: Ия ( Вторая часть)

Гостиничный номер был просторный и весьма пятизвездночный.
Борис вывалил пачечку партийных юаней, полученных в коридоре от Харона, туалетный столик.
Китайские товарищи проститутку велели ждать в номере и не светиться. Гости вы хоть и дорогие, сказали они, но вам тут коммунистический Китай, а не какой-нибудь развратный Таиланд.

Из освещения Кальманович оставил лишь прикроватные бра и мерцающий телевизор, создав таким образом некое подобие интимно-романтического полумрака. Он всегда отношениям с женщинами, даже с путанами, пытался придать эдакий оттенок душевности и человеческой проникновенности. Борис желал, чтоб его любили эти два-три часа и сам хотел мимолетно влюбляться, пусть даже за деньги. Иначе, все это не имело никакого смысла. Иначе, можно было просто заняться онанизмом. Правда, желанная душевность не приходила, никакой проникновенностью эти хозяйственно-рыночные отношения не пахли. Все снисходило до банального использования физиологических особенностей женского тела в собственных целях. Девчонки могли нежно обнимать его, могли безобидными змеями лобызать каждый квадратный миллиметрик его тела, могли показывать высший камасутровский пилотаж. А вот большего дать не могли.

Да и не впускал в свою жизнь Борис проституток и вообще посторонних женщин. До поры.
Рядом с гиперсексуальной и потрясающе-красивой Маринкой не нужен был ему этот нескончаемый эшелон продажных блядей.
Но не мир прогибался под Бориса, а он под него. Вернее, под складывающиеся в этом, его том-менеджеровском мире обстоятельства.

Приезжал он в свои первые директорские командировки куда-нибудь, скажем, в Томск или Иркутск. И уже в первый же вечер тащили его местные управленцы филиальные в баню. Услышав еще в начале нулевых это приглашение «в баню», Борис удивлялся. Ну что там делать в бане? Он предпочитал отдельный душ.

Ему вспоминались детство и посещения местечковой лазни на улице Коммунистической. Они ходили туда вместе с отцом, когда в городе отключали горячую воду. Вспоминались окислившиеся черные алюминиевые шайки, склизкие гранитные моечные лавки, ручейками сбегающая в слив грязная и мыльная вода, суетливое скопление некрасивых мужских тел в душной пелене парящего пространства.
Но те бани, в которые возили его сибирские хлебосольные коллеги были так непохожи на общественную прочуханку городка его детства. И он как-то попривык ко всему этому и вскоре корпоративные помывки стали ему нравиться.
Обычно, часа через два приглашались конторские бляди. Никаких блядей Борису не хотелось, хоть и оплачивалась оргия с представительских расходов. Он и не знал тогда, с какой стороны к ним подойти и что с ними делать. Поэтому, поначалу, дабы не ударить в грязь лицом перед партнерами, отводил очередную дебелую пассию в комнату для консумации и просил ее там сделать массаж головы или попросту почесать спину.

Но это не могло длиться вечно и Борис начал сдавать свои девственные в этой области позиции. И, иногда, совсем не часто, но и не так уж чтобы редко, мог Кальманович в пьяном кураже зацепить особо понравившуюся ему девку. И опять пытался притянуть он в эту сделку налет романтичности и искренней влюбленности. Тщетно. Физиология реагировала исправно, а вот душа ни хрена не разворачивалась.

Еще, в его жизни было несколько эпизодических содержанок. Но и тут молодой человек не видел упокоения. Чувствовал, что эти красивые хищницы видят в нем только кошелек, а души его трепетной не видят. Значит, и не отношения это вовсе, а та же проституция. Только более затратная. Ну ее…

Марина, наверняка, догадывалась. Не в лесу ведь живет. Но все сводилось к скабрезным, на уровне кавээна, шуткам и таким же игривым ответам на эти шутки с Борькиной стороны. Марина определяла свою позицию, как «лишь бы я ничего не знала и лишь бы не влияло на здоровье»

Муки совести Бориса не мучили. Тумблерок он переключил уже давно. Все эти производственные сексуальные утехи изменой не считал и утвердил себя в этой мысли бесповоротно. Очередную случку воспринимал, как просмотр на DVD какого-то помойного фильма типа «Яиц судьбы» или «Самого лучшего». Посмотрел и забросил диск пылиться за одежный шкаф.

Возвращался в семью легкий и веселый. Горячего пятиминутного душа хватало, чтоб смыть с себя всю коросту командировочных приключений окончательно. Любовь к Марине хрестоматийно усиливалась еще больше.

Поэтому и свидание с очередной проституткой не вдохновляло его вовсе, а скорее напрягало. Живот натужно бурлил от китайских кулинарных изысков. Хотелось спать. Но, опять же, эта ебаная этика обязательного финишного разврата, опять надоевшие до почечных колик корпоративные условности. Да и деньги партийные надо было осваивать…


