Лев Рыжков : Dostoevsky-thrash (часть I)

1.
Бедные люди

Павлу снится старуха.
Окутанная белым, искрящимся сиянием.
Влачащая натруженные ноги свои к Радужным Вратам.
Даже во сне Павел ведает, что надо пасть ниц, преклониться перед старицей, покаяться и поцеловать ей ступни.
- Встань, добрый отрок! – шамкает сияющая старуха распростершемуся Павлу. – Свет тебе сегодня откроется. Воссияет. Сегодня. Свет. Да пребудет он с тобой!
Воздевает в благословении морщинистую длань.
Павел извивается, лобызая ноги чудесной старухи. Но в какой-то момент те неуловимо меняются, отвердевают, становятся заскорузлыми.
Превращаются в копыта.
И вот уже возвышается над Павлом Диавол, исторгает зловоние, смердит и хохочет.
Перед Павлом уже не Радужные Врата, а зловонная бездна Геенны Огненной.
Пятится Павел, отползает прочь, скуля.
Но земля под ним превращается в грязь, в болото чавкающее. Засасывает Павла. И вот уже не спастись.
И Павел кричит и плачет, плачет и кричит.
***
Вскакивает с раскладушки – в крике и слезах.
Жена смотрит на него с кровати, где спит вместе с детьми. Глядит испуганно, безлюбно.
- Что разорался? Детей разбудил… Четыре утра…
Но Павел торопливо и будто бешено крестится, ползет на коленях к углу комнаты, где иконы.
- Господи Святый Безгрешный, помилуй мя!
Лбом он со всей силы, не жалея себя, бьется об паркет. В полумраке кажется, что Павел пытается расколоть головой грецкий орех.
Паркет в молитвенном углу вытерт. Он темнее, чем в остальной комнате.
На лбу у Павла – незаживающий багрово-лиловый кровоподтек.
Стучат по батарее соседи снизу. Но Павел их игнорирует.
Потрескавшимися губами он шепчет слова чистой, святой молитвы.
***
- Получка у тебя сегодня, — говорит Павлу жена.
Ее зовут Люся. Ей тридцать четыре года. Но выглядит она на пятьдесят с лишним.
Она не пользуется косметикой, кремами, масками для лица. Она носит уродливые длинные платья, а мышиного цвета волосы убирает под косынку.
Люся накладывает Павлу и детям в тарелки овсяную кашу.
- Да, — говорит Павел. – Получка…
После того, как ему явился во сне Диавол, Павел больше не пытался спать. Он стоял на коленях у образов, шептал молитвы. Лбом больше не бился. Но не из жалости к себе. Её-то как раз и нет. Хотел, чтобы детки поспали.
- Домой сразу иди, — говорит Люся. – Понял?
- Сказано в Писании: жена да слушается мужа…
- Паша, милый! – вздыхает Люся. – Я все понимаю. Но нам нужны деньги. Нам их не хватает.
- Хорошо, — кивает Паша. – Но в Храм я все же загляну…
- Нет! – Люся близка к тому, чтобы перейти на крик. – Нет, Паша! Наш семейный бюджет не выдержит твоего похода в церковь!
- Но мне надо! – говорит Павел. – Меня сегодня во сне нечистый искушал! Надо замолить, Людмила! Надо!
- Дома помолишься, Пашенька! Тебе же нельзя в церковь! Ты же нищим подаешь!
- Потому что дело это благое и богоугодное!
- Да эти нищие богаче, чем ты! А у тебя – дети! И заплата – три копейки!
- Сказано: «Будьте как птицы небесные…»
- Пашенька! – шепчет Люся. – Мы же живем впроголодь, пойми это. У нас даже телевизора нет. Про компьютер я не говорю.
- Это бесовство! – говорит Паша. – Лукавый искушает из телевизора!
- Бесовство, конечно, — быстро соглашается Люся. – Но я хочу, Паша, чтобы ты деньги в семью принес. Не ходи в Храм, Паша! Обещай мне, что не пойдешь! Лучше деткам печенья купим. Они печенья уже целый месяц не видели…
- Печеньки! – радостно кричат детки – Аленушка и Коля. – Будут печеньки?
- Будут, — говорит им мама. – Если папа в Храм не пойдет…
***
Перед выходом на работу Люся пытается приложить к кровоподтеку на лбу Павла какую-то ватку. Павел гневно отбивает ее руку. Ватка летит в дальний угол кухни.
