Явас : ПОВЕСТЬ О НАСТОЯЩИХ ПИДОРАХ (в соавт. с Упырём Лихим)

Кто ты? Что ты сделал своей жопой в свои годы?
Переиначенный Децл

За окнами май, а мы в глубокой жопе...
Переиначенный Летов

А мне всё похуй, я сделан из мяса...
Самое сладкое, что может случиться — стану пидарасом!
Переиначенный Шнур

Анус, порвали анус! Каюсь, каюсь, каюсь...
Переиначенный Высоцкий

Ваши тонкие руки и длинные пальчики
Так манерно косяк бычковали в каблук...
К вам кадрились какие-то бритые мальчики
И некий субтильный обдолбанный друг.
Переиначенный Вертинский

Ну, давай, сажайся нахуй... Я тебя почти люблю.
Переиначенный Новиков

Их было двое, и у одного был ручной пулемёт...
Переиначенный Заев

Стробоскоп рябил — и геи, совокуплявшиеся на танцполе, казались набором быстро сменяемых черно-белых порнофотографий.
Вика отпила коктейль, потянулась за сигаретами. Судя по впечатлениям, накопленным ею за последние два визита в клуб «Дыра», картинка была самой обычной, и прилюдные сношения «закинутых» педерастов были здесь обыденностью. От повторяющихся половых актов — на столах, на полу, в туалете, — веяло тоской и примитивом. Схема одна и та же: высматривание пришедшими подходящей персоны, подсаживание за столик, знакомство актива с пассивом, предложение угостить пивом, непосредственно сам момент выпивания и почти сразу же — уединение за занавесочкой. К настощему моменту занавески были оборваны, и даже из дальнего угла зала можно было рассмотреть, как в отдельных кабинках члены завсегдатаев продираются в упругие задницы пассивов — со знанием дела, с порнографичной открытостью, с радостным эксгибиционизмом.
Наименее удачливые посетители, глядя подведенными, остекленевшими от принятого глазёнками на творящееся по соседству торжество содома, надрачивали свои концы под столами, кто-то для этого даже покидал свое место и подходил поближе. Трахающимся на это было плевать.
В ближайшей к Вике кабинке три педераста исполняли «двуручную пилу». В пяти метрах от них вокруг ритмочно дергающихся на полу супругов — как она уже знала, все звали их Лиза и Гера — извивался в корчах полуголый педераст, намотавший занавеску на крашенную в трявяной цвет голову. Грудь его блестела от пота, кольца в сосках прыгали, рождая ассоциации с какими-то древними языческими плясками. Посыпанный опилками пол пружинил под ступнями и гасил брызги спермы.
Взгляд Вики уже минут двадцать был прикован к коротко стриженному очкастому блондину в другом конце зала. На вид лет 20 (а впрочем, хрен его разберешь), худой, субтильный. По-женски тонкие пальцы тискают и царапают стекло бокала, локти ёрзают по деревянной поверхности стола, пепельница переполнена — сразу видно, нервничает... И майка какая-то дурацкая, мультяшная. Отсюда плохо видно. Придя около полуночи и в нерешительности поозиравшись, он забился в самый дальний угол, взял бокал пива и теперь с каким-то как-то странным выражением глазел оттуда на происходящее. Казалось бы, что необычного — просто очередной неофит, пока еще недостаточно осмотревшийся для того, чтобы начать танцевать или кого-нибудь клеить. Но что-то не так было в его глазах, что-то неправильное, непривычное, непонятное...
Понаблюдав за ним минут 10, она догадалась, что именно. За линзами затемненных очков мерцала не томящаяся похоть, а бесконечное, густое как смола, всепоглощающее отвращение. Высасывая через соломинку остатки «Кровавой Мэри» (здесь она называлась «коктейль Дракулина»), Вика задумалась. Возможно, сейчас очкарик достанет из-под полы пулемет, залезет на стол и начнет нашпиговывать педерастов свинцом. Сейчас... вот сейчас... сейчас... почти...
Она сообразила, что держит руку на шве джинсов, над клитором. Убрав ладонь, быстро огляделась, встряхнула головой, смахнула несуществующую пушинку с футболки. Парень всё так же сидел в своем углу, потягивая пиво. И вид у него был вовсе не воинственным. Так, просто грустный. Недоебаный, оттого и блеск такой в глазах – тестостерон играет.
«С чего я взяла, что он будет их мочить? Самый обычный пассив, наверняка девственник, впервые пришел отведать мужицкого хуя. В течение часа будет кем-то подцеплен, сто пудов. Какое мне до него дело...»
Она отвела взгляд, сделала ручкой официанту. Тот подошел. Эрегированный член терся и елозил под тесными кожаными штанами, зрачки расширены, лицо в поту. Как же этого пидорка звать...
— Марго, еще коктейль и посчитай меня.
— Девочек решила не ждать сегодня? — пидор переступил на тонких ногах, улыбаясь куда-то вглубь себя.
— Я на всякий случай. — Вика затушила сигарету. — Если вдруг захочу уйти.
— Хорошо...
Очаровашка уронил голову в манерном кивке и неуклюже заскользил по направлению к бару. Хромированная молния на его заднице вспыхивала синхронно со стробоскопом.
Вика в сотый раз обвела взглядом зал. Снова против воли задержалась на парне в дальнем углу. Теперь возле его столика стоял какой-то загорелый урод в майке без рукавов, улыбался и по-свойски протягивал бокал с пивом. Очкарик смотрел на него с удивлением, натянуто улыбался, качал головой. Их губы некоторое время шевелились, потом они пожали друг другу руки.
Ну вот. Нашел, наконец, своё счастье, хозяйски подумала Вика, докуривая сигарету. Может, этот безрукавник прямо здесь его и нагнёт? Похоже, любитель. Хотя нет... Все без пяти минут пидоры робки как малолетние девственницы, жопу впервые подставят разве что в темноте. И под простыней.
Она скривилась. Лица и места могут меняться, но ситуации, разговоры и финальные сцены — никогда.
Лиза и Гера уже дотрахались. Лиза перевернулся на спину, утопив локти в опилках. Тяжело дышащий Гера старательно сливал сперму ему на грудь. Раскрыв в волнении рот, пидор с занавеской стоял в метре от них и ожесточенно работал кулаком. Через несколько секунд из него брызнуло — сверкание стробоскопа заставило белесую струю на краткий миг повиснуть в воздухе. Гера яростно зашевелил губами. Пидор просиял, и, подскочив ближе, стряхнул последние капли на его запрокинувшеесся лицо.
Пришелец в смешной футболке лениво чокался в своем углу с загорелым пидарасом, уже подсевшим к нему за стол.
«А жалко, что он такой идиот. Ведь не пидором же родился. Зачем?..»
Вика положила ладонь на стол и какое-то время разглядывала свои недлинные ногти, в такт музыке загоравшиеся всеми оттенками перламутра. Потом встала из-за столика и, прихватив сумочку, отправилась в туалет. Выходя из зала, чуть повернула голову — и очередная вспышка запечатлела на сетчатке остаточный кадр. Неприятное ощущение, словно в глаз треснули. Уже толкая дверь сортира, Вика сообразила, что именно она увидела: стриженый парень отвернулся, разговаривая по мобильному и пытаясь перекричать долбящую в уши музыку, а загорелый сукин сын в безрукавке сыплет что-то в его бокал.
«Ну конечно. Оба еще и нарики в придачу...» Она хлопнула дверью. Сгорбленная фигура перед зеркалом охнула и подскочила, в раковину из ее рук посыпалось белое.
— Идиотка! — Истерично взвизгнула бритоголовая девушка с вытатуированным на виске факом. На вид лет 17, красные кроличьи глазки горят ненавистью. — Я только дорогу разровняла... Блядь...
Положив зеркальце на полочку перед умывальником, она вынула из уха сережку в виде бритвенного лезвия и острой кромкой стала собирать порошок. Часть просыпалась на пол, на грязную плитку, но девица встала на колени, не побрезговала. В хирургическом свете полоточной лампы порошок казался нереально белым. Белее снега.
— Кокс после травы? А харя не треснет? — Вика прошла в кабинку, закрыла за собой тонкую дверь и стала стаскивать брюки с трусиками.
— Не треснет. Как бы тебе не треснули. — Хохотнули из-за двери. Голос манерный, стервозный.
«Наверняка сука. Люблю сук. Если бы не это тупое тату. Разве ж это татуировка? Дура мелкая».
Под журчание струи хлопнула наружная дверь, на секунду впустив приглушенный грохот басов из зала. Вальяжный мужской голос произнес, растягивая и выворачивая гласные:
— Слышь, Марта... Мы тут мясо приняли. Постой возле мужского, не пускай никого пока что. Скажи, Мила обосралась, мы убираем.
— Посмотреть хоть дайте, а? — снова та девчонка.
— Облезешь. Лови своих ковырялок и не пизди. Кокосы спрячь, дура...
— Урод, блядь! — Тошнотворный, обиженный визг. Вика поморщилась.
— Фильтруй базар, дитя мое. Ты слышала, что я сказал? Постой там.
— Ладно.
— Молодец. — Дверь снова хлопнула.
Вика вышла из кабинки, застегивая цепь на поясе.
Девушка у зеркала торопливо сворачивала полиэтиленовый пакетик, пихала его в сумочку. Потом туда же отправилось зеркальце, которое она придирчиво разглядела на свет и лизнула. Вика без интереса отметила, что под коротким белым платьем на двух бретелях у девицы ничего нет — из любого ракурса грудь как на ладони. Шлюшка.
— Кто это был? — спросила Вика, моя руки.
— А, это? — девушка ожесточенно потерла нос. — Это Элен, директор. Они сейчас будут одного свежака в сортире пялить... А я тебя тут раньше видела? — Она подошла ближе, предельно откровенно буравя взглядом её грудь.
— Я тут всего три раза была, — избегая смотреть на наркоманку, Вика отвернулась к зеркалу и поправила прядь у своего отражения. — Слушай, на хера тут вообще женский туалет? Клуб же гейский...
— Понятия не имею, — пожала плечами та, пялясь теперь уже на её задницу, — Тут раньше обычный гендель был, пока полгода назад Элен не выкупил... Ну, и еще педам не нравится, как мы прокладки при них меняем...
— Надо же, а! — картинно удивилась Вика.
— А то ты сама не знаешь.
— Да уж, — Вика вытерла руки одноразовой салфеткой, бросила ее в урну. — Только и делаем, что прокладки меняем. Ты с белым-то завязывай.
— У тебя руки как у парня. Накачанные.
— Угу.
— Ждешь кого-то? — Девица шмыгнула носом, втягивая выступившую капельку крови. Наверняка кокаин попался комковатый. — А то подсаживайся к нам, «экстези» есть... Как тебя зовут?
— Да, жду. Типа того, — проигнорировав вопрос об имени, Вика толкнула дверь.
После туалетной прохлады в зале было нестерпимо жарко. Гера и Лиза уже куда-то уползли с танцпола. Эпилептичный тик стробоскопа сменился обычной цветомузыкой. В спертом, надышанном воздухе разноцветными клубами перекатывался табачный туман. Столик в углу пустовал.
Резко развернувшись, Вика снова нырнула в полутемный коридор.
Девица уже заняла позицию у двери с фоткой писающего мальчика. Она беспрерывно сморкалась.
— Сюда нельзя, ты что, там Элен! — зашипела она, перегораживая путь мокрой, испачканной в крови ладонью. Нахлынувшее отвращение помогло Вике перейти на рефлекс: шлепок раскрытой ладонью по уху отшвырнул девицу в сторону, словно тряпичную куклу.
Поворот ручки, удар ногой. Дверь распахнулась.
Очкарик лежал на полу — руки безвольно раскинуты в стороны, тощая задница торчит кверху, прижатую к полу голову держит в междуножном захвате голый пидор, в котором Вика признала занавесочного танцора. Вялый хер лежал у очкарика на затылке, путаясь в отпущенных сзади волосах. В полуметре от парня валялись очки. Второй гей — тот самый, что подсаживался к нему за столик — стаскивал с бедняги джинсы, в нетерпении дергая бедрами, что-то беспорядочно бормоча и выкрикивая. Брюки загорелого Элен были уже стянуты до колен, короткий толстый пенис покачивался перед животом. У кабинок толклись еще трое со спущенными штанами — выпученные глаза, слюна на губах, кулаки дергаются, словно поршни.
— Ах вы бллл... — Вика послала носок туфли в переносицу пидору с кольцами в сосках, одновременно выдохнула: — ...ллляди!! Это же насилие!!
Пидор откинулся, разжимая захват. Голова его врезалась в кафель, дурацкая чалма слетела. Потерявший равновесие Элен тоже завалился назад, потянув лежащего в отрубе очкарика за собой. Тот упал на бок, перекатился на спину.
— Какого хуя! — Заорал нервно Элен, — Марта, сука, я тебя в унитазе утоплю! Сказано было — дверь сторожить!
Силясь подняться, он неловко уперся локтем в пол. Другой рукой снова схватил очкарика за ременной пояс.
— Отпусти его, паскуда! — рявкнула Вика.
Вокруг вдруг всё помутнело, телу стало горячо — начался адреналиновый приход. Она сжала кулаки. Шварк под подбородок — клацнув зубами, Элен отъехал на полметра. Бах в грудь — лежать! Третий удар — носком туфли в промежность, прямо под яйца. Гол!! Гол, суки!!!
Элен вырубился. Воздух со стоном вышел из его груди. Раздутый член подпрыгнул, шлепнулся на живот, потемнел и опал.
Отбросив волосы со лба, Вика развернулась в троице дрочил, но успела лишь увидеть, как за последним из них захлопывается дверь. Она приложила ухо к щели у косяка, прислушалась. Музыка резко умолкла, в зале гудели возбужденные голоса. Пару раз кто-то истерично вскрикнул.
Вика быстро накинула крючок, огляделась. Помещание подвальное, окон нет. На полу три тела в несознанке, у одного висок разбит – а что, если сдох?
В голове быстро прояснялось. Вика присела над очкариком, несколько раз шлепнула его по лицу. Веки парня дрогнули и снова опустились. На позеленевших щеках остались тающие отпечатки. «Похоже, клофелин. Дерьмо».
Она открутила холодный кран, подняла парня с пола и сунула головой под воду.
Ручка двери стала вращаться. Потом раздался громкий стук.
— Блядь, — прошептала Вика. По спине побежали мурашки.
Очкарик закашлялся, зашевелился. Его начало рвать выпитым. Пиво вперемешку с желудочным соком выходило толчками, и парня подкидывало от спазмов. Она чуть не уронила его мордой в заблеванную раковину.
— Открой, сука! — Долетело из-за двери.
— Иди в жопу, хуесос! — Она выволокла очкарика из раковины, усадила на пол, опустилась перед ним на корточки. Тот вяло хлопал глазами, блевотина залила надпись «Хуй забей» на груди. Еще несколько ударов по щекам. Парень вскрикнул, отталкивая её ладонями. В глазах наконец-то промелькнула осмысленность. Хвала Господу за маленькие радости.
— Что... такое... — пробормотал он, с трудом разлепив губы, — ты кто...
— А ты кто! — Вика зло сощурилась, снова ударила его, — Чего приперся, блядь, сюда, если сам не пидор! А?!
— Тебе какое дело! Да, не пидор! И что?.. — он дернулся от очередной пощечины. — Хватит меня бить!
— Ах, какое дело? Ну и пош-шел ты...
Она вскочила, подошла к двери, в которую теперь уже колотили изо всех сил. Остановилась в нерешительности.
Гул пьяных голосов за толстым слоем дерева:
— Открывайте, суки! Дверь выломаем! Блядь!
— Надо Элен позвать...
— А шо там?
— Марта сказала, Миле жопу порвали...
— Да ни хуя, порезали кого-то...
— Пиздеж!
«Мда. Доигралась ты, Вика Страшко...»
Вика глубоко вздохнула, гася панику; отошла от двери. Нетвердо стоя на ногах, очкастый вяло пытался застегнуть ширинку. Получалось плохо, потому что его внимание отвлекали тела на полу. Из-под зеленоголового занавесочника уже натекла ощутимая лужа.
— Это ты их так?... Да? Ты?
— Я, блядь, я... — она показала глазами на раскинувшего ноги Элен, бритая мошонка которого посинела и опасно распухла. — Доволен?
— Зачем ты... Он же... — Парень нагнулся за своими очками, нацепил их на нос. — А ты чо делаешь... — удивился он, глядя как Вика расстегивает пояс. — Делать нехуй?
— Заткнись! Не хочешь сдохнуть заёбанным в жопу — бери цепь и хуячь. Будем пробиваться... А этого урода не жалей, он тебя выебать пытался.
— П-пиздец... — Он растерянно взял цепь, махнул ею пару раз. Покачнулся.
— Бей изо всей силы, не бойся. И не вздумай упасть! — Вика сбросила крючок, рывком распахнула дверь. — Выходим!
Не ожидавшие контратаки геи на секунду замешкались. Этого ей хватило, чтобы садануть ногой в грудь самому ближнему. Тот влип в неплотно закрытую дверь женского сортира и навзничь провалился внутрь, громко ударившись затылком об пол.
Вика отскочила назад, впуская в туалет двоих или троих, сунувшихся к ней, и с размаху ударила их дверью. Услышала, как под общий вопль на пол со звоном посыпались железные предметы, глухо попадали тела.
— Давай! — она вновь распахнула дверь и выскочила наружу. Нога зацепилась за подколенный сгиб одного из упавших, Вика покачнулась и едва не шлепнулась сверху. Распрямляясь, услышала, как над головой просвистела какая-то железяка, наугад ударила каблуком за спину. Пидор ахнул, согнулся пополам, схватившись за живот. Из ладони на пол вывалился короткий железный прут. Вышедший из туалета очкарик неуклюже перетянул его цепью по спине, неровные звенья разорвали футболку. Гей выставил руку, и цепь намоталась на запястье. Дернул — оба повалились на истоптанный пол.
Узкий коридор за несколько секунд забился шевелящейся людской массой. Некоторые тянули руки, пытаясь схватить её. Лопнула застежка, и одна туфля исчезла в нагромождении тел.
