Бабанин : Выстрел

— Ну что? — спросил Леня, когда Боб сел за стол.
— А что? — в тон ему спросил Боб.
— Ну, что там о нас, военных, говорят?
— Ну, там говорят, что вы — защитники Отечества и все такое, — Бобу этот парень начинал нравиться.

Леня как-то напряженно улыбнулся:
— А ты правда был раньше врачом?
— Почему был? Врач — это навсегда, как, к примеру, геморрой.
— Ха-ха-ха! А геморрой что, навсегда?
— По крайней мере, на ближайшее обозримое будущее. Позвольте закурить?
— Да, конечно, кури, — Леня ближе придвинул пепельницу. — Ты понимаешь, мне всегда казалось, что человек с такой профессией, как у тебя, никогда не сможет с ней расстаться. Может, воспитание у меня неправильное, а может, я устарел, но…
— Да нет, старик, воспитание у тебя в порядке — это у меня неправильное.
— Слушай, я бы с тобой с удовольствием выпил, если б не служба. А я тоже иногда мечтаю стать кем-нибудь другим. Конечно, офицер — это престижно, чувствуешь себя настоящим мужчиной, ан нет! Иногда такой червячок заползает… Особенно, когда видишь человека, который что-то делает такое, чего мне никогда не сделать.

Кашлев и Аленка стояли позади мужчин и внимательно следили за разговором.
Марина, улучшив минуту, незаметно шмыгнула в залу и там затихла.

— Аленка, слышишь, вы не могли бы нас с Юрой оставить минут на десять, мне хочется поговорить с ним без свидетелей.
— Пожалуйста, оставайтесь, хотя… все это странно…
— Ладно, идем заодно чай попьем, — Кашлев взял ее за руку и увлек за собой в комнату.
— Веришь ли, — продолжил Леня, когда они остались одни, — все вроде в доме есть. Жена замечательная, дочь вон какая выросла! Жаловаться не на что, но постоянное ощущение, что я все в жизни напутал, как-то не так ею распорядился. Совсем не так.
Боб сидел и молча слушал этого совершенно постороннего и по-детски беспомощного морского офицера, капитана второго ранга с чистым накрахмаленным воротничком и блестящей карьерой впереди.
— В жизни все было, плохое тоже, но раньше я не задумывался, хорошо это или плохо. Есть данность, обстановка по-военному, и в ней я должен сориентироваться, выбрать наилучший вариант. А когда родилась дочь, так я почувствовал себя вдвойне ответственным. Мотались по северам, как все, без квартиры, без мебели и, — он тяжело вздохнул, но в его глазах в этот момент вспыхнули озорные искорки былого счастья, — представь, были рады такой жизни. Да и на душе было спокойно. На службу уходил с легким сердцем: дома ничего не случится. Возвращаюсь и как-то отогреваюсь, глядя на своих женщин. Рисовал себе радужные перспективы: вот дослужусь, потом переведусь, а потом, глядишь, в академию. Ну а там...- он мечтательно махнул рукой. — А недавно меня словно подменили, хожу целыми днями с тяжелой головой и думаю, все ли я правильно делал? Точно ли рассчитал свою жизнь? Дашка незаметно выросла. Сейчас, ну, не сейчас, но очень скоро она перестанет в нас нуждаться, и тогда… Даже думать об этом страшно.

Он встал и снял с плиты надрывно свистящий чайник.

— Почему ты не пьешь? Ты на меня не смотри — я в другой раз наверстаю, — он налил Бобу настойку из бутыли, но не в рюмку, а в стограммовый стаканчик.
— Я сейчас отнесу им чайник.

Боб поднял стаканчик со слегка опалесцирующей жидкостью и посмотрел сквозь него на свет: в гранях стекла луч от лампы распадался на десятки косых лучиков, каждый из которых имел свой неповторимый оттенок.

«А еще от Гамлета в кадре должен исходить загадочный свет. Он не должен быть киношным — это все испортит, но каким-то нетутошним, внутренним. Надо поговорить завтра с Толиком, хотя такое вряд ли возможно с нашей убогой техникой. Да, и чтобы не нимб или ореол, а огонь изнутри! Тьфу! Опять Кастанеда!».

