shliambur : БОМЖ (глава из

— Михалыч? – он вздрогнул, когда услышал своё прозвище. Его мысли были где-то далеко.
Почему-то сегодня вспомнилась жена и дочь. Где они сейчас, вспоминают ли?
Его окликнул «коллега» – Ковыль. Такой же бомж, как и он сам.
- Михалыч, держи… – Ковыль с беззубой, но добродушной улыбкой протягивал ему флакушу настойки боярышника, в простонародье – «Боярки».
Михалыч, машинально пошарив в кармане, достал надкушенный огурец.
Молча чокнулись.
- Михалыч выдохнул, опрокинул содержимое флакуши, высоко задрав голову и замер, задержав дыхание.
- Михалыч, ну куда ты рвёшь?- обиженно прогундосил Ковыль.
— А попиздеть?
- Нема настроя, – прокашлял в ответ Михалыч. С Ковылём он был знаком достаточно давно, по меркам бомжирования — уже второе лето. Они частенько коротали вместе вечера под бутылочку и разговоры за жизнь. Вместе с тем он до сих пор не знал, как его имя.
Довольно странно, что эта мысль только сейчас посетила Михалыча.
- Ковыль, а как звать тебя по-настоящему?
- Серёгой крестили.
Михалыч молча протянул руку…
- Петька – как можно торжественней объявил он.
- Похоже, придётся ещё за «снарядами» бежать… — подытожил Ковыль.
Молча поднявшись, он неторопливо, как все люди его круга, прихрамывая, потянулся в сторону аптеки.
Михалыч равнодушно, без эмоций, смотрел ему вслед. Снова — как озарение — до него дошло, что «погоняло» Ковыль приклеилось его корифану из-за того, что он как-то по смешному, с припрыжкой, хромает на левую ногу.
«Что-то много сегодня размышлений, – поймал себя на мысли Михалыч – это не к добру, уж точно».
Его мысли меж тем, самостоятельно от сознания, двигались дальше. Проскакивали мимолётными кадрами картинок детства, мать с отцом, свадьба, друзья, имена которых, из-за скорости воспроизведения кадров его кинофильма, не вспоминались. Учёба в «Институте советской торговли», престижная работа «зава» одного из центральных гастрономов Москвы…
Потом, как обрыв киноплёнки. Холодный пот выступил на лбу.
Да что ж это за блядство такое! Зачем именно сегодня воспоминания наваливаются на его воспалённый мозг? Вроде вчера и не набрались…
Михалыч попытался отогнать эти мысли от себя, с надеждой, что вот сейчас, из-за угла, прыгающей походкой Паниковского появится Ковыль, но тот, как на зло, не появлялся.
Вспомнилось начало разлада в семье, скандалы, пьяная драка с любовником жены, нож, сверкнувший в руке, истошный крик жены, кровь, кровь, кровь…
Его судили в Москве. Убийство любовника и причинение «лёгких» телесных повреждений супруге в состоянии аффекта. Так было квалифицировано следствием.
Деньги, положение, связи, друзья, сделали своё дело. Итог: пять лет колонии общего режима. Из них пришлось отсидеть три, потом УДО и возвращение на «историческую Родину» в свой город, на севере Беларуси.
Лагерные воспоминания не отпечатались, прошли не заметно. Работа экспедитором мясокомбината пронеслась как один, прожитый в хмельном угаре, день. Статья за пьянку, увольнение, поиск новой работы… И вот он здесь!
Квартира в центре Москвы осталась за женой и дочерью. Здесь, на Родине, всегда ждала «уютная», на его сегодняшний взгляд, распределительная теплотрассы, состоящая из двух комнатушек. Летней и зимней резиденции – как он любил подшучивать в разговоре.
Одна «комната» была без труб теплоцентрали, а во второй проходили замысловато изогнутые толстые трубы с задвижками, которые разносили тепло по всему городу. В самые лютые морозы здесь всегда было тепло, а тепло для бомжа – это жизнь!