— Суки! — Вика удивленно стукнула туда голой пяткой, будто давя жука. Услышала, как хрустнула, ломаясь, чья-то рука. Тонкий злой крик резанул по ушам.
Она ударила снова. Снова.
Кто-то хватил ее за руку, потянул в сторону. Теряя равновесие, Вика двинула ему локтем под дых, но недостаточно сильно. В последний момент успела оттолкнуться от стены ногой. Упали вместе, причем нападавший оказался снизу. Зазвенела цепь.
В воздухе нарастал панический мат. Похоже, далеко не все поняли, в чем дело, просто сообразили, что кого-то бьют.
— Ты что! — придавленный очкарик хватал ртом воздух, распыляя вокруг токсины страха, — с ума с-сошла?!
— Блядь! — выдохнула Вика. Занесенный для удара кулак остановился в сантиметре от затемненных стекол. Она вскочила на ноги, дернула за собой парня. — Не суйся...
Спотыкаясь, вместе побежали ко входу в зал. Выскочили. Вика быстро огляделась, успела увидеть бледную как поганка Марту, лежащую на одном из столов. Кровь из носа уже залила бритоголовой наркоманке весь подбородок.
Из-за барной стойки с визгом поднялась полуголая фигура.
— Ложись! — Вика бросилась на пол.
В них полетели ножи, вилки, еще какая-то херня. Очкарик при падении ударился локтем об стол, взвыл. Ей досталось больше — чье-то колено внезапно врезалось в глаз, боль выключила кругозор, превратив половину лица в черную дыру. Жгучие, как кислота, слезы полились по щеке, да и впрямь сильно захотелось заплакать.
— Пидарас! — сказал в отчаяньи знакомый голос, срываясь на последнем слоге. Два раза свистнула цепь, влипая во что-то, и чья-то туша в грохотом протаранила столики, выстроившиеся полукругом по периметру танцпола.
Через несколько секунд тот же голос начал неразборчиво и протестующе вопить, послышались чужой мат и вскрики. Полуослепшая Вика стала отползать в сторону. Перед глазами вились сине-черные мухи. Из оставленного позади коридора неслось монотонное болезненное вытьё. Один раз об неё кто-то споткнулся на бегу и громко упал.
Вика треснула вдогонку локтем, попала, кажется, в копчик.
— Где ты! Помоги мне!! — это очкарик. Орет как резаный, в голосе истерика. — Нахуй, суки ёбаные! Прибью на хуй!!
Налетели две пары ног, стали лупить с двух сторон. Вскрикнув от боли, Вика свернулась клубком, попыталась ухватить одного, но получила по руке гофрированной подошвой, снова вскрикнула. Со второй попытки достала захватом пятку. Рывок! Нападающий повалился как-то очень уж легко, завопил женским голосом. Ах, вот оно что...
«Так, хватит лежать!..»
Вика с трудом разлепила глаза, перекатилась влево, вскочила на ноги, вытираясь кулаком. Перед ней стоял здоровенный лысый пед в распахнутой кожаной жилетке. Все тело в татуировках. Слава богу, хоть руки пустые.
Она примерилась, ткнула его кулаком в деревянное солнечное сплетение. Он, даже не вздумав уклониться, цапнул ее за волосы, протащил два метра, ударил лицом об стол.
— Сучара...
Еще удар. Из носа полилось горячее.
Больно, невыносимо больно. И обидно.
На третьем ударе она вцепилась в стол, с усилием подняла его и опрокинула за спину. Еще один болезненный рывок за волосы, и её отпустили. Громила лежал, приваленный столом. Она с удовольствием прыгнула сверху коленями, выдавливая из него воздух.
— Получи, козёл!
Удар кулаком разбил лысому нос.
— Тварь!.. Не трогай Вилю!..
На секунду потемнело, закружилось, как вьюга. Вика упала ничком, лицом прямо на оглушенного пидора. Обернулась. Сзади стоит чмо женского пола, в ручонках стул. Затылок саднит и пульсирует.
— Ага... — неумелый, но проведенный с душой апперкот отбросил бабёнку на пару метров. Не удержавшись на ногах, та рухнула на пол. Снова этот тошнотворный звук удара головой о твердое.
«Всё сношалось в доме Облонских...»
Она обернулась туда-сюда, сканируя ландшафт одним глазом, как гребаный Железный Арни. Второй почему-то не хотел открываться.
Напарника загнали в кабинку четверо каких-то новых персонажей. Один был полностью гол, другой размахивал выкидухой, но ему мешали спины остальных рвущихся внутрь.
Вика схватила умника за руку, раскрутила и швырнула в сторону танцпола. Перекатившись через стол и оставив на нем черный парик, тот рухнул мордой в опилки. У второго — это был Гера — вырвала железную трубку, ткнула, метя в лицо. Следующий удар в поясницу бросил голого пидора на пол, где тот и остался лежать.
Третьего очкарик свалил сам. Цепью.
Четвертого нигде не было видно. Должно быть, смылся.
Она огляделись. Разгромленный зал был почти пуст, не считая одного пьяного, храпящего в дальней кабинке. За танцполом на столе вяло шевелилось чье-то тело. Основной срач кипел в темном коридоре, рядом с туалетами. Похоже, всем им просто было по кайфу мочить, орать, вариться в этой огромной драке — точно так же, как четверть часа назад ебаться под это нереальное черно-белое мелькание.
Барахтаясь в перевернутой мебели, очкарик выбрался из кабинки. Поднял с одного из столов занавеску, непонимающе на нее уставился. Вика уже была на пороге. Избитые ноги подгибались, одеревеневшие руки пытались забросить на плечо подобранную с пола сумочку.
— На улицу! Быстро! — Она покачнулась, охнула.
— Подожди... я очки потерял... соскочили...
— Хуй с ними! Новые купишь!
— Я не вижу ни хера!
Взбегая по ступенькам, сломала второй каблук. Ничего, решила она, — так даже лучше...
Улица оглушила беглецов холодом. У входа толклись в непонятках остывающие геи, радостно обсуждая махач. Один голубец стоял спиной к дверям и что-то верещал в телефон. Вика на ходу шлепнула его по руке. Мобилка вылетела и разбилась об асфальт.
Пидор шарахнулся, повернул к ним испуганное лицо. Марго. Вика вспомнила, как он швырял в неё вилками. Подошла, устало влепила коленом под дых.
— За что?.. — Марго упал.
Остальные попятились. Смех и разговоры умолкли.
— Уходим, уходим, — бормотала Вика, дергая очкарика. Голова не варила. Оглянулась, успела увидеть, как розовая вывеска с готической надписью «ДЫРА» втянулась за угол.
— Я не знаю города, — парень тяжело дышал, нервно пытаясь поправить на переносице несуществующие очки. — Я не знаю, куда идти. Ночь. Ничего не понятно.
— Да куда-нибудь, — Вика пошатнулась, он заботливо придержал её и сам чуть не упал, — если они ментов вызвали, нас повяжут. Только на хер им светиться... И выкинь нахуй эту тряпку, зачем она тебе...
— Морду вытереть... — парень торопливо провёл скомканной занавеской по лицу, отбросил в сторону, — Черт, я в блевотине весь... И еще колено, блядь... А у тебя такой фонарь под глазом, видела б ты...
Вика попыталась перейти на бег. В боку резануло, она со стоном остановилась. Очкарик тормознул позже, чуть не упал.
— Что с тобой?
— Ничего... Дома качаются. И затылку горячо... Легко так...
Отдышавшись, она снова потащила его. Свернули за угол, спотыкаясь прошли два квартала.
— Подожди... — Сев на асфальт, Вика сорвала с отекшей мокрой ноги оставшуюся туфлю. — Тут магазин, я себе выпить куплю.
«Дерьмо, как бы ребро не треснуло... В гадах ходить нужно, в гадах. В ботинках омоновских, нах. Дешево и сердито. Женские туфли ебланы делают».
— Помоги подняться...
Парень подал ей руку, другой открыл дверь магазина. Удивился, что из рукава течет кровь. Переступая порог, Вика сплюнула в сторону солёным, набежавшим в глотку из носа.
— У тебя на лице кровь.... — Он близоруко прищурился. — И в волосах.
— Хуйня, не смертельно. — Она, морщась, потрогала шишку. — Зато и они нас запомнят надолго...
Скучающая немолодая продавщица вскинула выщипанные брови:
— Кто это вас так?
С видимым облегчением опершись о прилавок, очкарик сморщился и махнул ладонью: не спрашивай.
Первую бутылку Вика открыла прямо там и выхлестала залпом, облив подбородок. Ледяное пиво колом вошло в горло. С гордой панковской отрыжкой. Парень смущенно отвел глаза.
— Как тебя зовут-то? — Вытерла подбородок о плечо.
— Коля... Николай.
— Я Вика. Истребительница вомпайров, однозначно. Пошли, тут парк есть... По-моему.
Минуты три шли в полном молчании, пока не заметили, что по левую сторону тянутся кусты.
— Вот он, парк... идём... — Она поволокла его через заросли, прочь от дороги.
Вышли к скамейкам. Залитая лунным светом аллея была полна тишины.
— Фуф... Всё, садимся.
Они рухнули на грязно-белые доски. Порывшись в сумочке, Вика достала сигареты. Коля несколько секунд поморгал и уронил голову ей на плечо.
— Ты чего? — она отодвинулась.
— Спать... хочется.
— Кури, чтоб не хотелось, — Вика протянула ему пачку.
— «Винстон... Супер лайтс». Не, у меня свои есть. — Он ощупал карманы. — Были... Мобильник вот еще был...
— Бери, говорю, сигарету.
— Не курю я дамские...
— Кури-кури. А то заснешь, я тебя не потащу, клофелиновый ты мой.
Коля мучительно потер лицо ладонями, уронил голову:
— Подсыпали... вот суки...
— Вполне возможно, что и суки. С кем ты в клубе по мобиле болтал?
— С мамой...
Вика хохотнула:
— Примерный сын. По гей-клубам шляется.
Коля вставил в рот сигарету, выронил. Некоторое время тупо смотрел на нее, снова сунул в рот.
— Ну как дитё... — Вика глубоко затянулась. — Ты много того пива выпил?
— Полбокала...
— И сблевал ещё потом... Ничего, легко отделался. Давай, разговаривай со мной, а то заснешь.
— О чем? — он поднял на неё глаза.
— Например о том, зачем припёрся в Киев. Ты же не местный?
— Нет. Из Донецка... — Коля выдохнул дым, посмотрел на покрасневший фильтр.
— Специально в клуб приехал?
— Да...
— Ты таки пидор?
— Нет.
— А кто?
— Да какая разница... Всё равно не поверишь, — он согнулся и сплюнул кровавой слюной. — Губу, блядь, разбили, суки...
— Откуда тебе знать, чему я поверю, а чему нет!
Коля заторможенно пожал плечами. Тряхнул головой, неожиданно улыбнулся:
— Ну, если хочешь, у меня к пидорам профессиональный интерес.
Вика отбросила окурок:
— Я не ослышалась? Анальный?
— Сама ты анальный. Я журналист.
— Мелкий ты для журналюги.
— Я моложе выгляжу, я знаю. Мне вообще 22. На журфаке учусь.
— Уже маститый?
— Да нет... так... — он махнул рукой, — всё по мелочам пока...
— Ну и? На хрена тебе пидоры?
— Да о них никто же не писал толком. Все только и знают, что про Моисеева с Пенкиным шутить. Хуйня, короче. А реальной информации — ноль. Вот я и решил...
— Ебаться с ними в жопу?
Он терпеливо вздохнул:
— Зачем так грубо? Я с ними не ёбся. Ни разу, заметь.
— Один раз не пидарас?
— Перестань... — Коля потрогал губу. — Мерзкие они. Какая там ебля... Они меня эстетически не... — Сплюнул кровью, матюгнулся.
— Что ж ты за журналист, если предмета не знаешь?
— Да ну, блин, и ты туда же? Мне это всё уже слово в слово говорил один пидор театральный. Всё пытался клинья подбить. Мне вообще на этих театральных уродов везёт — как ни интервью, так пидор очередной...
— И?
— Я ответил, что задачей журналиста не является сосать хуи... как бы ему этого не хотелось.
— Журналисту?
— Нет, пидору тому.
— Ну а признайся, сам ведь наверно сосал... Интереса ради.
— Нет.... что ты! – Коля наморщил лоб. — На хуй это мне...
— А зачем тогда сюда приперся? В Донецке своих пидоров нету?
— Да есть... Только они меня все знают. Намозолил уже глаза. У нас там есть пара клубов для пидорвы, но меня туда не пускают. Больше не пускают. Опасаются, суки, видимо...
— Огласки опасаются?
— Да, типа того, — Коля ухмыльнулся, — они у нас пугливые.
— Зато здесь не пугливые... — Вика с болезненной гримасой ощупала ребра. О заплывающем глазе и царапине на затылке не хотелось даже думать. — Хорошо, что я айкидо занималась.... А то бы кранты, блядь...
— Угу, угу... В Донецке, знаешь ли, такие как мы не котируются. У них там вход только для своих. Так я, это... каникул дождался — и в Киев...
— М-да... — Вика обхватила себя за локти. — Силён. Девушка есть?
— Нету. Расстались.
— Бросила?
Он посмотрел на нее как-то странно:
— Да...
— Понятно... — Она закинула ногу на ногу.
— Что тебе понятно? Что? — Коля заерзал по скамейке. — Сама-то ты кто? Лесбиянка, да?
— Вполне возможно.
Он, казалось, обиделся:
— Ну, мне-то можешь сказать.
— Не стесняйтесь меня, я доктор, да? А я не обязана... — Вика потерла щеку. — Я, если хочешь, и сама не знаю, кто я...
— Ну спишь-то ты с мужиками?
— А это ничего не значит.
Коля замолчал, озадаченный. Потом тронул её за плечо:
— А чувак этот... Кстати, зовут его почти как тебя... он меня и правда трахнуть хотел?
— Уж что правда, то правда. — Она обернулась. — Я говорю об Элен, а ты о ком?
— Да это один хуй... Витя он, Витя.
— Вы знакомы, что ли?
— Да, к сожалению. Он сам тоже из Донецка... Виктор, блядь, победитель типа. Чуть меня не «победил». — Коля покачал головой, процедил с удивлением и злостью. — Вот же пидор хуев...
Вика сложила руки на груди, иронично сощурила подбитый глаз:
— Интересно получается... Ты ради него и пришел, да?
— Нет! Фу! — забормотал Коля. — Это случайность, поверь... Я просто охерел, когда он ко мне подвалил...
Вика испытующе посмотрела на парня: заволновался. Возможно, они с Элен договорились встретиться заранее. А то как-то уж очень спокойно оба разговаривали — покинутые любовники так себя не ведут. Хотя... Может, пацан и правда не пидор?
— А ты в курсе, что он хозяин этого гадюшника?
— Что, правда что ли?
— Ну, я так поняла, что да. Вы, наверное, давно не виделись?
— Да уж года два как. Кто б мог подумать, что эта сволочь меня травить начнет... За бутылку, что ли, отомстить решил?
— Какую бутылку?
— Да было дело... — Он сплюнул. — Дерьмо! Правильно я всегда считал, что все пидоры — сволочи.
— Тоже мне, открыл Америку... Хотя почему именно сволочи? — Вика усмехнулась. — Временами это милые, интеллигентные люди.
— Да ни в хуй!.. Понимаешь, они только снаружи так выглядят! А внутри — грязь! Днём такое чмо улыбается, шутит, культурой блещет, а вечером говно по груди размазывает и деньги из чужих карманов тащит. Подставляют друг друга, уроды, на каждом шагу... И ни на дружбу, ни на любовь не способны в принципе, хоть и любят об этом рассуждать. Короче, пошли они в дупло, хватит про них вообще...
— Маскируются под интеллигентов, говоришь?
— Ну да, мимикрируют, типа... Слушай, а почему ты мне помогла?
Вика посмотрела на него, достала сигарету из пачки, покрутила её между пальцами. Потом пожала плечами.
— Понятия не имею. Эмоция какая-то возникла, что ли. У меня так часто бывает: сначала делаю, потом думаю…
— Тебе попало хорошо... — он попытался дотронуться до Викиного лица. Она оттолкнула руку:
— Не трогай, сама знаю.
— Да у тебя кровь из носа идёт. И бровь разбита. Дай хоть вытру.
Вика подчинилась. Потом снова отвела его руку, достала из сумочки пачку одноразовых «Клинексов».
— Сухой рукой херня получится... Вот этим давай.
Коля вытащил одну салфетку, расправил:
— Капни пивом...
Закрыв глаза, она откинула голову. Мокрая салфетка приятно ползала по горячему лицу, смывая кровь, отгоняя беспамятство.
— Всё?
— Да, почти...
— Хватит, — она подняла руки, притянула его голову. Через полминуты оттолкнула. Подобрала лежащую на коленях сигарету, закурила.
Коля вытер рот, недоверчиво посмотрел на свои пальцы.
— Ты мне губу прокусила...
— Это чтоб ты не заснул.
— Ничего себе средство...
— Да не, это вампиры тебя покусали. Сельма Хайек со змеей. Ногу тебе в рот совала, текилой поливала... Или забыл? Вон, клыки уже отрастают. — Она резко затянулась, отчего кончик сигареты затрещал и ярко разгорелся. — Давай, выкладывай, что там у тебя с этим Элен в Донецке было.
— А ты мне ничего не расскажешь?
— Что тебе рассказать, милый мой?
— Ну, что-нибудь. Люблю равноценный обмен... во всём.
— Да? А я вот люблю, чтоб меня грубо пялили.
— Ну вот с этого и начни.
—Задница ты, вот что, — сказала она беззлобно, даже почти весело. — Ну, хуй с тобой... Только не засни, потому как это всё достаточно скучно.
— Это ты так считаешь.
— Ладно, ладно... Вообще, как я заметила, у незнакомых людей только три интересные темы для разговора — пидоры, футбол и буддизм. Или футбол, буддизм и пидоры, кому как нравится.
— Заебал меня футбол, я на каждый матч “Шахтера” должен ходить, а сам эту игру ненавижу... Извини, перебил.
— Короче, мне 28, я дизайнер. Тоже, как и ты, на компе хуячу. Родилась, училась. Жрала, пила, спала... Иногда хожу в гей-клубы. Приятно.
— Я всё-таки не могу понять… — Он поёрзал, устраиваясь поудобнее. — Я туда по необходимости сунулся, а тебе-то это зачем? Зачем смотреть на трахающихся мужиков?
— По необходимости… Хрен знает. — Она запустила пятерню в волосы, провела ладонью по горячей щеке. — Может, я только так кончить могу? Веришь?
— Не особо.
— Зря.
— Как там насчет дедушки Зигги, например?
— Фрейд… Тоже на кокаине сидел. Антидепрессант типа… Ржать не будешь?
— Я засыпаю…
— У меня бабушка жила в Чимкенте, меня к ней каждое лето возили. Года четыре мне было, по-моему. У меня там подружка была, Яна…