— Так вот. На чем я остановился? — вошедший Леня замер позади Боба и комично приложил руку ко лбу. — Маринка-то там все… По-моему, перебрала и опять завалилась — ее уже не вытащишь. А, пусть девчата гуляют. На Севере у нас все жены мертвецки напивались, когда лодка уходила и возвращалась. Я сначала на Аленку страшно ругался за это — у меня мать вообще в рот ни капли не брала. А потом махнул рукой, ведь так все жены делали. Для них это словно лекарство было от тех «благ», которые мы им предлагали. Теперь она пьет наравне с мужиками и совсем не пьянеет, чем вызывает всеобщий восторг. Но я боюсь, потому что помню, чем оканчивали жены со стажем. Ну ладно, пошел, меня там мои краснофлотцы заждались.

Он встал, одернул китель, при этом на правом боку показалась потертая кобура, а из нее хищно сверкнула рукоять пистолета. Боб раньше и не заметил, что у Лени было оружие.

— Игрушечный? — кивнул на пистолет Боб, стараясь не проявить к нему интерес.
— Если бы, — кисло улыбнулся Леня. — Я же в патруле, а там, как на войне, полная выкладка. «Человек с ружьем»!
— Что, и патроны есть?
— Юрка, ты странный человек. Конечно, есть. Девятого калибра. Неужели никогда таких штучек не видел?
— По крайней мере, давно. А ты хорошо стреляешь?
— Нормально. Я с Севера даже грамоту командующего привез за лучшие результаты в дивизии.
— Пушкин попадал с десяти шагов в муху, как не фиг делать. Слыхал об этом?
— Нет. Думаю, что все это байки. Те пистолеты, мне кажется, были предназначены для кисейных барышень.
— Давай, попробуем? — Боб как-то странно оживился. Он поднялся с места и нетвердой походкой отошел к открытому окну. — Ну так как, рискнешь? Леня ошеломленно смотрел на Боба, пытаясь понять, к чему он клонит. От волнения он непрерывно сглатывал слюну. Боб достал из кармана спичечный коробок и поставил его себе на голову. Коробок простоял секунду и упал. Боб подхватил его и снова поставил на макушку — на этот раз коробок простоял дольше.
— Ты чокнулся или немного перебрал? — не переставая сглатывать слюну, прохрипел Ленька.
— А тебе что, слабо попасть в спичечный коробок с четырех шагов? Тоже мне, чемпион по стрельбе! — беззлобно подзадоривал его Боб.
— Юра, попасть — дело нехитрое, но…
— Но не можешь, да? — смеялся Боб, даже не понимая, зачем он все это затевает. — Боишься, что промажешь?
— Я не промажу. Я стрелял с пятидесяти метров в…
— Так в чем трудности, капитан? Ты же трусишь, да, теперь я вижу, что ты здорово сдрейфил. Нет, ты даже в штаны наложил, вояка! Доверь такому защиту Отечества, так он…
— Послушай, парень, ты следи за базаром, — Леня не на шутку вышел из себя. На скулах у него часто-часто заходили мощные желваки, а лоб покрылся испариной.
— Да я готов с тобой спорить, что никакие соревнования ты не выигрывал, а грамоту у интенданта выменял на бутылку ворованного спирта. Ну как, угадал? То-то, меня, брат, не проведешь.
— Юра!
— Леня, браток, да ты обосрался в натуре. Вона как поджилки дрожат. С четырех шагов не попасть в коробок! Это же смешно! Какая разница, что он стоит не на мешке с песком, а на чьей-то башке, дистанция от этого не меняется, верно? Так что аккуратно сверни свою грамоту и засунь ее в задницу — ее место там, а не под стеклом. Ну все, пошутили и будет. Давай в знак примирения выпьем. Тебе молочка тепленького налить или ацидофилина?
— Боб сделал вид, что собирается сесть на место.
— Стой, где стоишь! — тихо, чеканя слова, произнес Леня. Он как-то внезапно изменился: то ли побледнел, то ли осунулся. В его руке уже удобно разместилась пухлая, беременная патронами, рукоять табельного «макара».
— Стой и не двигайся с места!
— Наконец-то. Прорвало! Вот это флот дает, а то: «не хочу, не буду».
— Замри и держи свою сраную коробку на башке, — Леня уже поднял пистолет и прицелился.
— Нет, батенька, держать я ее не буду. Так любой дурак сможет. Я ее поставлю и тут же отниму руку, а ты должен прежде, чем она упадет. Готов, стрелок, маму твою? Считаю до трех: выстрелишь раньше — не в счет. Итак, раз…
— Сукин сын! Откуда ты свалился?