Он понимал, что « жизнью» его сегодняшнее положение называть сложно. Жизнь осталась там, в прошлом, да и было ли она вообще…
Михалыч снова, в полголоса, выругался.
Здесь, на окраине города, возле «точки» — пункта приёма стеклотары, металлолома, макулатуры — у них была своя «тусовка».
К восьми часам каждого утра, как на работу, они уныло брели со своих лёжек, разбросанных вблизи «точки».
Среди таких как он, было строгое разделение обязанностей.
Так он, Михалыч, занимался «хрусталём», т.е. сбором стеклотары — уважаемая, «элитная» должность. Ковыль, дружбан и подельник, сидел на «типографии» — макулатура, картон. Женский контингент — «чистил» свалку и именно они, женщины, обеспечивали их не частые, но весёлые и шумные совместные «корпоративы», с изысками кулинарии: красная рыба, иногда икорка, всевозможные копчёности, овощи и много другой всячины, которая попадала на свалку. Неизвестно откуда.
Удивление возникало у многих, но только не у Михалыча, отлично просекавшего все расклады и тонкости торговли. Попадание на свалку «деликатесов» — это всего лишь неизбежная составляющая бизнеса.
Михалыч отвлёкся от мыслей, услышав шаркающую походку Ковыля.
- Ну, бля, тебя только за смертью посылать! – с некоторой радостью за то, что наконец терзающие воспоминания прерваны, сказал, как отрезал, Михалыч.
- Михалыч, ты понимаешь, эта сука, аптекарша, решила поизгаляться – блядина!
- Только по одной в руки, только по одной… — скривив свою и без того смешную рожу, передразнивая аптекаршу, тонким голосом пропищал Ковыль.
- Так представляешь, два раза занимал очередь, и Толяна — Лысача попросил.
— Да ещё эти одуванчики божьи, в рот их …., вечно со своим корвалолом и валидолом!
- Весь на нерве сижу!
Ковыль торжественно вынимал из бездонных карманов своей кацавейки шесть флаконов боярки.
- Да ты, Серёга, решил сегодня замутить не на шутку? – Михалыч сам удивился, что в первый раз назвал Ковыля Серёгой! Тот, как бы уловив мысль Михалыча, спокойно, по-дружески:
- Да всё нормалёк, Петь!
- Знакомство — дело серьёзное, я ж понимаю…
Михалыч поставил на небольшое крыльцо рампы магазина свою походную торбочку и стал извлекать немудрёную закусь, предусмотрительно разложенную в полиэтиленовые фасовочные баночки с крышками. На вид — получилось довольно пристойно.
Здесь, на рампе магазина, они были своими ребятами. Грузчики и продавцы их не гоняли, зная, что без проса они ничего не возьмут и иногда сами давали продукты к их походному столику.
Михалыч здесь был в особом почёте. Заведующая знала о его прошлом. Бывало, выходила на рампу, отзывая Михалыча, что-то долго объясняла ему, бурно жестикулируя. Михалыч с невозмутимым видом, по- учительски, ей что-то объяснял. Заведущая расплывалась в добродушной улыбке, похлопав дружески по плечу, исчезала в утробе магазина. Через несколько минут появлялась снова, но уже с внушительным пакетом. Михалыч всё это время терпеливо ожидал, затем чинно раскланивался, с чувством собственного достоинства забирал пакет и возвращался к корешам.
После нехитрой процедуры — получения «отработанной взятки» — наступал праздник.
Михалыч торжественно раскладывал свой «заработок».
В содержимое пакета входил полный боекомплект, включающий: ароматный хлеб и колбасу, водочку с коньячком, копчёную рыбку и, почему-то всегда апельсины. Как видно, заведующая была уверена в чудодействии этого фрукта.
О чём консультировал Михалыч – никто не знал, да и не хотел догадываться. О его уме в кругах тусовки ходили легенды. Все жизненные и «производственные» проблемы старались обсудить именно с ним, с Михалычем.