Двор залит солнцем, небо белесое от зноя, и земля жжет босые ноги. Яна тащит её за руку куда-то в огород.
— Хочешь, покажу тебе попу? — Спрашивает она.
— Покажи.
Рядом на грядке горох вьется по высоким рейкам, не видно, чем там занимаются девочки. Вика терпеливо смотрит серьезными серыми глазами. Яна спускает синие вылинявшие шорты и оттопыривает тощий задик, слишком бледный по контрасту с загорелой спиной.
— Нравится?
— Подумаешь…
— Теперь ты давай тоже. Ага?
— Не хочу.
На Яне одни шорты, а на Вике — культурное белое платьице с пышной юбкой на сборках. Ее кожа почти не загорает, сколько бы она не старалась.
— Жида… Ну что тебе стоит? Ты же у меня посмотрела? — Яна дергает её за рукав.
— Отстань! Щас как врежу! — Вика изо всех сил хлопает Яну по руке.
Яна гордо уходит.
Тот же огород, Вика и двоюродные братишки Яны — Алешка и Слава. Семейный подряд у них, что ли, был? Мальчишки тоже показывают ей попки, дают потрогать. Они стоят там рядом, нагнувшись, им это, видимо, нравится — потому что снимать трусы неприлично или еще почему… Им она тоже ничего не показывает, ясное дело. Слегка обидевшись, мальчики уходят домой, обедать. Вика кричит им вслед:
— Вечером играть приходите!
Она не любит равноценный обмен.

— Чего улыбаешься?
— Да так… — Коля прикрыл лицо ладонью. — Тоже детство вспомнил. Как на тихом часу в доктора играли… Доигрались: девчонке одной плеву пальцем нечаянно пробили. Такой скандал был потом…
— Обычная детская идентификация половых органов, чтоб ты знал. Интерес к своему телу. А не то, что думал этот старый эротоман.
— При чем здесь половые органы? Они же тебе задницу показывали.
— Один хрен. Я говорила, что не интересно.
— Ну почему, я понимаю: зарождающийся интерес к жопам, всё такое… Любому психологу было бы…
— В школе было весело. То есть, было-то на самом деле хуёво, но вспомнить весело. Как я была сексуальным маньяком.
— ? — Глаза Коли раскрылись шире.
— Как я, типа, изнасиловала подружку. Да ты не смотри так, нам по девять лет было… Короче, мы играли с двумя девочками из шестого класса. На колени ее поставили и на голову надели ведерко. Пластиковое такое, малиновое. Отплясывали вокруг нее, как на какой-то церемонии. Улюлюкали. А вечер уже, ужинать идти пора. Кто ж знал, что ей не нравится? Она уйти хотела, мы не пустили… Помню, это был глухой двор, с детской площадкой и помойкой. Конец мая, часов одиннадцать уже, летучие мыши летали... Хорошо было на улице, а втроем, знаешь, уже как-то скучно. Просто не хочется иногда, чтобы человек уходил…
— Угу, понимаю…
— А надо сказать, была эта Аня чистокровной еврейкой. Подлая такая девочка, ревновать меня еще заставляла, вякала, что хочет не со мной дружить, а с какой-то Настей. И вот она срывается, бежит домой и орет как резаная: «Бабушка, они меня изнасиловали!» — Вика ухмыльнулась. — Мы с Анькой еще толком не знали, что это слово означает, а бабаня её пейсатая знала, естественно. Её дитятю на колени поставили — это же холокост, ёбт! Удерживали насильно! Мало ли, может, мы и в пизде у неё копались, верно? Всё-таки этим двум девчонкам было уже по тринадцать... А вот теперь представь, как девятилетнему ребенку перед всем классом училка доказывает, что он фашист и извращенец. Кстати, из октябрят выгнали…
— А меня не выгоняли, хотя, помнится, грозились пару раз, что в пионеры не примут... И таки не приняли: как раз СССР наебнулся, всё по пизде пошло…
— СССР… А мне обидно было, честное слово. В общем, после этого я записалась в секцию на самбо. Айкидо это уже потом, в начале девяностых. А эта Аня красивой была девочкой. У меня в детстве и была только одна подруга, она, — пока её бабка вместе с ней в Америку не съебала... С мальчишками было проще дружить. У них в мозгах говна было меньше… Да ты спишь! А ну, курить живо!
— Да не сплю я, не сплю. — Коля протер глаза, выковырял мизинцем из уголков частички засохшего гноя. — Конъюнктивит хронический, по три дня в линзах ходил…
— У меня тоже.
— Линзы носишь? Хе… — Он отчего-то обрадовался. — А эта Аня всё равно ничего не объясняет. Мало ли, что кому сказали в детстве.
— Я и не собираюсь ничего объяснять. — Вика протянула ему открытую пачку. — Бери. Ну, если тебе так уж сильно интересно, у меня была подростковая гиперсексуальность. Это когда кончаешь на всех с более-менее симпатичной мордой. Девушку увидишь с твердыми сосками под платьем — и готово.
— Понятно…
— Ни хера тебе не понятно. Гормональный взрыв проходит, а вся эта херня остается здесь. — Вика постучала себя по лбу. — Я уже захотеть-то толком никого не могу, а мозги требуют… Ну, и когда дружишь с парнем, трудно представить, как ты с ним трахаешься. Надо или сразу его завалить, или забыть об этом.
— Жестоко… — Коля в раздумье выдвинул подбородок.
— И парни мне нравятся женственные.
— Да я уже понял. Тебе поэтому на пидоров смотреть нравится?
— Понятия не имею. — Вика медленно пьянела. Сейчас алкоголь разлился по телу, и ногам стало тепло. Кожу на лице покалывало, будто слабые электрические разряды шли от затылка к ступням. — Просто не нравится гетеросексуальное порно. Да, кстати, чтобы мне понравиться, нужно волосы отрастить. И знаешь, если бы ты губы накрасил…
— Ну ты даёшь!.. — Коля неохотно поднялся со скамейки. В голове всё кружилось, и отчего-то тянуло к земле, пригибало, стелило. Видимо, так действовал проклятый клофелин.
— Тебе отлить надо? Давай помогу! — Услышал он словно издалека.
— Из-звини, я отойду. Я это сам привык делать.
— Смотри не свались там!
— Постараюсь… — Он поплелся через газон к ближайшим кустам, земля под которыми была густо усеяна пустыми банками, битым коричневым стеклом и пакетами из-под чипсов.
Вика откинулась на спинку скамейки, запрокинула лицо. Отчего-то вспомнился голос: «Я так не могу. Как будто с мужиком трахаешься. И походочка у тебя мужская. Понимаешь, мне нужна девушка, с которой не стыдно куда-то выйти…» Уёбок! Как его звали-то? Так же, как этого, который там отливает… Ирония судьбы, однако.
Парень что-то долго не возвращался. Она легла на спину, поставив ноги на скамейку и согнув колени. Конечно, она это ему не расскажет. Хуй с ними со всеми… Именно это она и сказала той женщине-прокурору из Москвы. Они вообще не стоят того, чтобы из-за них так надрываться. Как же это было?