- Не трожь! – говорит отец семейства. – Это мой стигмат!
- Пашенька! Ты же на зомби похож!
Павел свирепо смотрит на жену, истово крестится.
- Не поминай отродий диавольских! – кричит он, слегка задыхаясь. – Не поминай!
- Хорошо! Только в храм не ходи!
***
Павел идет на работу с тяжелым сердцем. Ему тяжело и муторно.
Надо, надо в Храм. Но – права жена.
Паша раздаст деньги. Не все, конечно. Но раздаст.
А они семье нужны. Детишечкам.
Ехать далеко. Сначала тринадцать остановок на трамвае (вспоминая это, Паша совершает крестное знамение), потом еще пешком – в промзону.
Там расположен склад виноводочной продукции, где Паша работает помощником кладовщика.
***
На работе у Паши есть недруг. Это здоровенный, свирепый уголовник по прозвищу Кабан. Прочие грузчики и кладовщики перед ним пресмыкаются. Но только не Паша.
- Что, блаженный, головка вава? – усмехается при встрече Кабан, глядя на обновленный кровоподтек у Паши на лбу.
Павел игнорирует нападки. Он знает, что на выходки таких людей лучше не реагировать. Они ведь ждут твоей реакции. А если ты на них – ноль внимания, они отстанут.
Но Кабан, похоже, невзлюбил Пашу очень сильно и конкретно.
Во время обеда, когда все грузчики на базе собираются под деревянным грибком у переносного телевизора, Паша запирается в подсобке. Телевизор ему ненавистен. Ненависть эта не умозрительная. Для нее есть причины.
В подсобке у Паши – свой уголок. Это – стена, оклеенная бумажными образами.
Паше надо помолиться, окрепнуть духом.
Но сегодня его ждет очень неприятный сюрприз.
Поверх образов черным маркером начертано мерзкое слово «ХУЙ».
От такого святотатства Павел замирает, на несколько мгновений превращаясь в соляной столп, как жена Лота, посмотревшая на испепеляемый Содом.
Молиться оскверненным образам уже нельзя.
На глаза Павла наворачиваются слезы.
***
Кабан смотрит на Пашу. Глаза у Кабана – маленькие, свирепые, спрятанные глубоко в черепе.
Кабан смотрит, перемещает тлеющую сигарету из одного угла своего нечестивого, смердящего рта в другой.
- Что, Суслик, как дела? – насмешливо спрашивает Кабан.
Пашу он зовет «Сусликом».
«Я выдержу!» — думает Павел.
И действительно – Господь не посылает испытаний сверх того, что может вытерпеть человек.
Приезжает бухгалтерша – кудрявая унылая баба. Привозит зарплату в конвертах.
Свой конверт, на котором написано «П.Коробов», Павел аккуратно прячет в исподнее. Надежней места не придумать.
И снова на него нападает Кабан.
- Слы, Суслик, мы тут на новый телек скидываемся. С тебя тыща…
Павел смотрит на своего мучителя. Старается, чтобы его взгляд не выражал ничего. Ни страха, ни ненависти. Ничего.
- Я не смотрю телевизор, — говорит Павел.
И снова тяжелый взгляд.
- Ну, Суслик, зря не смотришь. Ты смотри, — усмехается Кабан своему зловещему каламбуру. — Нарвешься ведь…

2.
Униженные и оскорбленные

По пути домой Павел страдает.
Надо, надо в храм!
Остановка «Промзона» — конечная. Павел садится в пустой вагон, занимает место у окна. Пустыми, жаждущими благодати, глазами расплывается страждущий по заоконному пейзажу.
Вот там, во-о-о-от там, за поворотом, за деревьями будет маковка храма.
Выждав момент, Павел размашисто крестится, вонзая кончики неистово сцепленных пальцев в болячку на лбу. Локтем нечаянно задевает соседку справа.
Трамвай уже полон. Час пик.
- Не толкайтесь, мужчина! – возмущается соседка. – Вы не один тут!
- И вообще, расселся, мужик здоровый! – поддерживает ее кто-то из женщин в вагоне. – Пенсионерки стоят, а он – расселся! Крестится он…
Несправедливость этого обвинения обжигает Павла. Как выплеснутая в лицо аккумуляторная жидкость.
