно извлекаемых им из рюкзака, а затем разошлись. Я успел наопрокидывать за это время полбутылки «Киновского», время от времени отвлекаясь на звонки и визитёров. Илмо не просил его куда-нибудь устроить, а я ему не предложил.

Сейчас я вспоминаю ту нашу последнюю с ним встречу. Я уже давно умею и люблю читать людей по глазам. В тот раз я не увидел ничего в глазах Илмо. Сказать, что увидел только пустоту? Пустоту я тоже не заметил. Ни единого кусочка пустоты.

Я вспоминаю того Илмо, что пришёл в 1990-ом году в 3-ий «Г» класс. Того лучистого Илмо, который давно уже живёт в Хельсинки и уже два года как женат. Я не звоню ему, хотя знаю номер. Не звоню потому, что нам не о чем с ним говорить. В нынешнем Илмо не осталось ни капли от того, лучистого. А я дорожу именно тем Илмо, с которым мы торим одну на двоих известную нам лыжню среди еловых ветвей по скрипучему снегу. Лыжню, которая каждого из нас куда-нибудь приведёт.