Анталья, утро. Халявный шведский стол в ресторанчике под тентом. Она старается нажраться до вечера, потому что денег, как всегда, не хватит до конца отпуска. На ней мужская футболка цвета хаки и джинсовые шорты. За одним столиком с ней сидит худенькая миниатюрная женщина без возраста, в клетчатом дорогом костюмчике. Смотрит с жалостью, будто Вика собирается покончить с собой от обжорства. Женщину подташнивает, это заметно, она вся на нервах. Не выдерживает:
— Всё съем, что вижу, а что не съем — надкушу.
«Вай, как неприлично много кушать на халяву, а я и не знала!»
— Знаете, может, это так и выглядит со стороны, но это моя единственная еда до вечера.
«Сейчас застенчиво улыбнусь ей, обезоруживающе, ага!»
Выясняется, что женщине пятьдесят, она приехала к любовнику-музыканту, а он в нее кончил и больше не хочет встречаться. Достала, видимо, своей настойчивостью. Женщине действительно плохо — Вика её прекрасно понимает, её и саму отшивают часто. Они долго говорят по душам, вместе идут на пляж. Вика загорает топлесс и спрашивает, не шокирует ли это Татьяну — ее так звали, кажется... Та отвечает: «Ничего, у вас красивая грудь. Такую показать не стыдно». Обед и ужин ей теперь обеспечены. Они вместе идут вечером на дискотеку, и там Вика нажирается красным вином до скотского состояния, очухивается на пляже, на ней лежит какая-то турецкая сволочь, ногой ему по ебальнику, но это всё детали... Утром они снова беседуют о том, какие мужики, в сущности, сволочи. Вика добавляет, что и бабы, в общем-то, ничуть не лучше. У Вики на шее откуда-то появился огромный засос, и женщина ей сочувствует — еще бы, жертва насилия. Дитя потерянного поколения, ёбт. На него можно проецировать свои проблемы, утешать, жалея попутно себя. Вика старается смотреть ей в глаза. Честно и открыто, чтобы вызвать доверие. Ей самой уже неудобно, но хочется жрать. Вечером они вдвоем пьют на пляже красное вино и купаются обнаженными, благо никого нет. Так, какой-то молодой немец на вечерней пробежке носится туда-сюда по кромке воды.
Лежат на песке, как будто загорают, хотя солнца давно нет, подставляют ладони ночному ветру. Поют «Мурку» — хит всех времен и народов. Егор Летов для нее, пожалуй, не подойдет, но Вика поет и его на всякий случай. Тётку разбирает смех. Разбирает, разбирает, потом они придвигаются ближе друг к другу. А на вкус это противно, н-да… Темно, где-то вдалеке играет «Ред хот чили пепперс». Хорошо, в общем. И женщина довольно приятная, и жалко ее, по большому счету. И хочется сделать для нее что-то хорошее, и еще Вика пьяна в дупель, ага.
Вкусно жрать… Хорошая вещь, беспесды.
А телефонами они так и не обменялись — зачем? Когда Вика садилась в автобус, чтобы ехать в аэропорт, она поцеловала Татьяну в блеклые губы. Еще раз сказала ей: «Не страдайте так, они этого не стоят». Татьяна улыбнулась уголками губ, а в глаза ей было вообще больно смотреть. Вике показалось, что она сама — очередной молодой мужик, который попользовался чьим-то одиночеством и смывается в никуда. Не, милая была женщина. Опять же, кормила… Кстати, в соседнем номере жила молодая москвичка Христина с красивыми узкими бедрами и татуировкой во всю спину — ну почему не она? Эта девушка позволила разглядеть татуировку в своем номере — сверху змеится дерево, а на ягодицах корни. Почти плоская грудь. Оставила стринги, когда уезжала; Вика перегнулась через балкон и стянула их с веревки. Мелочь, а приятно.

Коля возвращается. Споткнулся обо что-то, надо помочь ему встать. Всем людям надо помочь. У всех проблемы, ёбт. Только я без проблем, только я. Зорро, нах…
Вика нехотя слезла со скамейки, но помогать не пришлось. Коля вернулся повеселевший, плюхнулся на свое место:
— Ну, что дальше-то было? Давай, не утаивай ценную информацию от общественности.
— А дальше что? История Брюса Ли дальше. Экшн. С девочками я вообще старалась не общаться лет до шестнадцати. Веришь ли, я их ненавидела. Всякие дурные разговоры о том, кто что надел, кто что кому купил, что съел. А лет в тринадцать они начали встречаться с мальчиками — это вообще тушите свет! Всякие подробности о том, кто кого поцеловал и куда с кем пошел, и что было потом. Мне с ними было скучно. Кстати, я в куклы никогда не играла, зато у меня были машинки и пистолеты, но это так, дело вкуса. А, вот: ещё их дико интересовало, были у меня месячные или еще нет. Я за такие вопросы с ходу давала по морде — какое их сраное дело? И знаешь, очень стеснялась раздеваться вместе со всеми на медосмотре. С парнями так не было никогда. С ними и поговорить было о чем, о кун-фу, например. И музыку они слушали «правильную».
Ну, и девицы, естественно, часто доёбывались — чего это она, мол, с нами не хочет водиться. Лезли по пустякам.
— Это как?

Людка опять интересуется, трахалась ли Вика с парнями.
— Не твое сраное дело. — Вика учит историю перед уроком, потому что спрашивают только её, остальные себя домашним заданием не утруждают.
Людка поддает снизу по учебнику. Не стоило этого делать. Лыбится своим лягушачьим герпесным ртом. Срань болотная. Все вы тут срань болотная, быдло…
— Не трахалась, конечно, — шаловливо заявляет Людка. — Ты дура и уродина редкая. Это и так понятно. На тебя и не встанет ни у кого.
«Доиграется. Послушаем, что еще скажет».
Людка продолжает приёбываться, треплет Викины волосы.
«Упала с самосвала, да? Еще посмотрим, кто упал. И чем тормозил».
— А сиськи, вы посмотрите на эти си…
Вика прицельно бъет Людку ногой по лобку, туда, где кончается джинсовая мини-юбка, ещё, ещё, ещё, пока та не начинает орать. Туда нельзя бить, но отъебись, сука, отъебись от меня, отъебись на хуй, падла!
Её оттаскивают учительница русского и завуч. В руках у Вики выдранные пряди Людкиных волос.
— Отъебись от меня, поняла? Иначе самой будет нечем трахаться!
Дальше, понятное дело, родители идут в школу. Они ее не ругают, они — её лучшие друзья. Да и вообще, не хер лезть с идиотскими вопросами!

Волосы у Вики становятся намного короче: «Снимите побольше, голове жарко». К девушкам она сначала пристает нарочно, чтобы сами не совались к ней — оставили в покое. Позже это входит в привычку, хотя защищаться больше не от кого, и девушки её окружают совсем другие. Все считают её лесбиянкой, и до некоторой степени это правда. Она специально старается держаться как парень, говорит довольно низким голосом. Её бесит, когда кто-то говорит ей, что она девушка. Бесит и всё тут. Она одевается в стиле «унисекс», и ей приятно, когда кто-то в общественном транспорте толкается и шипит: «Подвиньтесь, молодой человек». Парни по-прежнему — её лучшие друзья, они вместе бухают и треплются о сексе. Но только треплются. Ей доверяют как «своему», такие вещи обычно не говорят девушкам. Она дерется наравне со всеми, не может пройти мимо, если кого-то бьют, оскорбляют — даже совсем незнакомого человека. У неё обострённое чувство справедливости, и это окружающие испытывают на своей шкуре.

— Да я уже понял, что ты Джеки Чан в юбке.
— Юбки-то я и не ношу. Неудобно. И в них, как ты знаешь, бабы ходят.
— Да что они тебе плохого сделали? — Коля машинально чиркал зажигалкой — явный невротик.
— Ничего. Просто не хочу быть как они. Имею право. — Вика закинула ногу на ногу, щиколотку на колено.
— Ну, знаешь, мне этого никогда не понять.
— Все так говорили. Все мои парни. С девушками легче — взяла и закадрила.
— Ты же их ненавидишь?
— Ну да, в принципе. Но они красивые. Вообще люблю красивых людей.
— Всё человечество любишь, да?
— Да, да… Дайте мне гранатомет — и я спасу мир. Нет, конечно. Помнишь, у Уитмена: «мужчину с женщиной наравне». Вот так я людей и люблю.
— Н-да… Я вот не люблю человечество, хотя хотелось бы. Но слишком часто оно мне пинка даёт… — Коля закусил губу. — А что-то дальше?
— А что дальше? Сам видишь. Меня вот видишь. Я разве выгляжу как нормальный человек? И не хочу я рассказывать, что было дальше. Хуёво было дальше… Ты вот лучше скажи, на черта тебе пидоры сдались? — Вика вскочила со скамейки и пнула доски босой ногой — плевать на боль… Тяжелая скамейка покачнулась, и Коля нырнул вперед, чтобы удержаться.
— Ты чего? Я просто спросил! Не рассказывай, если не хочешь.
— На хуй всё, на хуй! — Она полезла в сумочку. — Заебало всё!.. Такси себе вызови, вот мобильник. Больное это человечество, ебать его надо, а не любить.
— Что я такого сказал?
— А не хуй в мозгах копаться… Извини, я как ненормальная сегодня… Извини.
— Ну, хочешь, я о себе расскажу?
— Мне не интересно. — Сурово бросила Вика.
— А я все равно. Ты только сядь, я тебя боюсь уже. Успокойся. — Он подсунул под себя ногу, повернулся к ней. — Значит, как это там… Рос я обычно… Застенчивым был, читал книжки… Ну, очкарик, всё такое… Страдал всякой хуйнёй… Лазил по интернету…

Теплый весенний дождь, площадь в Донецке и памятник Ленину, вокруг которого толпится потягивающая пиво молодежь. Он подходит к ним боком, словно подсознательно защищаясь от возможных ударов.
— Пардон, это здесь чат «Крутизна» собирается?
К нему поворачиваются лица. Некоторых он узнаёт по фотографиям.
— Здесь… А ты кто? — с любопытством интересуется затянутый в костюм кадр с модной щетиной на щеках. На вид лет 30, остальные куда моложе.
— Я Киллер пидоров.
— А-а-а, так это ты! — в него со смехом тыкают пальцами, предлагают пиво. — Где же твой двуручный меч, Киллер? Или ты со «снайперкой» работаешь?
— Дома забыл, — улыбается он.
— А пидоров — это фамилия?
— Нет, ученая степень. Давайте знакомиться?..
— Я Доктор, — протягивает руку щетинистый.
— Лилит, — отлепляется от бутылки «слабоалкоголки» тощая девушка в кроваво-красной блузе.
— Извратница.
— Я, — представляется патлатый парень в рэперском прикиде. — Просто Я.
— Злой Кошмар.
— Браток.
— Ламия.
— Остальные позже подтянутся. — Доктор улыбается, глядя ему в глаза. — Ну, так какой же длины твой меч против пидоров? А какой толщины?
— Док, замолчи, — девчонка, назвавшаяся Ламией, двигает его локтем в живот, — не можешь без пошлости…
— Да ничего, нормально… — роняет Коля, отпивая предложенное пиво.
Они болтают ни о чем под редкими каплями дождя. Смеются. В какой-то момент у Доктора звенит мобильник, и он, наскоро попрощавшись, убегает. Остальные выдвигаются в сторону ближайшего бара. Выглядывает солнце.

— Они там каждую неделю собирались, — сказал Коля. — Дай еще сигарету.
— Бери. Черт, уже заканчиваются…
— Да, так вот… Тогда я с этим Витей и познакомился.
— Это он — Доктор?
— Да.
— А что он по чатам лазил-то?
— Ну, это элементарно. С мальчиками знакомился. При этом, кстати, гордился тем, что сам никому в жопу не даёт. Впрочем, при ином раскладе я бы с ним вообще общаться не стал — это точно. Мнительный был. Да и остался, в принципе…
Вика отхлебнула «Оболони», вытерла рот.
— Когда ты понял, что он гей?
— Да в тот же вечер и понял. — Коля задумчиво пощелкал зажигалкой. — Он в бар к нам явился, поторчал, поболтал и как-то так подгадал, чтобы мы с ним вместе домой шли. Я набухался изрядно на радостях, что наконец-то всю эту гоп-компанию увидел — до того общались только в чате — и потом мне надо было протрезветь на воздухе, чтоб домой прийти, не заплетаясь... У меня родоки не пьют, им бы это не понравилось…
— А он тебя к себе домой не звал?
— Неа. Так, погуляли, поболтали… Я ему всё и вывалил. С девушкой недавно разошлись, родители достали, да и вообще вся жизнь — говно…
— Ну-ну… Перманентное говно. У всех так…
— А он отчего-то упал на умняк и сыпал гей-статистикой всё время — какова процентность гомосеков среди животных, ну и так далее... Ну я слушал, слушал, а потом в лоб ему: «Ну-ка, признавайся, ты гей или нет?»
— И что он?
— Ну, что… Стушевался сильно…

— Коля, ты меня прости, — говорит торопливо Доктор, идя рядом. Его серый костюм почти совсем растворился в сумерках. — Да, я гей. Но не пассив, нет.
Коля избегает смотреть ему в лицо.
— Да мне-то что… — бормочет растерянно, и оттого грубовато.
— Мы вроде бы подружились…
— Ну...
— Ты же не станешь ко мне хуже относиться? — в глазах Доктора мелькает мольба.
— Да нет, что ты. — Коля машет рукой. Ему неловко. — Я не гомофоб. Погоняло в Интернете — это так, выебон. А ты нормальный, не похож на этих… Единственно, мне теперь будет неловко в твоем присутствии рассказывать анекдоты о пид… о геях.
— Да подумаешь, это мелочь. — Доктор облегченно расплывается в улыбке. — Зови меня Витей. Заебали клички…
— Ну а я — Коля. Пошли еще выпьем?
— Пошли… Потом будем тебе такси ловить.

