: Копалыч и... (Часть первая)

… наконец то бля буду заценили обсоски)) я щаслив...(с)
Неизвестный мне автор.




***


Полупустой вагон московской подземки гулко катил Виктора Ивановича Копалова в сторону Цветного бульвара. Первая теплая апрельская суббота унесла москвичей на свои сотки, акры, гектары, делянки и деляночки.
О чем-то своем, потаенном размышлял Копалов. Смуглое и худое, даже слегка изможденное лицо, было торжественно устремлено куда-то вдаль, в район кнопки вызова машиниста. Уголки обветренных губ подрагивали в улыбке, за которой явно прослеживалось что-то тайное и даже мистическое. Карие, почти черные глаза, повидавшего виды человека, искрились каким-то внутренним знанием и пониманием. Нет, не пониманием, а Пониманием. Да, именно так — с заглавной буквы. Пониманием.

Правая его рука время от времени змеей вползала в потертый кожаный рюкзачок, покоившийся у Копалова на худосочных и острых коленках. Проверив наличие явно чего-то ценного, рука извлекалась обратно. И так каждые две минуты. Рюкзачок и лицо Виктора Ивановича могли соревноваться друг с другом по количеству потертостей, шрамов, прожилин и трещинок. Органично они как-то сочетались – черный рюкзак на мосластых джинсовых коленях и бурое лицо на кадыкастой шее.
Но мы пока не об этом.

Пятидесятилетний Виктор Иванович никаким Викториванычем не был. Только, ежели по паспорту. Не догнало данное ему при рождении имя «Витя» своего отчества. Как-то не успело оно за ним угнаться. По жизни не успело. Поэтому и был он Витечкой, Витей, Витькой, Витьком. А вот Виктор Ивановичем его ложно уважительно называли только гаишники при проверке водительского удостоверения, в предвкушении мелких отступных за превышение скорости.
Иногда, конечно, звали его Иванычем, но чаще, все же, Копалычем. От фамилии. Тепло так, по-свойски — Копалыч. Ему нравилось. Ну что ж, Копалыч — так Копалыч. Я тоже не против.

К «полтиннику» Копалыча легко можно было определить, как человека с нелегкой, но интересной судьбой. Таких в России много. Особенно где-то там — за Уралом. Но что нам многие… Нам они по боку. Речь не о них. Речь о Копалыче.

Ну, посудите сами: все детство по военным гарнизонам с пограничником отцом в бараках да казармах. А исходя из того, что северные и восточные рубежи нашей большой тогдашней родины находились ни хрена не в субтропиках, то копаловское детство плотно сопровождалось такими понятиями, как тайга, тундра, мошка, гнус и еще массой всяких неприятных словечек.
Когда ему было одиннадцать, умер отец. Стоял папашка то ли дозорным, то ли караульным под Лучегорском. С китайцами как раз бодались на Таманском. Одиночные выстрели в обе стороны посеяли в рядах Советской армии какую-то кадровую чехарду и неразбериху. Вот и не успели сменить старлея на посту.
Начало марта. Боевой дозор в болотах. Так и простоял в ледяной воде шесть часов. В армии все просто. Приказ есть приказ. Обморожение правой ноги. Гангрена. Ампутация. Тут тоже все несложно.
Отец еще покостылял по земле нашей грешной четыре годика, тихо спился и тихо помер. На похороны выделили гарнизонный пазик и восьмерых срочников. Шестеро несли гроб, двое крышку от него.
После отца осталась военная пенсия и двухкомнатная квартирка в панельной, продуваемой всеми ветрами двухэтажке, на окраине Хабаровска. И на том спасибо…

Потом, банальная безотцовщина. Мать в столовке поварихой с утра до вечера. Зарплата плёвая, но не зарплатой единой, как говорится… То масла сливочного кусок притащит, то фарша килограмм, невозможно жирного, но вполне съедобного.
А Витька сам по себе. Курить начал в пятом классе, вино попробовал в шестом, в седьмом уже снимал меховые шапки с зазевавшихся прохожих. Но тюрьма прошла мимо. По малолетству. До поры.

Дальше можно пунктиром: школу окончил ни шатко, ни валко. Но писал всегда ладно и без ошибок. Читал много. Все подряд – Жюля Верна, Фенимора Купера, Беляева, Конан Дойля, Уэллса.
Девственности лишился совсем не литературно. В пьяном угаре выпускного вечера, его дерзко изнасиловала старшая сестра одноклассницы Ленки Ефремовой, в которую он был влюблен еще с седьмого. Под яблоней, в школьном саду. Любовь к Ленке тут же, под яблоней, и прошла. Моментально. Витька понял, что постное чувство со вздохами и цветочками хуже бездушной, но жаркой ебли.