«А самое главное, — это снять сцену попытки самоубийства Гамлета. Когда она захочет выйти из игры любым путем. Причем, актриса не играет — она действительно вешается перед камерой, которая просто наблюдает. Жужжит, знаете ли, в нескольких сантиметрах от почти мертвого лица повесившегося человека, женщины, Гамлета».

Когда, дрожа от нетерпения, Боб крикнул «три!», ему показалось, что опять в комнате незримо присутствует человек, который пристально на него смотрит. Смотрит и странно улыбается одними глазами, такими зелеными-презелеными.

Весь мир превратился в раскаленное облако вулканической лавы, взорвавшуюся звезду. Эту вспышку сопровождал настолько оглушительный грохот, что Бобу показалось, будто взрыв произошел у него внутри. Очень медленно, как бы издалека, стали доноситься и другие звуки, но настолько слабые, будто он находился в миллионах парсеков от источника. Сначала он услышал, как плачут киты, выбросившиеся на берег; затем послышались причмокивающие звуки, словно Небесная мать кормила младенца грудью, какое-то ритмичное попискивание и, наконец… он впервые услышал КРИК БАБОЧКИ!!! Крик Бабочки, и в этом крике можно было даже разобрать отдельные слоги и даже целые слова. Слова, которые нельзя перевести ни на один человеческий язык.
Слова, существующие вне какого-либо языка, отдельно от человека, параллельно ему.

В этом крике содержались вопросы, адресованные только ему, Бобу, и больше никому в этом мире. Вопросы задавались один за другим, подчас наслаиваясь друг на друга, вздыбливаясь и теснясь, как льдины во время весеннего ледохода, но при этом они не теряли своей логики и тут же требовали от Юрки односложного ответа.

«Нет» — ответил на первый вопрос Боб, и тут же последовал другой, и опять он ответил «нет», и снова вопрос. Два поезда, несущихся странным образом по одному пути в показавшийся впереди туннель. Рядом с двенадцатым вагоном первого поезда мчится тринадцатый второго, отставая от него буквально на толщину человеческого волоса. В конце первого состава что-то облегченно выдохнуло, и это что-то тут же вобрал в себя тот, другой, слившись с ним в единое целое, и уже это единое плавно погрузилось в холодное чрево туннеля.

Там движение приобрело кроме поступательного характера еще и вращающий, как будто кто-то неимоверным усилием ввинчивал это самое целое в вязкую прохладную субстанцию.

— Ты опять стрелял в живое?! Ты… да ты знаешь кто? Ты…
— Он — ненормальный! Чертовщина какая-то! Сам не понимаю, как все произошло.
— Жив! — Боб услышал рядом с собой радостный крик Кашлева.
— Он псих натуральный! Он правда ненормальный, — бормотал кто-то поодаль.

Боб открыл глаза и радостно улыбнулся. Потом при помощи Кашлева сел на пол, указательным пальцем поковырялся в ушах и взглянул на Леню. Тот стоял в клубах порохового дыма и трясущимися губами бормотал:
— Безумие какое-то! Идиотизм! Как все это…
— Все в порядке, ребята, — как можно более веселым тоном заявил Боб и поднялся на ноги. — Где коробок? Где мой коробок?

Боб наклонился и пошарил вокруг себя рукой. Коробок, точнее, его верхний фрагмент, был похож на багет, наискось разрубленный тупым топором. В его чреве осталось шесть сломанных спичек. Боб достал одну из них, чиркнул и, обжигая пальцы пламенем, сделал два шага по направлению к Лене и Аленке, которая испуганно выглядывала из-за плеча мужа. Боб подошел и чуть ли не силой взял его мертвецки холодную руку в свою и сильно сжал:
— Все класс, старик! Граница на замке. Любимый город может спать спокойно. Я горжусь тобой и при случае дам тебе грамоту покруче, чем от командующего. Такие выстрелы остаются в истории человечества.