— Клички его заебали? — усмехнулась Вика.
— Ну да. О том, что он Элен, я узнал буквально на следующий день, когда шел мимо памятника Ленину, и он там толокся с какими-то непонятными личностями. Я думал, это снова чатовцы, подошел, а это оказалась донецкая гей-тусня. У них там — представляешь — тоже место встречи было…
— …которое изменить нельзя, — добавила зачем-то Вика.
— Угу. Типа того. Послушал их, вдохновился. Новая культура, думаю. Любопытно стало… Но они так странно на меня смотрели, что я оттуда смылся поскорей. А потом уже скумекал, что это как раз то, что мне нужно.
— В плане?
Коля вздохнул.
— В плане, в плане… Я тогда на первом курсе учился. Хотелось стать вели-и-иким, знаешь, блядь, журналистом… В общем, детство в жопе играло. Решил карьеру начать с какой-нибудь этакой «бомбы», захуячить сенсацию, чтоб все обосрались и потом долго аплодировали стоя. А в качестве первой мишени выбрал гомосеков, о которых в нашем совке, как ты знаешь, писать никогда было не принято. В общем, вот она, сенсация — бери голыми руками. Только не знал, как туда к ним пролезть. Ну, и попросил в итоге Витю…
— Кажется, догадываюсь.
— Что? — он посмотрел на Вику.
— Типа, чтоб он тебя везде представлял как своего бойфренда?
— Ну, не совсем так… — Коля сплюнул. — Он просто говорил «это со мной», и все тут же отъёбывались... Хотя это один хуй. Разница только в словах, смысл тот же.
— Давай дальше.
— А что дальше… У пидоров каждодневные гулянки происходили или в сраной кафешке, называлась она «Роза», или у кого-нибудь дома. Я в кафе сидел с ними пару раз, пока не наскучило, а потом попросил меня как-нибудь к ним в логово провести. Ну и…

— У Антуанетты сегодня день рожденья, — Витя плюхается на скамью рядом с ним. — Проедемся? Ты, вроде, хотел…
— Антуанетта — это кто? — Коля отрывается от газеты, зыркнув на часы, — вечно опаздываешь, как баба…
— Но-но-но! — Подкручивает тот невидимый ус. — Я выше этих никчемных существ с отвратительными рудиментами, называемыми грудью…
— Это для тебя они никчемные. А для меня…
— Ладно, знаю. — Витя скребет выбритый подбородок, рассеянно оглядывая оживленную под вечер аллею. — Антуанетта — это лесбиянка, одна из тех, что с нами вертится постоянно. Дура конченная, конечно… Но пидарасок припрётся немерено. Попиздеть и нажраться. Так что поглядишь, как себя ведут эти трепетные «дети порока» в пьяном виде.
— Лады, поедем. А почему вы их пидарасками зовёте всё время? Сами-то вы кто?
— О, дитя моё… — глумливо хихикает Виктор, на глазах превращаясь в Элен, — какие же мы пидараски? Мы — ненатуралы. А пидарасок мы ебём и выбрасываем. Это мусор.
Коля ошарашенно ржет:
— Как-то это не стыкуется с тем, что ты тут мне давеча втирал. Геи, мол, не делают разделения на активных и пассивных, и ебут друг друга взаимно во все щели. — Он сворачивает газету и стучит получившейся трубкой по колену. — А также полюбовно сосут.
— По-разному бывает, — бурчит Витя, вставая. — Идём, а то я тачку в запрещенном месте поставил…

— Ну и как? — Вика посмотрела на свет бутылку, поболтала.
— Что как?
— Ну, что там было-то?
— Вик, я спать хочу… — парень зевнул так, что хрустнули челюсти. — Давай, может, потом? Завтра, например…
Поставив бутылку на гравий, Вика взяла его за плечи и хорошенько встряхнула.
— Дурак, я ж сказала тебе «не спать!»
— Блин, ну понимаешь, у меня башка плохо соображает… совсем плохо…
— Подумаешь! Я тебе колыбельную уже спела. Хватит. Теперь твоя очередь петь. Давай, лей поток сознания.
— Ну ладно… — Он протёр щепотью слипающиеся глаза. — О чем я там… Значит, мы пришли. Перезнакомились с пидорвой тамошней, кого я не знал. Выпили, то да сё… Тосты у них были идиотские: «За 21-й век без натуралов», «за здоровье Бориса Моисеева», «за здравие Аллы Пугачевой»… Детский сад, в общем… А потом началась игра в фанты…

Игра происходит в замусоренной комнате, воняющей носками, дешевым парфюмом и спермой. Облупленный стол, придвинутый к стене, демонстрирует остатки братской гей-трапезы. На видное место поставлен надпитый литр водки.
Играющие рассаживаются на диване, на стульях, кто-то — прямо на полу. Образовывают неправильный круг. Коле достается место между женоподобным Димой с выщипанными бровями по кличке Хуна (вот уж явный педераст!) и каким-то дебиловатым школьником, которого притащил с собой Катя — рябой адвокат по фамилии Катиков. Школьник пьян, он всё время беспокойно озирается в поисках Кати. Но его опекун, насколько понял Коля, находится в это время на кухне, щупая задницу какому-то безымянному пидору.
Витя сидит по правую руку от школьника, о чем-то задумавшись. Коля хочет узнать у него, как играть в фанты, но уже всё началось, — некогда.
На середину комнаты выходит похожий на кузнечика тонконогий педераст Кися. На нем шорты, открывающие змею, вытатуированную на ноге. Намазанные гелем волосы торчат вверх черными блестящими иглами. «Даже брови покрасил, вот пидор», — думает Коля с отвращением.
— Давайте каждый по одной вещи, — командует Кися. Все снимают часы, либо дают зажигалку, либо ключи. Всё это Кися прячет в шапку. Школьник даёт колпачок от ручки. От Коли педерасту неожиданно достаётся грязный носок, снятый с ноги. Кися пару секунд с отвращением смотрит себе в ладонь, потом с брезгливым воплем швыряет носок в Колю. Все валятся на пол от смеха. Кто-то хлопает Колю по плечу.
— Давай нормальную вещь, — звенящим от возмущения голосом требует Кися.
Пожав плечами, Коля достаёт из кармана поломанный брелок — комара в куске янтаря, отдаёт ему.
— Загадываем фант, — Кися с ненавистью смотрит на Колю, перемешивая рукой содержимое шапки.
Все начинают наперебой орать:
— Заставить лизать пол!
— Нет, пусть покажет жопу!
— Блядь, меня послушайте!
— Подождите…
— Пусть поцелует того, кто справа! Языками!
Кися повышает голос:
— Так, придумали! Тот, чей фант я сейчас вытащу, будет обязан поцеловать сидящего справа! С языками! Протесты не принимаются!
Слышатся шутливые протесты:
— Ты глянь, какое уёбище рядом со мной! Не хочу!
— За уёбище получишь!
— Да шучу я. Но ты меня не прикалываешь.
— На себя посмотри, хабалка…
— Цыц! — Кися показывает на стол, — кто не хочет исполнять, тот выжрет всю водку залпом. Весь литр. Это такой штраф. Иначе его очко уйдёт в зрительный зал.
Под общий хохот суёт руку в шапку. Достаёт колпачок от ручки.
— Блядь, — вырывается у школьника. Он поворачивается вправо, смотрит на Витю. Тот, казалось, только что очнулся. Заторможено глядит на Колю, переводит взгляд на перепуганного малолетку. Школьник косится на стол, словно пытаясь взглядом сожрать весь литр. Но он не в состоянии выхлебать даже двести грамм, и по нему это видно.
Присутствующие начинают свистеть и улюлюкать.
Кися испытующе смотрит на Колю, словно ожидая какой-то реакции. Но тот спокоен.

— Ты понимаешь, — сказал он, кладя руку Вике на колено, — он, должно быть, решил, подумал, что у нас с Виктором любовь. И, видимо, думал мне таким образом отомстить за вонючий носок. А еще, я так понял, этот опущенец Кися ненавидел натуралов, так что ситуация со школьником (кстати, я только что вспомнил, пацана Пашей звали) ему была по кайфу вдвойне… Ну, а я не отреагировал никак, и это его сбило с толку…
— Ну и? — Вика сняла его руку с колена. — Поцеловались они?
— Да куда делись… Конечно. — Коля встал со скамьи, потянулся. — Мерзкое такое зрелище. Я похожу немного, ладно? А то башка туманится.
— Давай дальше.
— Следующий фант был… какой же… а, всё, вспомнил: станцевать стриптиз. Выпало какому-то мерзкому бесполому гондону с белыми волосами. Он залез на стол, поскидывал оттуда посуду, долго извивался, а все хлопали и хохотали. Кто-то морщился. А я просто встал и вышел на кухню, типа покурить. Там на полу сидел Катя, я не сразу понял, что он делал…
— Срал?
— Нет, дрочил хуй педику пьяному, не помню, как звали, тот на полу шевелился и охал. А двери были закрыты плотно, так что их не слышно было. В углу еще сидела эта обкуренная Антуанетта, с полном ступоре, даже глазами не водила. Уродина — пиздец! Морда кирпича просит, глаза намазюканы, как у последней блядищи... Не помню, чтобы она хоть с кем-то в этот вечер общалась. Я постоял, покурил, а потом этот пед открыл глаза и меня увидел. Он тогда оттолкнул этого Катю и мне предложил групповуху.
— А ты?
— Я сказал: «это не ко мне», и ушел, закрыл дверь за собой. Попал как раз к третьему фанту. Там пол был уже весь в жратве, тарелки побились, пока этот гомосек танцевал…

Третий фант придумывают долго и с хохотом, наконец сходятся на том, что проигравший должен кого-то трахнуть прямо на столе.
— Допустим, 15-го по счету, если считать слева. Ага? — Кися обводит всех взглядом.
Играющие гудят, то ли соглашаясь, то ли протестуя. Кися суёт руку в шапку, копошится там. Коля лихорадочно считает людей слева от себя. В глазах мельтешит от выпитого, он два раза сбивается, наконец, бросает это занятие. Переводит взгляд на Кисю и… встречается с ним глазами.
— Я не играю, — быстро бросает он и встаёт.
Остальные не сразу реагируют на его заявление. Коля уже берется за ручку двери, когда в спину доносится полный злости крик:
— Так нельзя!!
Мгновением позже об дверь ударяется кусок янтаря, отскакивает, катится по полу.
— Нехуй мухлевать было. Ты ведь специально его искал, — Коля подбирает брелок, показывает всем, разворачивается и хлопает дверью. Натягивает в прихожей ботинки. Пытается зашнуровать, бросает.
На него падает чья-то тень, перечеркивая квадрат света из кухни.
— Уже уходишь? — Катиков слюняво курит, держа сигарету мокрыми, выпачканными в чем-то пальцами. — А то там мальчик интересовался…
— Еби сам своего мальчика. Спасибо за приём, — раскрутив замки, Коля выскальзывает на лестничную площадку.
— Ну зря ты так… — усмехается Катя. Окончание фразы отрезает захлопнувшаяся дверь.
По улице он шагает, шарахаясь. Поздно, район незнакомый. Асфальт раздолбанный, весь в грязных лужах. Такси, что ли, взять?..
— Коля, подожди!
Его нагоняет запыхавшийся Виктор.
— Честное слово, если ты из-за этого Паши зассанного, то я не хотел с ним сосаться. Он сам активность проявил.
— Так-таки и не хотел? — ехидно щурится Коля, — расскажи кому-нибудь другому. Вас, геев, настолько мало, что вы с кем угодно готовы хоть лизаться, хоть ебаться. Как животные.
— Это неправда, Коль, — Витя послушно идёт сзади, словно собачонка. — Ты просто не понимаешь, где шутки, а где нет.
— О, конечно, я не понимаю шуток! — Коля перепрыгивает лужу. — Зато вы их просто обожаете. В шутку лизнуть натурала, в шутку отдрючить неизвестного педрилу на столе, при большом скоплении народа — а то и самому подставить очко! В шутку! Всё в шутку! Да иди ты на хуй…
— Коль, да я бы тебя отмазал, если бы тебе пришлось кого-то… И вообще могу отмазать от чего хочешь, у меня знакомый в ментах хорошо стоит…
— Я, блядь, не привык надеяться на чью-то помощь! Ты меня, блядь, мог просто предупредить? И насчет Киси этого сраного тоже мог предупредить… Какого хуя я должен становиться заложником твоих разборок с каким-то пидором?
— Прости… — Виктор, кажется, сейчас расплачется. Колю это только злит:
— Да я тебе кто — любовник, что ли? Чо ты оправдываешься? Ты не слишком ли в роль вошел?
— Я... нет… я не то имел в виду…
— Так и не вешай мне лапшу на уши. Ни в чем ты не раскаиваешься, ты только делаешь вид, что тебе неудобно. Просто ты привык так жить, — ступив на край тротуара, Коля машет оранжевому прямоугольнику с черными шашечками, вынырнувшему из темноты. — Возвращайся к ним, а я домой поеду. Уже увидел достаточно. Буду переваривать.

— И что, он вернулся?
— Вернулся… — Коля стоял, облитый светом одинокого фонаря, словно молоком, и отколупывал с футболки подсохшую блевотину.
— Брось, — сказала Вика, подавляя пивную отрыжку, — футболке пиздец. Выбросишь её, новую себе купишь. Что за надпись барыжная — «Нет причины кончать»?
— Это так альбом у группы «Хуй забей» называется, — пояснил Коля, разглядывая порезанное плечо. Рукав в этом месте покоробился, ссохся от крови.
— И песни у них такие же?
— Ага. Прилипло, черт… — Он осторожно подергал за край и скривился от боли.
— Не трогай, потом с горячей водой отпаришь, а то снова кровь пойдет. Редко дерешься, что ли?
— Да, редко… — он снова сел на лавку, с сожалением рассмотрел сбитые кулаки. — А ты часто?
— Бывает, что приходится, — Вика с удовольствием вытянула ноги, упакованные в эластичные джинсы.
— Классные ноги.
— Не пизди.
— Да нет, правда, мне нравятся.
— Ты, кажется, от темы уклонился. Что там с твоим Элен?
— А что он… — Коле явно не хотелось возвращаться в прошлое. — Что он… он с этим Катей, как выяснилось, приятель и коллега. Оба сволочи. Прикинь как делали: давали объявления в газеты, отлавливали чуваков, кто не прочь поебаться, но боится своего неумения, назначали им встречи и трахали их.
— Ну так что тут такого? Каждый живёт как может…
— Да, но потом эти письма начинали гулять по всей тусовке. Так же, как и жопы этих придурков. Там, среди «солдат любви», были и мальчики, и здоровые мужики, и всех их трахали эти козлы, с брезгливой миной: «Ах, ненавижу плебеев, мне бы что поутонченней». На лицо бы им насрали, вот бы утончились! Кстати, с этим Катей вскоре так и произошло. Один строитель, которого он пытался трахнуть у себя дома, приставил ему к горлу нож, связал ремнём от штанов, выебал и обосрал. А сам при этом истерично рыдал, что его никто не любит. И Катиков рыдал — ему страшно было.
Вика расхохоталась:
— Весело!
— Ага. Кати перенес нервный срыв, три недели из дома не вылазил, оплакивал свою анальную девственность. Он-то привык только сам всех трахать…
— А откуда знаешь всё это?
— Да Левашко же всё и разнёс… Элен, в смысле.
— Может, спиздел?
— Да нет, как оказалось, правду сказал. Спиздел он в другом… Я как-то с чатовцами пиво пил, подошел к гей-тусне, спросить, не видели ли они Виктора, он же Доктор, а они ржут, говорят: «Он тут на днях хвастался, что, мол, Киллера выебал». Я виду не подал, говорю: «Вы ж над ним смеетесь, наверное, вот он и пиздит. А я журналист, а не пидор». И ушел. Этот долбаный Катя мне вдогонку еще что-то ворнякал, типа он знает многих пидоров-журналистов… Кстати, не соврал. С одним из названных им людей мне пришлось на летней практике общаться — таки пидор и есть… Пресс-атташе одной команды, нехуевой, скажу я тебе. Волосы покрашены как у бабы. Только что у футболистов не сосет, как в одном рассказе...
— А что Элен?
— Да что он... Открещивался, конечно. Отмазки лепил, мол, его оклеветали. Я на него был злой, как собака, пару недель вообще не общались. Перестал к нему в гости заходить, и других из «Крутизны» подговорил — а то они любили у него тусануть время от времени, и всем как-то было плевать, что он гей.
— Он к тебе не лез?
— Да нет, побаивался, что пошлю на хуй. Так, мог иногда по колену рукой провести, еще шуточку какую-то при этом сказать, чтоб все смеялись вокруг. В общем, соблюдал нейтралитет…
— А потом?
— Потом я как-то оттаял… Простил этого козла, что ли. Да и сбор материала резко застопорился, как ты понимаешь… Встретил его в магазине, он говорит: мы счас все едем в гости к Царице…