***


В дверь неуверенно постучали, почти поскреблись. Вставать было лень.
- Итс оупен, кам ин!
Постучали повторно.
- Ну, кам ин, еб твою мать! – уже с раздражением, в сторону двери крикнул парень.
Ничего не происходило. Борис тяжело поднялся с кровати. Пошаркал к двери. Не успел дойти, как дверь, все же, отворилась.
И вошла она…
Белая шелковая блуза с длинным рукавом, красная клетчатая юбка, гольфы чуть пониже смуглого колена, опять же белые. Школьные, на маленьком каблучке, круглоносые черные туфли. Видел это в каком-то клипе, кажется «Тату», пронеслось у Кальмановича в голове. Он медленно поднял глаза. Сквозь тонкий шелк просвечивались аккуратными пуговичками темные соски. Борис сглотнул. Живот отреагировал неприлично длинным и громким урчанием.
Господи, ей лет девятнадцать, не больше. Она стояла, потупив в пол свои миндалевидные глаза и, кажется, ее слегка потряхивало. То, что она не понимает английский — это факт, размышлял Борис, русского она не знает тем более, а у меня глухо с китайским. Он жестами пригласил ее в комнату. Она пальцем указала в направлении ванной.
- Угу – промычал Борис и еще раз оглядел ее с ног до головы.
Блядь, амфора какая-то неземная, что-то потустороннее, космическое. Я ее где-то видел. Кажется на календаре, который дядя Саша привез из Японии. Да, мне было лет четырнадцать и я, не отрываясь, мог смотреть на нее часами. Я был в нее, наверное, влюблен. Так бывает в четырнадцать лет. Потом, когда пора была уезжать из дядиного дома, я втихую оторвал фотографию из календаря и долго еще любовался на свою азиатскую любовь. Та же восковая кожа, те же глаза-вишни, челка такая же, ровная-ровная.
Боже, от нее пахнет молоком. Не духами вульгарными, а молоком! Сука, как это в книгах пишут! Камея! Ага, Камея, точно, утвердился Борис, хоть и не знал вовсе значения этого имени.
Теперь уже потряхивало парня. Стоило ехать за тысячи километров, чтоб встретить свою подростковую любовь из календаря за 1984 год. А любовь — вот она — абсолютно голая, плещется под душем. Всего лишь через полуоткрытую дверь от него.
И сейчас, тут могло произойти все. Все, что он сам себе там нафантазировал в подростковом возрасте. И еще больше. Да все, что ему пожелается.

Она вышла бесшумно, закутавшаяся в тяжелый гостиничный халат. Борис еще раз посмотрел на нее и понял, четко так понял — ничего у них не будет.

Ни-че-го.

***


Борис полулежал на широкой гостиничной кровати. Китаянка незаметным для него движением выудила из сумочки презервативы и перенесла их в один из карманов огромного белого халата. Прилегла к нему. Тяжелая пола халата, как в рапиде, замедленно упала на покрывало. Азиатка торопливо ее вернула обратно. Борис все-же успел узреть черную аккуратную полосочку.

Минут десять просто лежали молча. По телевизору показывали древний китайский эпос. Сказание сопровождала дребезжащая фольклорная струна.

Обеспокоенная паузой девушка показала пальцем в направлении борькиного члена. Кальманович отрицательно помотал головой. Китаянка испуганно посмотрела на стол, где лежали деньги. Обеспокоилась еще больше. Что может не нравиться высокому большеглазому гостю из далекой России? Взяла его руку и потянула в сторону своей промежности. Борис руку вернул обратно. Китаянка протянула ему презерватив. Молодой человек взял контрацептив и решительно выбросил его в окно. Девушка, ничего не понимая, чуть не заплакала. Достала второй. Борис схватил казенный гостиничный блокнот и ручку с логотипом отеля. Положил между ними и большими буквами написал «NO SEX». Китаянка непонимающе мотала головой. Бля, как же она хороша в своем смятении, восхищался Борис. А девушка опять несла свою руку к ширинке молодого топ-менеджера. Эх, ты, дуреха… Борис опять схватил ручку. Коряво нарисовал, как умел влагалище. Получилось нечто похожее на волосатую медузу. Потом нарисовал член, который уже внутри волосатой медузы и жирным заштриховал все это крест накрест.
И тут, неожиданно девушка подхватила у Бориса ручку и стала рисовать что-то свое. Хм, она рисовала костер, потом все добавляла и добавляла к нему языки пламени. Типа, наша любовь с тобой, большой русский человек, разгорится. Борис, в восхищении этой непосредственностью, улыбался. Она улыбалась ему в ответ. Все еще испуганно.

Очередная девичья попытка устроить мужскую руку у себя между ног вновь провалилась. Девушка еще раз взяла ручку и нарисовала веточку, постепенно добавляя на нее цветущие побеги. Ага, вроде того, что зацветет еще наша ветка сакуры. Вечный китайский символизм...

Борис нежно забрал у нее из рук блокнот и отложив в сторону:
- What is your name?
Молоденькая красавица опять отрицательно мотала головой. Надо же – элементарного ребенок не знает.
Борис ткнул в грудь пальцем и назвал себя с ударением на первом слоге «БОрис».
- You? I am Boris. You…? — вопрошал парень.
Она направила на себя изящнейший указательный пальчик и сказала первое за весь вечер слово:
- Ия – и улыбнулась, уже без испуга.
- Уа Ия – повторила она.
«Уа»- такое мягкое начало, как английское «w» — это должно быть «я» на китайском, догадался Борис.

Вот так и сидели они на кровати — два разных человека из абсолютно разных миров и, как в русские ладушки приговаривали, задорно смеясь:
- Уа Борис.
- Уа Ия.
- Уа Борис.
- Уа Ия…

***


Как никогда, в этот раз торопился к жене и дочери Борис. Как никогда. Он готов был бежать впереди хароновского автомобиля. В руке он держал гостиничный блокнот с рисунком костра любви и ветки сакуры.

Когда добрались до пекинской гостиницы, была уже глубокая ночь. Марина с Машкой мирно посапывали на одной огромной кровати. Ему расстелили дополнительную – подростковую. На столике лежали бутерброды, в стакане темнел его любимый томатный сок. Ждали, значит…

Борис сел на краешек кровати, легонько положил голову на маринкино плечо, прошептал «прости» и заплакал…
- Приехал, Боречка? Ложись спатики. Чего мокрый такой? – сквозь сон спросила жена.
- Дождь на улице, Марин. Сильный.
- Дождь? Надо же. Днем было солнечно. Ложись спать. Мы тебя очень любим.
- И я вас. Очень.

(Продолжение точно следует)