«Застолье» плавно миновало свой зенит. Подтянулся Толян Лысый, внеся свою лепту — две бутылки «чернила» к общаку и на десерт. Тело приятно расслабилось, захотелось ближе к «дому».
Михалыч без предисловий поднялся, протянул руку. Никто из присутствующих даже не подумал задавать вопросы.
- Держи Серёга, держи Толян, – Михалыч пожал руки сотоварищам.
Путь был недолгим. До лёжки было минут десять неторопливо-расслабленного шага. Но мысль Михалыча снова заработала: надо бы зарулить к гаражам! – там всегда к концу дня собирался «хрусталь».
Мужики под видом починки авто уходили из дома, кооперировались и, определив один из гаражей, под рассказы из жизни шоферов, проводили не скучно время. К вечеру, изрядно нагрузившись, расползались по домам к «тявкающим» жёнам.
Вот и окраина. Дальше, за железнодорожной насыпью, гаражи. Михалыч не без труда форсировал канаву и перевалил через крутую насыпь.
- Вот они, родные! — Издали, в лучах заходящего солнца, поблёскивали разбросанные бутылки.
Михалыч, наклоняясь, как грибник, стал складывать их в большой целлофановый мешок из-под сахара, всегда присутствующий в походной торбе.
- Да, здорово гульнули мужики, не зря зарулил! – размышлял он.
Краем глаза Михалыч заметил мелькнувшую фигуру в спортивном костюме. Сердце как-то неприятно и больно кольнуло.
«Наверное, за машиной», — промелькнуло в голове. Рослая фигура мужика, лет тридцати пяти, как ему показалось, приближалась.
Михалыч продолжал своё занятие. Фигура поравнялась с Михалычем и приостановилась за его спиной. В мыслях, с быстротой молнии промелькнуло: не становись к незнакомцам спиной! Эта была последняя мысль за сегодняшний день и не долгую, но бурную жизнь Михалыча.
Сильный толчок сзади повалил Михалыча лицом вниз, на кучку мусора. Мешок с бутылками, предательски звеня стеклом, повалился на бок. Руки неестественно вывернулись ладонями вверх. По затылку из аккуратной, круглой дырочки, текла кровь. Тело конвульсивно дёрнулось.
Виталий воровато огляделся по сторонам. С одной стороны возвышалась насыпь, с другой стена гаражей.
-Тихо, вот и отлично, машинка лихо работает, по фирме! – Виталик с любовью погладил, сидящий, как влитой в его руке, парабеллум — эхо войны. Умели делать вещи фрицы!
В мыслях радостно мелькнуло: не обманули, всё как гарантировали! Засунул ствол за пояс и быстрым шагом зашагал по насыпи к городу, к жизни.
Ковыль с Лысым с понурыми лицами молча стояли у дверей судмедэкспертизы. Убийство возле гаражей с быстротой факса распространилось по «тусовке». По началу этому не предали особого значения – мало ли что в этой жизни происходит. Любопытству бомжей не бывает границ.
Узнав, что трупняк – это Михалыч — все опешили. Кому мог мешать, кого обидел этот, нормальный, свой в доску бомж??? Эти вопросы терзали всё «сообщество». Но как говорится: кто ж правду скажет?
Из двери показались два полупьяных санитара. Они вытаскивали «ящик с Михалычем»!
Похоронили его тут-же, неподалёку, на пустыре. Там где хоронят лиц без определённого места жительства.
Над свежим холмиком стояли Серёга и Толян, каждый наедине со своими мыслями. Они не плакали, но глаза были какими-то влажными.
- Бывай Михалыч…- пробубнил Ковыль.
- Бывай… — вторил Лысый.
Чокнувшись флакушами, оба высоко запрокинули головы.
Две одинокие фигуры маячили на пустыре как какие-то неведомые птицы, запрокидывающие головы в поминальном, только им известном, танце.