— Царица — это кто? — Коля суёт деньги продавцу, берёт пачку сигарет с прилавка и поворачивается к Виктору.
— Не воняй на меня, Киллер, — просит тот, глядя, как он сколупывает целлофан. — Я дым не переношу.
— Смотри ты, какие мы утонченные. Я говорю, кто такая это Царица?
Они выходят из магазина. Коля прикуривает.
— Царица? Педофил, — буднично отвечает Виктор. — Я его сам не переношу. Хотя тебе, наверное, будет интересно.
— У него тоже день рожденья?
— Да, был три дня назад. Но они до сих пор гуляют.
— И что вы ему презентовали?
— Мешок презервативов и Пашутку.
— Какую Пашутку?
— Да не какую, а какого. Это тот пацан, с которым меня целоваться заставили в гостях у Антуанетты, помнишь?
— Так он же, вроде, Кате принадлежал.
— Катиков его в тот же вечер трахнул, пьяного в жопень, а потом долго искал, куда бы спихнуть. Вот и спихнул…
— А что ж пацан так напился?
— Да он снова проиграл, когда ты ушел. Ему тот самый фант достался… Не захотел ебаться, кинулся к столу и стал хлестать водяру… Обрыгался и вырубился.
— Я так подозреваю, его не только Катя ёб?
— Ну вообще-то да, трахнули все кто хотел…
— И ты?
— Нет. Я – нет. Я тебе не Катиков…
— Слушай, а он просто послать этого Пашу не мог? Зачем передавать человека, как мясо… Педофилам, блядь, всяким…
— У нас так принято…
— А, ну понимаю, — Коля саркастически похлопал его по плечу, — вас же так мало! А с друзьями принято делиться.
— Напрасно смеёшься. Этот Паша такая скотина…
— Да знаю, он мне самому глубоко несимпатичен. Тупой как пробка… Да еще и прохожих грабит по ночам. Помнишь, в «Розе» нам хвастался?
— Помню, помню. А кроме того, заметь, он оказался прирожденным пидором. Говорят, сосал у бабы Кати, как подорванный.
— Пиздит твоя баба Катя! Так же как и ты!
— Да чего сразу пиздит... У нас вся тусовка потешалась. Катя его недели две раскручивал на отсос, а он, знаешь… — Элен рассмеялся и пропищал: «Ну я не против оральных отношений… а я смогу после этого встречаться с девушками?»
Коля криво улыбнулся:
— Ладно, хуй с ним. И хуй с тобой. Поехали…

Вика накрутила на палец рыжую прядь, закусила губу.
— И почему ты согласился к педофилу ехать?
— Ну, я прикинул, что 17 лет — не такая уж и педофилия, — Коля зевнул. — Кстати, Филипп значит «любящий лошадей». Я всегда подозревал, что Киркоров либо зоофил, либо пидарас, — он рассмеялся.
— Откуда такая цифра — 17?
— Паше этому 17 было… Если честно, мудак редкостный… Если хочешь, я был только рад, что его унизили. Можешь назвать меня моральным уродом. Дай сигарету…
— Семнадцать… Мда. — Она сунула ему пачку. — А если бы меньше?
— Меньше — это хуёво. Они, суки циничные, всё то, что меньше, называют «возрастом согласия». Как будто люди в этом возрасте соображают, во что они суются…
— Ты не прав. Если человек пидор в душе, он к этому всё равно придёт.
— Так пусть приходит в зрелом возрасте, осознанно! А не по малолетству, когда психика еще не устоялась… Много ты понимаешь!..
— Да чего так возбудился? — Вика удивленно воззрилась на Колю.
— Того! Сейчас расскажу…

Дом Царицы затерян в частном секторе. Облупленные заборы, ржавые ограды, ушедшие в землю гаражи. Брызнула в темноту бездомная кошка, зашлась в лае невидимая собака. Колеса «девятки» вязнут в грязи. Мерзкое место…
Киллера и Доктора встречают на пороге два мелких оборванца в одежде не по размеру.
— Кто это? — шепчет, хмурясь, Коля, пока они проходят в темноватую прихожую. Вонь, затхлость… Ну и гадюшник…
— Это Царицыны дети, — так же шепотом отвечает Виктор.
— Где он их взял? — гадливо осведомляется журналист.
— На теплотрассе подобрал. — Элен пожимает плечами. — Это бомжата. Он их кормит, а они исполняют его прихоти.
— Так он настоящий педофил??
— Ну да. Я ж тебе говорил…
Коля затыкается.
К ним выходит хозяин дома, в руке — толстая зелёная свеча.
— А вот и гости. Только вас ждём. Как звать тебя, дитя? — пытается ущипнуть Колю за щеку. Тот брезгливо отодвигается. Царица разражается жидким смехом, мерзким и противным, как клубок червей, продавливаемый через мясорубку. Ставит свечу на колченогий столик.
— Прошу к нашему шалашу. Проходите, раздевайтесь… Вот вешалка.
— Это Коля, — говорит Виктор, так как у Киллера заклинило глотку.
— Хорошее какое имя, — одобряет Царица. — Но мне больше нравится Николя. А? Кстати, это свеча из человеческого жира…
Смотрит на Колю блеклыми, навыкате, глазами. Педофил грязен, одет в белую когда-то рубашку, толстое брюхо свешивается на пояс мятых затрапезных штанов. Оплывшая фигура напоминает женскую, так же как и бесцветное, бесполое круглое лицо с обвисшими щеками.
— Он на бабу похож, — успевает шепнуть Коля, проходя в комнату.
— Знаю, — бросает Виктор, боком отодвигая его от Царицы. Коля смотрит, как щетинистый Доктор приветственно целуется с Царицей. Его едва не тошнит.
По дому бегают две дворняги, беспорядочно гавкают, вертятся под ногами у рассевшихся по комнате гостей. Некоторых Коля знает — видел их у памятника «бабе Лене» (так геи называют Ленина). В торцевой стене темнеет вход в еще одну комнату — видимо, спальню. Дверь сорвана, внутри видна двуспальная кровать с грязным покрывалом.
Пришедшие лениво обсуждают фильм Пазолини «120 дней Содома». Даже те, кто не в курсе, пытаются подвякивать время от времени. Коля смотрел всего Пазолини, но показывать этого не хочет. Начинает тосковать. Виктор сыплет направо и налево ироничными фразами, но видно, что ему тоже скучно.
Царица идёт за выпивкой, предупреждая напоследок:
— Господа хорошие, надеюсь, вы не оставили в верхней одежде никаких ценностей. Дети резвятся, могут и утянуть чего...
— У него детишки постоянно карманы обшаривают, — говорит негромко Элен.
Все закуривают, манерно обмениваясь зажигалками.
Двое замурзанных детей притаскивают таз, заполненный каким-то салатом, обильно политым майонезом. Втыкают у него ложки.
— Майонез — это хорошо, — изрекает молчавший доселе Коля. Надо же хоть что-то сказать.
— Нет, это мы сюда спермы наспускали, — скалит зубы вернувшийся хозяин, окончательно портя ему настроение.
Царица разливает водку — кажется, самую дешевую, что есть в продаже. Гости берутся за ложки, лениво поглощают салат.
— Мне что-то не хочется, — шепчет Коля Виктору. — Мало ли какого говна они сюда насовали…
— Не ешь, — говорит тот понимающе.
— А ты где бывать любишь? — как бы между прочим интересуется хозяин дома, отвлекшись от разговора. На его жирных губах висит капуста.
— В Интернете, — отвечает Коля, чтобы хоть что-то ответить.
— А! Был я в Интернете, — импровизирует тот. — Там столько всяких, знаешь, сайтов…
— Угу, — Коля морщится.
Разговор потихоньку умолкает. Окурки гасятся. Все как будто чего-то ждут.
Один из малолеток пытается оседлать дворнягу. Та, перепугавшись, начинает мочиться прямо на грязный пол.
— Плохая собака! — говорит беспризорник. — Буду тебя наказывать…
— Уберите здесь сначала, — изрекает жующий Царица с брезгливой миной.
— Щас…
Малолетки с готовностью начинают исполнять что-то вроде балета на льду, размазывая мочу по полу грязными носками.
«У них что, тряпки нет?» — мелькает у Коли сумасшедшая мысль.
Но вот лужа растерта по полу. Беспризорник подманивает собаку, хватает её за задние лапы, подтягивает к себе.
— Буду тебя наказывать, — говорит он, щербато улыбаясь. Окружающие смеются.
С отвисшей челюстью Коля наблюдает, как, стянув треники, пацан становится на колени — прямо в подсыхающую лужу — и пихает собаке под хвост свой стручок. Псина не вырывается, видимо уже привыкла. Второй бомжонок жадно смотрит, потом выскакивает из комнаты. Возвращается, таща за ошейник вторую собаку. Бухается на колени.
Коля дергает Виктора за руку:
— Пойдем отсюда, — шипит он ему, чувствуя, как к горлу подступают рвотные позывы, — ну же!..
— Да, — говорит тот, словно очнувшись. — Пойдем.
Они быстро одеваются в прихожей. Выходит Царица.
— А как же группен? — интересуется он. — Сейчас Пашутка приедет… Напоим его, весело будет… Зажигательный мальчик…
— Нет уж, — улыбается Виктор, — рады бы, но у нас свои планы.
— Жаль, жаль… — Царица подходит к Коле, ерошит его затылок. — Как насчет чмокнуть напоследок?
— Нет уж, спасибо, — цедит он сквозь зубы. Нога наконец-то пролезает в туфлю, он поднимается, сбрасывая руку, словно паука.
— Давай я чмокну, Царица, — предлагает Элен.
— Успеешь еще… — подмигивает тот. Потом, задумавшись, говорит:
— А устрою-ка я им сюрприз…
Сбросив тапки, стягивает с себя штаны вместе с трусами, обнажает бледный прыщавый зад. Напялив трусы на голову, с гиканьем несётся в комнату:
— Хватит, блядь, собак ебать, пошли в спальню! Маркиз, Иоланта, я кому сказал! День рожденья у меня или нет?!
Виктор неловко кашляет.
— Уёбище…. — шепчет Коля в полной прострации, на деревянных ногах выходя на улицу. — Он что, детей счас будет трахать?
— Наверное… — Виктор прячет глаза.
— Так. — Коля пытается отдышаться. Глаза ищут знак с номером дома; находят. — В общем, так… Я тебя не знаю. Иди своей дорогой.
— Это как?
Виктор растерянно застывает на пороге.
— Вот так, — Коля медленно отходит от него спиной вперёд, — я передумал писать о пидорах.
— Извини, Коль, я же не знал, что там такое будет…
— Не пизди, сука! Всё ты знал…. — повернувшись, Коля бежит прочь. В голове бухает, словно молотком. — И не звони больше!

— И?...
— Что и?.. — Коля устало откинулся на спинку лавки. — Посадил я его…
— Педофила?
— Да.
— Понятно. В ментовку стукнул?
— Ну, а куда ж ещё… Выждал время, анонимно сообщил адрес, его и повязали…
— Гордишься этим?
— Нет. Гордился бы — хвастался бы.
— А счас ты что делаешь?
— Просто рассказываю. Ты, кстати, первая, кто об этом знает…
— А что дальше было?
— А ничего не было. Я устал… — Колю перекосило, он уложил голову на ее колени.
— Не спать! — она ударила его по щеке. Парень мотнул головой, но остался лежать. Лишь второй или третий шлепок заставил его снова сесть.
— Хорошо, что сел, а то я бы тебя за ухо укусила. Знаешь, как больно?
— Не знаю… — он завалился на другой бок, голова свесилась с лавочки.
— Ну, вот что… — Вика стащила его на землю, поволокла по гравию. Камешки больно впились в спину.
— Ай, — вскрикнул он, когда рукав отлепился от плеча. — Что ты делаешь…
Дотащив его до газона, Вика остановилась. Села сверху.
— Тебе нельзя спать.
— Ты меня душишь… тяжело… — запротестовал Коля. По предплечью потекла свежая кровь.
— Давай, досказывай, — шепнула она ему на ухо, вложив в эти слова всю сексуальность, на какую была способна.
— Да? — он поднял руку, попал ей по груди. — А иначе что?
— Ничего… А иначе я тэбья изнасылую. — Она взяла Колину ладонь, сунула под блузку. Почувствовала, как сомкнулись его пальцы. — Давай, расскажи… мне…
Она закрыла глаза.
— Ты хорошая девушка, — пробормотал Коля вялым, потусторонним голосом, — сходим в кино как-нибудь?..

Последние дни мая. Он стоит на центральной площади у фонтана, ждёт девушку. Сумерки переходят в вечер. Догорает пятая сигарета, а её всё нет. Глазу неприятно видеть тусующихся неподалеку геев — с некоторых пор от памятника Ленину их стали гонять менты.
Педерасты пьяны, — у них снова какой-то праздник. Опять нет повода не выпить?..
Катя совсем в уматень, едва держится на ногах. Одет в пидорскую сетчатую майку, сквозь которую просвечивают соски. Периодически оборачивается к нему, зыркает, и снова отворачивается. Сволочь. Жаль, что отойти нельзя — назначил стрелу на свою беду прямо на этом месте…
Рассевшись на краю фонтана, пидоры над чем-то смеются. Не вяжущий лыка Катя пытается влезть в разговор, его глумливо шугают. Оказывается, ничто человеческое пидорве не чуждо — они тоже любят прикалываться над пьяными.
В какой-то момент Катиков отделяется от компании, подходит к нему:
— Йй-я слыхал, ты хотел написать статью о геях?
— Нет, — Коля смотрит мимо него. — Тебя дезинформировали.
— А вот Левашко сказал…
— Засунь себе в жопу своего Левашко. И сам туда иди.
— Вот зря ты так… — Катя пьяно покачивается, потом куда-то уходит.
«Дерьмо, не хватало еще этих пидоров здесь… Не зря я это место не люблю — тусуются все, кому не лень..»
Гей возвращается с бутылкой «слабоалкоголки».
— Я хотел бы с тобой выпить…
— Катись в жопу, я же тебе сказал. Пей со своими пидорами! — Коля осведомлен, что предложение выпить равноценно предложению переспать, оттого злится еще сильней.
— Я за тобой давно наблюдаю, понимаешь… — Катя пытается отпить из закрытой бутылки, озадаченно смотрит на неё.
— И что? — цедит Коля, брезгливо улыбаясь.
— И, понимаешь, ничего ведь в тебе нету... Ну ничего! — пробует оторвать крышку пальцами, потом наматывает на горлышко майку, дергает. Майка рвётся.
— Отлично, вот и катись отсюда.
Коля с удовлетворением смотрит на неровную прореху.
— Хочу с тобой поцеловаться, — неожиданно предлагает Катя и начинает тянуть трубочкой слюнявые губы.
Оторопев, Коля бьёт его в плечо, отодвигая от себя.
— Отвали! Полетишь а фонтан, предупреждаю…
— А м-мне похуй… — Рябой гомосек, похоже, уже ничего не соображает. — Я так давно ждал этой любви…
— Заберите своего пидора! — Орет Коля, краснея, толпе геев.
— Да пошли ты его нахуй, — отзываются те нестройным хором. — Заебала эта пьяная морда.
— Мне на них насрать, — говорит пьяный Катиков, оспины на его лице пылают. — Они все пидараски! Я их в рот ебал!
Неожиданно Коля замечает в толпе пидоров Левашко.
«Смотри ты, и он здесь… Давно не виделись, дорогой друг».
— Я их ненавижу, пидовок этаких, — изливает горечь души Катя. — Сволочи одни! Хочешь, я этого козла по голове бутылкой ударю?
Он показывает на Элен.
— А что, давай, — неожиданно подмигивает Коля. — Хуякни ему. Я не против.
— И очень просто…
Подойдя к геям сзади, Катя бьет Элен по голове бутылкой. Стекло разбивается, Левашко падает, так и не успев ничего понять. Геи поднимают визг, пинками отгоняют Катикова прочь.