Далее три года армии. Тихоокеанский флот. Ветреный и промозглый Владивосток. Дикая несправедливость. Всем два года, а ему судьба целых три отмерила. Это как вытянуть один шар из сорока восьми, а то и из тысячи. Но ничего, отслужил. Вернулся со значком «За дальний поход» на уже не мальчишеской груди и с большими планами на будущее.

Планы на будущее конвертировались в отъезд нашего героя вахтой в Бодайбо, на золотодобычу. Пять лет мыл Копалыч благородный металл. В сезон с лотком, зимой с деньгой, да с немалой. Насмотрелся многого. И смерть рядом проходила, душком своим зловонным спинной мозг в позвоночнике холодила. И дружбу познал Витя лихую и крепкую и через предательство прошел, и через боль с унижением вкупе. Да, чего там говорить.
Зимой Хабаровск гудел от гусарских копалычевских загулов. Одноименный ресторан стал ему родным домом. Официанты встречали его двойным построением. Швейцар учтиво кланялся. Не мог в себе держать Витя это молодецкое чувство, что мир весь куплен и жизнь удалась. Всё на вынос. Натура такая бесовская. Хули…
Хорошее время было, ох, какое хорошее…

На шестой старательский сезон закрутил Витя Копалов какую-то «поганку» с бригадиром артельным. Денег, их же, падла, лишних не бывает. Так и сказал ему — двадцатисемилетнему — бывалый бригадир, подмигивая плутоватым правым глазом. Левым моргать не мог. Не было его — левого глаза. По второй ходке потерял.
Светило два кэгэ рыжья в чистом остатке. А обернулось пятью годами общего режима.

Вел себя на зоне Витя правильно. Под блатоту не стелился, в обиду себя не давал, но и не быковал особо. Лес валил справно. По-мужицки себя вел. По УДО и выскочил через четыре года. Уже дерзким таким парнишей выскочил. Нахватался.

Пять дней добирался до ставшего родным Хабаровска. Лежал на верхней полке жаркого плацкартного вагона. Закинув руки за голову, пялился в потолок и мечтал о будущем.Из кассетника хриплый голос под глухое треньканье не настроенной гитары пел до боли ему знакомое:

Я жил-горел,
Я матерел,
Мужал не по годам,
Но рассудила все судьба иначе:
Меня нагрел один пострел,
Я сел, а он остался цел,
Уйти сумел, как между дел,
Как с трехи сдача

На зоне был,
Не фраерил,
Там это ни к чему
Я молча пил
И лес валил,
Летели щепки
«Хозяин» бил,
Я не скулил
И сил упадок не косил,
А срок костил,
Я не просил,
Я парень крепкий

Бля, как про меня написано, думал Витек. Хорошо спел хрипатый. Че за мужик, интересно. Наверное, тоже из наших, из отсидевших. Эх доля… Ничего, я тоже парень крепкий, выдюжу.
Жаль, мамашку похоронить не успел. Представилась по прошлой весне. Ключ у бабы Зины…



***



А я продолжу славную биографию Копалыча. Простите, но опять пунктиром. Только дефисики станут еще короче. Иначе мы не доберемся до главного. До самого главного.

Итак: рабочий-бетонщик сборных конструкций на Хабаровском ЖБК-4, далее вальщик леса и землекоп в бригаде «шабашников» на Кольском полуострове и Терском берегу Белого моря, потом перегонщик скота из Монголии в Бийск по Алтайским горам, и, в конце концов, охотник-промысловик в госпромхозе «Таймырский».

И везде жизнь. Настоящая такая. Мужская. Еще больше заматерел наш герой.
А к сорока пяти Копалыч вновь вернулся к ремеслу далекой молодости. Он снова мыл золотишко. Раньше как-то побаивался… Память о первой отсидке и, связанные с этим суеверия, не позволяли взять ему в руки лоток. А тут плюнул и опять на прииски. Так вот — летом по Якутии с лотком, зимой в Хабаре со стопариком. Ресторанных загулов уже не было, полтинник скоро. Какие к черту кабаки. А дома, на кухне мог себе позволить. Да что там — мог позволить. Каждый день по зиме хуярил. С друзьями-товарищами, коих имелось достаточное количество. Пили мало-помалу, разговоры душевные говорили. А ведь Копалычу было, что рассказать. Ох, как было. И за зону сегежскую, и за реки северные золотоносные, и за охоту медвежью, и за любовь, и за жизнь, и за смерть и за боль и за страх. Хмельные приморские друзья говорили ему фразой из известного фильма
- Тебе бы книги писать, начальник. То есть…Копалыч, ик…