— Погоди, я за пивом… — Вика принесла бутылку, снова села на Колю.
— Я тоже хочу… — прошелестел он.
— Не дам, тебе нельзя.
— Ладно… Я буду заканчивать… — он провёл пальцами по её груди, бессильно уронил руку.
Потер глаза. Зевнул.
— Короче, разбил этот пидор бутылку…

Элен пытаются посадить на край фонтана, тот заваливается набок. Затылок у него залит кровью. Коля злорадно курит.
К нему подходит пацан, редко видимый на чатовках, но смутно знакомый. Кажется, его погоняло Ночной.
— Привет, Киллер. Как оно?
— Нормально, — Коля жмёт ему руку. — Только пидоры заебали… Лезет тут одно чмо и лезет… Уже пообещал его в фонтан сбросить — и то не помогает…
— Где пидоры? — живо интересуется Ночной.
— Где тут пидоры??? — из сумерек материализуется шесть или семь рож. Бритые бошки, куртки «пилот», цепи — понятно…
— Вон, — Коля кивает на вяло матерящегося Катю, тупо рассматривающего порез на ладони.
— Ага… Интересно…
Пока двое подтаскивают Катикова, остальные плотно обступают Колю:
— А сам-то ты не пидор?
— Я что, на пидора похож?
— А хуй тя разберет. Ночной, ты его знаешь? Чо за кадр?
— Чуваки, да стал бы я с пидорами общаться… — Ночной жестикулирует. — Крест даю — он нормальный чувак. А вот этот — точно пидор, я его тут часто вижу…
К ним подволакивают Катикова.
— Слышь, ты! — говорят скины. — Ты знал, что чувак не пидор?
— Ну, знал… — Катиков вяло трепыхается в сильных руках.
— А хули ж тогда к нему лез?
— А что, собственно, такое… бля… — Гей паникует. — У меня связи есть… отцепитесь…
Он протестующее машет руками, нечаянно сбивает у одного из скинов с пояса мобилку.
— Ах, вот ты как, сука…
Его со смаком бьют — причем он долго не падает, словно пьяная неваляшка — потом, утомившись, швыряют в фонтан. Поднимается фонтан брызг.
— Я же говорил, что он сегодня искупается, — говорит Коля, закуривая.
Геи притихли. Слышится беспокойный шепоток, нечто вроде «наших бьют». Скины замирают, недоверчиво смотрят друг на друга.
— Пацаны, — говорит один ошарашенно, — так это же… это же всё пидоры!
Не дожидаясь развязки, геи с визгом бросаются врассыпную. Скины настигают их, словно свора собак, бьют ногами. Кого-то швыряют в фонтан, кого-то наматывают на дерево. Лежащего с отрубе Элен стелят ногами. Потом кто-то кричит «Шухер, менты!», и все растворяются в темноте.
— Хороший вечер, — говорит Ночной, с удовольствием вдыхая свежий воздух.
— Да, отличный, — соглашается Коля и тушит окурок об край близстоящей урны, словно ставит точку. Девушка не пришла, но ему и так хорошо…

— И что?
— Да ничего… Я хочу обратно на скамейку, тут мокро…
— Сам иди, — Вика скатилась с него. Коля с трудом перевернулся на бок. Увидел перед собой бутылку с остатками «Оболони», жадно присосался к ней. Его вырвало на траву.
— А, хуйня… — Вытерев рот ладонью, встал и побрёл к скамейке. На полдороге остановился и пробормотал, не оборачиваясь:
— Я с ними после этого не общался. Элен повалялся в больнице, потом куда-то уехал, я его не видел больше… У одного пидора, насколько знаю, нашли СПИД, всю тусовку трясло целый месяц, перднуть боялись… — Сделав еще несколько заплетающихся шагов, Коля покачнулся и громко икнул. — А потом… прошло какое-то время… Я успокоился, снова решил что-то написать… э-э… У нас гей-клуб открылся… э… типа новое логово врага… я, значит, туда совался… ну… только без Виктора уже туда не пускают… да и вообще никуда не пускают… помнят, значит, суки… И вообще…
Он тяжело рухнул на скамейку и затих.

Элен очнулся на полу. Собственно, как мы уже знаем, его звали вовсе не Элен, а Левашко Виктор Петрович. Респектабельный гражданин, исправный налогоплательщик и довольно-таки удачливый бизнесмен, с некоторых пор перенесший свои дела в столицу.
Он сначала не совсем понял, что делает на жестком, как операционный стол, кафеле, под зудящей лампой дневного света. Сообразил, что справа что-то мокрое — моча пополам с кровью; штаны спущены до колен вместе с трусами. Вскочил, чувствуя себя насквозь грязным, прокаженным. Обнаружил, что ощутимо болят яйца, поморщился, застегнулся. Этот, Кришна драный, валялся в полном отрубе, башка в кровище, да и хер с ним. Никогда не мог понять, откуда в Киеве столько тупых, примитивных, ни на что не способных пидовок. Эти трое онанистов тоже хороши — облажались перед бабой. Дебилы, меня окружают дебилы.
Осторожно, чтобы не задеть чистые подкрашенные перекисью волосы, Элен содрал обгаженную Кришной майку-безрукавку, брезгливо скомкал, швырнул в унитаз. Отмылся как мог, ощупал мобильник на бедре — вроде, цел. Хотя нет, лучше из кабинета. Мало ли. Улыбнулся своему отражению — неплохо для тридцати восьми, проверил зубы — вроде не шатаются. Висок болел, но кровь уже свернулась, подсохла темной коростой. Прикушенный язык распух — вот дерьмо... Вышел, пошатываясь, в мигающее цветное марево.
Народу в зале было на удивление мало. Что случилось? Его слегка повело в сторону, какой-то мелкий уебанец в красной рубахе с пышными манжетами словно невзначай приобнял голый торс. Виктор рявкнул уже без хабальства:
— Съеби в туман.
Тот что-то ответил, шевелил, улыбаясь, обметанными герпесом губами под музыку. Виктор сцапал его за грудки и проорал в самое ухо:
— Отвали, задрот!
Мальчишка изменился в лице, пидовки вокруг расступились, пряча заплывшие отчего-то глаза, и Виктор пролетел в глубь зала к двери администрации, потом — дальше по непривычно тихому прохладному коридору. В его кабинете работал кондиционер, и он с жадностью подставил лицо под струю воздуха; на спинке офисного стула висела почти не измятая с утра белая рубашка, рядом аккуратно был положен галстук.
Элен с трудом стянул с потных ног кожаные штаны, запихнул их вместе с «казаками», трусами и носками куда-то под шкаф. Жаль, что не догадался поставить душевую кабинку. И вообще, идиот он, мог спокойно приволочь парня сюда, без свидетелей, без этого сраного эпатажа. Перед кем он этот цирк устроил, перед Кришной? Перед этими тремя? Перед говном, которое этого не стоит? Чтоб как все, как все, как эти стриптизеры-недоучки, чтобы все знали, что он крут, что и правда ёб журналиста, а не врал, как тогда. Чтобы Кришна потом рассказывал всей тусовке, как Элен опустил натурала. Взрослеть пора, в сороковник-то.
Сам пришел, поди ж ты... «Фактический материал» собирать. Знаю я его материал. Три года уже собирает. И откуда узнал, что он теперь в Киеве? Неужели Катиков донёс? Ну это вряд ли... Что он тогда сказал, когда столкнулись случайно на улице? «Ты мне отвратителен как личность, независимо от сексуальной ориентации». Говорит как пишет, ему как депутату цены бы не было. Речи бы сам себе сочинял, не то что эти дряхлые недоумки, которым даже лень прочитать по бумажке. Да что ты о моей личности знаешь, сучонок? Я и хабалил просто так, чтобы подразнить тебя, натурала.
И этот взгляд — будто унитаз в общественном сортире чистит. Помнится, у него тогда была простуда, и его подташнивало. Якобы от соплей в носоглотке. Врал про сопли, от меня его тошнило. «Я честный неимущий натурал, а ты хуесос богатый», — это у него на лбу написано было. Для него все хуесосы — политики, бизнесмены, просто удачливые люди. Тот пидор, этот пидор. Эта — блядь, а как же, комсомольская шмара: «А что ты думал, Витя, разве такой пост баба получает за свои деловые качества? Да ни в хуй! Да ее человек пятьсот переебало». А все равно со мной общался, с хуесосом-то. Расспрашивал всю весну, как то делается, как это, знал все гейские анекдоты. При этом остервенело доказывал, что лично ему секс с мужиками отвратителен. Отвратителен, без пизды. Сколько раз за мной таскался, как любовник отвергнутый, ездил в гости. Все его и считали пассивом, даже трепать не надо было. А когда по пьяни ляпнул всем, что ебал его… Что он тогда устроил! Оскорбленная невинность…
Виктор переоделся, сел, сделал глубокий вдох и потянулся к телефону. Лицо горело, кровь колотилась в висках. Долгие гудки… Он нежно погладил трубку, слегка оттолкнулся ногой от стола и проехался по паркету.
— Танечка? — Голос стал низким, приятного тембра, без этих манерных гласных. — Да, это я… Владимир Алексеевич еще не ушел?.. Да я и помню, что рейд намечался сегодня. Он сказал, что ко мне заедет, ага… Вы уж посмотрите… Да, соедините, пожалуйста.
— Вовка? Здравствуй, родное сердце. — Он постарался вложить в эти слова всю теплоту, на какую был еще способен. — Вовка, у меня такого друга, как ты, никогда не было. И не будет. Веришь?
На другом конце провода откашлялись.
— Ну, чего тебе? Опять кого-то с белым взяли в твоем гадюшнике?
— Ну что ты?
— Давай, не тяни, у меня упадет сейчас.
— Вовка, тут с изнасилованием парень не обращался?
Собеседник Виктора зашелся в истерике у себя в кабинете:
— С изнасилованием? Га-га-га-га! У меня беспризорник на диване лежит. Твой?
— Во, педофил, блядь! — Виктор хохотнул для порядка. На самом деле не смешно, Вовка их пачками ебет, оборванных детей-токсикоманов с черными, липкими от клея пальцами. Чем он лучше того, жирного донецкого суки? Только что в погонах. Повезло, повысили, а то так бы и сидел на периферии, якшался с придурками вроде Катикова…
— Ну, и педофил, и шо?.. Ладно, чего звонишь среди ночи?

Ментовская тачка с выключенными мигалками подъехала к самым дверям клуба. Внутри отдыхали от махача в медленном вальсе. Марго скучал на стуле, поминутно морщась. Никто не удивился, татуированный охранник с разбитым носом пожал руки двум статным коротко стриженым красавцам в форме — Владимир Алексеевич набирал свою «личную гвардию» из активов. Ходили слухи, что эти двое, Леша и Марат, раньше были скинами. По виду их было не отличить от натуралов, в отделении обоих уважали и слегка побаивались.
— Вовка, ничего, что на служебной машине?
— У вас, вроде, драка была. Разве нет? Вроде как по вызову приехали. Да ты садись, что, яйца отбили? — Владимир Алексеевич пихнул его на заднее сиденье, Виктор сморщился. Двери захлопнулись, стало тише.
— Да есть маленько.
Ехали они медленно, как при обычном патрулировании, по дороге проверили документы у парочки алкашей.
— Ладно, Вовка, не найдем мы его. Мне уже неудобно. — Виктору хотелось домой, в машине было душно, а стекло с его стороны заело, не опустить. Не выйти.
— Вы ему сколько дали? — Спросил как бы между прочим Марат.
— Полбанки. Не помню, он там раскрошился…
— Сколько-сколько? — Начальник тихо присвистнул.
— ПОЛБАНКИ.
— Витя, ты понимаешь, что я тебя не смогу отмазать, если мы его не найдем?
— В смысле? — На лбу у Виктора выступила испарина.
— От такой дозы умереть можно. — Владимир Алексеевич надвинулся на него всем своим грузным телом. — Он гипертоник?
— Нет.
— Хуёво… — Спокойно заметил Марат. — У нас один в поезде от этого умер. Леш, сколько тому припаяли?
— А я помню?.. Да не уйдет он далеко под такой дозой. Главное, чтобы скорая раньше нас не подобрала.
— Он не один, с ним девка, она терминатор еще тот, Вилю в одиночку вырубила… — Виктору стало совсем неуютно в одной машине с этими тремя ментами: пусть даже он учился с Вовкой с первого класса, но мент есть мент. Чтобы хоть как-то снять напряжение, он стрельнул у Леши сигарету. Три года как бросил — и поди ж ты, захотелось.
— Парень-то хоть красивый был? — Вовка положил ему тяжелую волосатую руку на плечо.
— Так себе. Обычный парень. Из Донецка мальчик, журналист. Интересовался геями. — Виктор с наслаждением выдохнул дым, защипало с непривычки глаза.
— Ах, даже так…
Некоторое время они ехали молча мимо ограды какого-то парка. На тротуаре не было ни души, и в темном небе колыхались от ветра верхушки пирамидальных тополей. Виктор перегнулся через потного друга и выбросил окурок в окно, на белую разделительную полосу.
— Вова, ну чего ты молчишь! Ненавижу я пидовок. Это животные. Ты же видел, как они ебутся. Как собаки. Сперма вместо мозгов. Это вообще не люди.
— Моралиста на суде изображать будешь, — отрезал Владимир Алексеевич.
Внутри словно что-то похолодело и оборвалось. Виктору показалось, что рука друга давит на плечи невыносимо. Свернули в какой-то переулок, — и снова никого, только какой-то мужик выгуливает ротвейлера. Марат нарочно проехал совсем близко, так, что псина залилась сиплым лаем, а мужик отпрянул и матюгнулся.
— Вовчик, тут магазин недалеко, купим попить?
— А шо так скромненько, Витя? Выпить купим! Подыхать — так с музыкой.
Марат круто развернул машину и затормозил у дверей магазина. Шеф вылез вместе со своим другом (уебок, гоняет туда-сюда, как шестерок, попробуй откажись; жди еще теперь, пока он будет бухать). Дверь магазина захлопнулась. Леша высунул из машины на тротуар затекшие от двухчасового сидения стройные ноги.
— Подработать решил? — Марат обошел машину и хлопнул его по бедру.
— Иди ты… Вот мудак, а? Не, ну мудак он, а? Я сутки не спал.
Марат снова полез к нему, попытался ущипнуть за накачанное бедро.
— Отвали! Еще ты тут педрить будешь! — Леша несильно пнул друга под колено. Марат отскочил, споткнулся и чуть не упал. Выругался.
— Я не хотел! — Леша высунулся из тачки.
— Да, бля, херь какая-то под пятку попала. — Марат показал на пыльную женскую туфлю со сломанным каблуком.
— А ты примерь — может, твоя.
— А по яйцам? — Марат замахнулся в шутку.
— Стойте, ребята! — Друг шефа выскочил из дверей и чуть ли не расцеловался с грязной туфлей. Вышедший следом Владимир Алексеевич приподнял бровь, сворачивая горлышко бутылке. Они вернулись в магазин, расспросили о чем-то продавщицу.

Пиво кончилось. Вика отбросила бутылку и растянулась на траве, подложив под голову скрещенные ладони. Крупные южные звезды мигали и кружились, кружилось в голове, как будто она только что сошла с поезда; болел затылок, ныли ребра, саднили разбитые костяшки пальцев. Глаз совсем заплыл — хуйня, пиздец, пиздец, хуйня. Парень совсем затих, лежал ничком на скамейке, свесив правую руку.
— Не спать!
Он не ответил. Тормошить его было уже лень. Чем мог он уже сблевал, просто устал человек, пусть отдохнет. И все-таки он гей латентный — с удовлетворением подумала она. Что бы он там не говорил. А что, люблю таких… Кроме шуток...
Она закрыла глаза. Вдалеке проезжали редкие машины. Скоро наступит утро, и ей, чего доброго, придется его тащить до его хаты. Кстати, у кого он там живет? Забыла спросить.
Колеса прошуршали по гравию — поебать. Лень открывать глаза. Кто-то вышел из машины, и не один. Наклонились над ней, дышать стало труднее — запах дорогой туалетной воды. Неприятно. Потрясли за плечи.
— Девушка, предъявите документы.
— Да она это, она. На хера вам её документы?.
— Виктор Петрович, так принято. Вы уж позвольте нам.
— Девушка! — Тащат за ноги. Она пнула воздух, кто-то перекатил её на живот и скрутил руки, давя коленом в поясницу. Вокруг запястий щелкнул металл, защемило кожу. Ее посадили на землю, держа за шиворот. Она отпинывалась босыми ногами. Раскрыла наконец глаза. Двое нападавших были накачанными парнями в ментовской форме.
— Вы чо делаете? Меня и так избили только что! Вы в своем уме? — Ее лицо горело от обиды. — Снимайте эту дрянь живо!
Черноволосый весело блеснул зубами:
— А что, Лешка, снимем с неё что-нибудь?
— Снимем, без пизды! — Второй, загорелый русый парень, в шутку задрал на ней майку.
— Отъебись, гад!
Двое амбалов обшарили ее карманы, нашли деньги и рассовали по своим.
— Траву куришь?
— Нет! — Рявкнула она.
— Ну и дура. С нами бы поделилась. — Улыбнулся русый. — Паспорт чего не носишь? Адрес назови.
— Мой адрес — Советский Союз. — Она попыталась поднять скованные руки повыше. Не вышло. Майка осталась задранной. Так и будут, что ли, пялиться на её сиськи? Уёбки…
— Пошли. — Брюнет дернул Викины руки вверх так, что она чуть не заорала — сдержалась. Они завалили ее на капот, больно прижав виском к металлу.

— Владимир Алексеич, на что спишем? На маньяка? — Марат ударил девушку по почкам ребром ладони.
— Пошути у меня еще, сявка. — Краснорожий потный начальник отпихнул его от Вики. — Короче, красавица, выбирай — или сядешь за попытку убийства бизнесмена, или будешь молчать в тряпочку. Идет?
— Сколько тебе эти пидоры дали? — Вика стрельнула глазами на Элен, топтавшегося в стороне.
— Мы охраняем граждан нашего суверенного государства. Я ясно выразился?
— Куда уж яснее. Сам ему под хвост даешь?
Начальник спокойно взял у черноволосого резиновую дубинку.
— А ты у нас настоящий мужик, да? — Замахнулся. — Ты Рэмбо без хуя? — Замахнулся. — Ты Джекичян, блядь?
Девица не орала, поэтому Владимир Алексеевич не сразу заметил, что она потеряла сознание. Медленно сползла с капота под тяжестью собственного тела и ткнулась лицом в гравий.

Владимир Алексеевич брезгливо рассмотрел спящего парня на скамейке.
— Было бы что ебать.
— Было, было, поверь мне на слово. — Виктор растерянно мял его запястье. — Вовчик, у него пульса нет.
— Дурак, на шее щупать надо. Всё у него есть. Слабоват пульс, но жить можно. Оклемается ещё. В крайнем случае кофеин введем.
— А есть?
— Обижаешь. Я ж тебе друг? Ну что, к нам в отделение или тут на травке? На двоих, а? — Мент приобнял Виктора Петровича за плечи.
— Вовка, не надо. Он хороший парень. Тем более, мне эта падла яйца отбила. — Он кивнул на бездыханное тело, лежащее у автомобиля.
— Столько времени уже прошло, встанет. Не боись…
Парень лежал перед ними грязный, в заблеванной майке, с прилипшими к мокрому лбу прядями волос. С засохшей кровью на лице. Рот был приоткрыт, по щеке стекала струйка слюны.
Мент заметил пятна и подавил рвотный рефлекс:
— Пяль его сам, Витька. У нас на вокзале и то таких отсосов нет…
— Он не отсос.
— Да ты влюбился, что ли?
— Кончай. Помоги лучше его перетащить. — Виктор неловко приподнял парня.
В свете фонаря лицо спящего было белым-бело. Веки потемнели. На секунду менту показалось, что они переносят труп.
— Витька, я его видел уже где-то. Может, брали уже?
— Может. Он у меня политически активный.
— Антиглобалист?
— А хуй знает. В газетах печатается, там фото автора бывает часто…
Голова парня мягко упала на траву. Виктор привычно стянул с него джинсы до колен.
— А жопа ничего… Ладно, не буду присутствовать при сём романтическом свидании. — Владимир Алексеевич побрел устало к машине, за водкой.

Вика открыла левый глаз. Под щекой был гравий. Она перекатилась, как пьяная, на спину и села, упираясь затекшими ладонями в землю. Фары были включены, в машине кто-то разговаривал, ему устало поддакивало два голоса. Что-то пили, в ночном воздухе таяли клубы сигаретного дыма. На газоне, через аллею, было какое-то шевеление. Видно плохо. Кое-как сообразила, что нужно валить скорее отсюда: парню этому уже точно не помочь.
Встать она не смогла, настолько болела поясница. Вгляделась в темноту. Кто-то лёг на кого-то, зажав его бедра своими ногами. Закрыла глаза.

— Не сяду я с облеванным рядом. — Начальник отделения втиснулся на переднее сиденье. — Леша, здесь подождешь с этой бабой. И в КПЗ её потом, за мелкое хулиганство. Особо не прессуйте.
«Сам ты как облеванный, — подумал Виктор. — Зачем я это сделал? Жил себе пацан, жил. С морды ничего, умный. Общался со мной нормально. Сам полез во всё это… Зачем? Зачем приперся ко мне снова? Ведь пиздит, что случайно здесь оказался. Не верю. Не может быть такого. Не хочу, короче, в это верить… Дерьмо. Ненавижу пидоров. Уебки, все до единого. Мочить их надо, этих пидоров. И сам уебок. Господи! Говно я, говно. Но не говном ведь родился? И по кайфу было, что парень натурал, крыть нечем… Один нормальный пацан в жизни попался — на хер было его ебать? А впрочем, и натуралы сплошь уебки, как те скины донецкие. И похуй, пидор ты или нет. Похуй. Но сам — говно, говно, говно... А лицо у него хорошее, особенно когда спит. Первый раз вижу его спящим. И еще ведь придет, как пить дать. Это для него всегда было как наркотик — смотреть на геев. От этого себя чувствуешь чистым, наверное. Правильным. С бабами-то ему не везло, так хоть со мной побыл настоящим мужиком. И страх ещё этот — вдруг поимеют? Адреналин, кайф, чувство опасности. И сладко сжимается очко, я-то знаю… И трёп его, трёп — все время о пидорах, будто других тем для разговора нет. Мы тогда про Пазолини начали — уставился, как ненормальный, будто сказать хотел: «От темы не отклоняйтесь, какое нахуй искусство, какие глубинные слои? Пидоры, знайте свое место, жрите говно и трахайтесь в жопы, как те либертены». Знаем. Но и твое место тоже знаем — ниже плинтуса. Теперь ниже… Господи, ну что я сделал? Вовка еще вякнул: «Ты влюбился, что ли?» А если и так? Я же всё тогда делал для тебя, сучонок ты мелкий. Меня чуть не вывернуло, когда я с этим козлом целовался. Это тебе грязь была нужна, а не мне. В гробу я видел этих педофилов, а ты меня послал, как ханжа, блядь, сорокалетняя, как училка школьная. «И не звони мне больше», — так бабы отшивают.
Грязи испугался. Да ты в ней купаешься, милый мой, по уши, по уши твои острые, эльфийские… Живёшь ею. А все равно ты пацан хороший. Тебе я бы сам дал. Никому больше, только тебе…»
Парень полулежал на заднем сидении, запрокинув голову. Виктор придвинулся ближе, провел кончиками пальцев по его лбу, поправляя мокрые волосы. За окнами мелькали новостройки. Парень разлепил веки:
— Где я?
— В машине милицейской, — успокаивающим голосом ответил Виктор.
— Аааа… Ясно. А ты чего здесь?
— Тебя искал. — Гей отвел глаза в сторону, куда-то в светлеющее небо.
— Добился своего, сука?
— Успокойся, никто тебя не тронул. Ты натурал, это звучит гордо. — Доктор похлопал друга по коленке.
— Убери лапы, педераст… — Парень зажмурился. Такое впечатление, что борется со слезами. Да, так есть — потекло по щеке…
Машина слегка вильнула вбок — Марат за рулем бесшумно давился от смеха. Владимир Алексеевич скрыл улыбку и сделал основательный глоток из горла.
— Отвезете меня на Березняки? У меня там вписка…
— Это вам не такси, молодой человек, — недовольным голосом сказал начальник отделения.
— Точно не трахнули? — Коля незаметно поерзал на сидении, пытаясь определить, натерто очко или нет. Чувствительность нулевая, хрен разберешь. Тоскливо заныл голодный желудок.
— Мнительный какой... Курить хочешь? — Виктор протянул пачку «Мальборо».
— Не хочу. Там была девушка…
— Возможно. Вполне возможно, что и была. Уже нету.
— Жалко, телефон на лбу не написан… Я посплю еще… Ты ведь не трахнул меня, да? Признавайся, урод…
Виктор не ответил, только отвел глаза.

Светало. Молодой мент Леша уютно устроился на той самой скамейке, курил, изредка трогая носком высокого ботинка девушку, которая лежала на боку, уткнувшись лбом в розовато-бурый гравий. Вроде, жива. Он еще раньше снял с нее наручники и растер онемевшие запястья, чтобы не было явных синяков. Не верилось, что она отмудохала столько народу. Хотя какой там народ — пассивы дохлые, ебнутые на голову. Таким и в рот вставлять противно, и не отвяжешься потом. То ли дело отыметь кого-то со стороны, чтобы сопротивлялся. Чтоб орал, вырывался, а ты его по ебальнику, под ребра, по печени. И уже потом порвать — в этом и есть кайф.
Леша перевернул ее лицом вверх. Уродина. Ну уродина же. Хоть сейчас в землю зарывай.
Вдруг она открыла глаза. Леша шарахнулся — не ожидал такого:
— Лежать!
— Сссука! — Выдохнула она, хватая его за щиколотку. Может быть, просто хотела подняться. Леша инстинктивно пнул её под ребра, долбанул подошвой по руке. Пальцы разжались. Она схватила его снова и попыталась повалить на землю, потому что сама не могла встать.
— Пусти, ёбнутая! — Лешка упал на колени, ободрав ладони о гравий. От неожиданной боли и от злости прицельно врезал ей по лицу. Метил в скулу, но в какую-то долю секунды девушка повернула голову, и кулак ударил в височную кость. Она откинулась, бессильно уронив руки.
— Сука блядская, — он встал, ощупал ногу. Синяки будут, крепко сжала, стерва.
Повернулся к ней. Удивился, почему кровь идет не только из носа, но и из уголков глаз. Такого он еще никогда не видел, даже в детстве, в боевиках про Рембо.
Хорошие были боевики и хорошее детство.
— Эй, ты… вставай… — пошевелил её ногой. Испугавшись, схватился за рацию. Еще раз взглянул на девушку. Она лежала, неестественно раскинув руки, подбитый глаз был закрыт, а на другом зрачок растекся вширь, почти скрыв тонкий ободок радужки. Леша бросил рацию на гравий и полез за мобильником.

Коля снова очнулся. Открыл глаза, узнал текущий за окном Крещатик.
— Я передумал. Выпусти меня здесь. Проветриться надо.
— Куда ты такой?.. Да тебя тут же другие примут!
— По хуй, Вить… Надо мне… Надо, понимаешь?.. — Коля вцепился ему в локоть, взгляд загнанный, как у клаустрофоба. — Ну пусти!..
Элен сдался:
— Ладно. Останови, Вова…
— Вы заебали… Сами разбирайтесь, короче.
Тачка остановилась.
— Я с тобой, – Виктор взял его за плечо.
— Не надо.
— Прости меня... За клофелин...
Кончики пальцев несмело скользнули по предплечью. Коля отмахнулся, выставил ноги наружу. Встал, держась за сиденье. Громко хлопнул дверью, отсекая тоскливый взгляд Элен и зуммер запевшего в салоне мобильника.
Рассвет разливался над пустынным Майданом Незалежности. За спиной, за поднятым толстым стеклом кто-то приглушенно орал в мобилку, срываясь на визг. Негромко тарахтел двигатель на холостом ходу.
Он не обернулся, чувствуя, как перехватывает горло. Просто шел, шел, шел куда-то, не разбирая дороги. Слез не было, глаза сухие, будто засыпаны песком. Он же мужик… Ведь так?.. Не хочется думать об этом.
Отчего-то болело плечо. Ноги словно не свои, странное ощущение, дрожат, опять эта слабость, стелит по земле, пригибает к асфальту и утягивает вниз, в переплетение корней и труб, цветных звезд и кристаллических решеток с подрагивающими наглыми молекулами. Только не потерять сознание!
Сетка перед глазами медленно и неохотно таяла. Где я был? Что делал? Для чего здесь эта площадь, это метро, этот сонный дворник с метлой? В голове — звенящая пустота. И где эта девушка… Волосы пахнут как… не знаю… Ведь была же она... была… Коля подавил спазм в горле.
Попытался нащупать прикус на раздувшейся губе. Впрочем, не важно… Не важно… Он шмыгнул носом, сделал еще шаг и снова чуть не упал.
Ну пожалуйста, еще шаг. Ещё… Пожалуйста! Пожалуйста!! Ноги, суки, держите меня!
Просто идите вперёд… Подальше отсюда…
И где-то зашевелилась маленькая, трусливая, убитая и похороненная гордым сознанием мысль: никуда от этого не уйти.

Август, 2004.
Днепропетровск – Санкт-Петербург.