А, в самом деле, ебана в рот, чего не написать. Мысль все настойчивей и настойчивей стучала в переполненный историями мозг Копалыча. Так у него кроме своих историй, тьма тьмущая историй чужих жизней. Наслушался всего Копалыч и в тайге сибирской и в походе дальнем морском и в зоне карельской. Ох, блядь, есть ему чего миру поведать. Ох, есть!

И однажды сел он, все-таки, за старенький компьютер. И начал так сначала скромненько и аккуратно по пыльной клавиатуре стучать — буковки в слова складывать, а словечки те в предложения, вроде как, ладные. А потом разошелся наш герой на писательской ниве. Ебнет стопочку запотевшую, килечку из жестяной банки подцепит вилочкой, в рот отправит и опять к экрану всем своим вниманием прильнет. И пошло-поехало. Щелк, степлером три листа кряду! Есть история! Щелк еще пять – есть рассказ! О войне писал и о промысле, о мужиках — таежных и сибирских и о бабах – красивых и блядовитых. О том, как можно любить и ненавидеть, дружить и предавать. Писал, писал, писал…

Мусолили по вечерам друзья, уже прилично залапанные листы формата А-4. Читали, передавали друг другу. Радовались за товарища.
- Бля, жизненно написано, Копалыч. Молоток. Давай, наливай, хули сидим…

Но мало было ему признания своих товарищей. Как друзья и товарищи они составляли круг широкий, а вот, как читатели – весьма узкий. Даже, вместе со своими женами, их детьми от всех браков и собаками с кошаками.
Копалыч нуждался в более массовом признании. Воистину, если друганам нравится, то почему бы миру не содрогнуться. Ну, хотя бы одной шестой его части. Так думал Копалов Виктор Иванович, засыпая в своей одинокой панельной двушке.

Утром творческое марево рассеивалось, и на смену ему приходила суровая правда жизни.
Издаваться не реально. Тут вопрос денег и больших денег. И что ж — так и писать для двадцати жителей сурового Приморья? Эх, вздыхал Копалыч и наливал для опохмелу.

Но тут, согласно новым веяниям, на помощь пришел интернет. Оказалось, что есть куча сайтов, где можно спокойно, нажатием всего одной маленькой клавиши отправить свой литературный корабль в плавание. Дать ему настоящую жизнь. Его рассказы прочитают десятки, сотни, потом тысячи и миллионы людей. Тем более, как указывалось на самих литературных ресурсах, некоторые авторы даже издавались в книгах. Ну, конечно, вот он — шанс!
А шанс он, как известно, сам по себе не приходит. Рядом с ним всегда есть какая-то божья подсказка или знамение. Потому как, темным зимним вечером смотрел Копалыч передачу «Рожденные в СССР» по каналу «Ностальгия». Как водиться, вливал в себя горькую, закусывая разогретыми голубцами из кулинарии. Показывали поэта. Поэт был примерно одного с ним возраста. Беспорядочные пряди растрепанных, с сединой, волос заслоняли веселые, с прищуром, глаза. Гнусавый голос совсем не портил впечатления от читаемых им стихов. Стихи понравились. Запомнил фамилию поэта. Порылся в интернете. Прочитал все, что им было написано. Понравилось еще больше. Оказывается, книжка у поэта вышла, в клубах он там разных декламирует со сцены. В общем, пользуется народным признанием. Ага… Так он, как раз из одного такого литературного сайта и вышел. Бугор он у них там, приблатненной феней подумал Копалыч. Залез на этот самый сайт. Вникал. Изучал рубрики, правила поведения и регистрации, почитал местных авторов. Могу не хуже, пронеслось у него в хмельной голове. Комментарии к текстам немного жестковатые. Но меня хуй этим зацепишь, я тертый калач. Да, еще смущал, конечно, этот ебанутый сленг с умышленным коверканьем слов, но и это не напугало будущего писателя. В общем, все его устроило. Да, и поэт этот….
Короче, он зарегистрировался. Ник выбрал совсем не замысловатой — Копалов. Не стал ломать мозг. Он же взрослый мужик. Ресурс назывался «Литмаш.ру».

Продолжение следует.