Сразу несколько пенсионерок, бабулечек, стоят, ждут, когда Павел уступит им место.
- Садитесь! – бормочет Павел, адресуясь в никуда. – Садитесь!
Он неловко выбирается в салон, протискивается мимо коленей соседки справа.
На освободившееся место садится хрупкая, почти воздушная, невесомая бабулечка.
Павла переполняют теплые чувства. Хочется заплакать. Умилиться. Но нельзя. Нельзя.
Павел стоит, держась за поручни.
Вдруг понимает: «Это – знак!»
И действительно – с места его согнали у самого Храма, а, значит, надо в Храм!
Павел протискивается к выходу.
Вот и остановка.
«Но я обещал! — вспоминает Павел. – Обещал не ходить в Храм! Люся! Деньги! Печенюшки!»
Он застывает у выхода.
Кто-то толкает его в спину:
- Мужчина! Выходите? Нет?
- Вот ненормальный! – осуждающе говорит какая-то тетка.
Двери закрываются.
Павлу очень плохо.
***
Чтобы привести в порядок чувства и мысли, Паша выходит из трамвая на несколько остановок раньше. У парка.
Если нельзя причаститься Благодати в Храме, можно позволить себе ее слабое подобие. Можно пройти по аллеям, среди деревьев. Паше нравится в парке. Душа настраивается на умиротворенный лад.
Паша идет по парку. Идет и видит – скольким людям нужна, необходима его помощь.
Вот безногий «афганец» в камуфляже поет под гитару военную песню.
Нельзя.
А вот сгорбленная бабулечка с пластиковым стаканчиком, на донышке которого монетки. В тряских ручонках – табличка: «Подайте Христа ради!»
Нет.
Вот истерзанный, избитый, грязный бомж. Паша знает, что сделает доброе дело, если подаст ему. Не на пропой! На пропитание!
Печенюшки.
Вот девушка с котятами. «Помогите приюту для животных». И Павел помог бы.
Остановись.
Сколько здесь несчастных! Сколько униженных, брошенных, оскорбленных! Как знать – кому из них Пашино подаяние по-настоящему спасет жизнь?
Но он обещал. А, значит, нельзя, нельзя, нельзя делать людям добро!
Спрятанный в исподнем конверт горит огнем. Он словно призывает: «Раздай то, что во мне! Люди жаждут помощи!»
Но Паша намеренно спрятал его в это место. Неудобно будет доставать. Для этого придется расстегивать брюки. Могут не так подумать…
Надо думать не о бедолагах, а о тех, кто совсем не нуждается в Пашиных благодеяниях.
Вот молодые мамаши с колясками.
Вот дети на игровой площадке.
Парочки.
Алкоголики. Впрочем, они-то, возможно, как раз не прочь воспользоваться щедростью Павла. Но алкашам он никогда не подает.
Взгляд Павла падает на одну из лавочек.
И Паша замирает.
На ней сидит…
Огосподииисусхристосвсемилостивый!..
…сидит бабулечка.
Та самая, что шла к Радужным Вратам, вся осиянная белым.
Она!
Паша второй раз за день застывает соляным столпом.
***
Какое-то время в Пашиной душе борются два стремления.
Первое – подойти, помочь. Доводы: у бабулечки – тяжелый пакет с логотипом «Пятерочки». Она явно устала его нести. Присела вот передохнуть. Помощь для нее придется как нельзя более кстати.
Стремление второе – бежать. Вернее, уходить, не оборачиваясь. Да, Павел видел ее во сне. Но, не исключено, все это — шуточки подсознания. Оно наверняка может «подверстать» к сновидению реальное лицо.
И, к тому же, бабулечка во сне обернулась Диаволом.
Если бы Паша не медлил, будь у него побольше решимости – он бы ушел. Уже потом он бы укорял себя. Возможно, терзался бы. Но он бы ушел.
Но идут секунды, а Паша стоит, недвижен.
А потом, когда бабулечка поднимает на него взгляд из под морщинистых, тряских век, Паша направляется к ней.
«Опомнись!» — вопиет в его голове голос разума. Зазря вопиет.
Бабулечка – худощава, невесома на вид. Лицо худое, даже костлявое. Однако за морщинистыми губами, дряблыми щеками, складками и пятнами видна былая красота.
И вот – Паша уже рядом с ней.
- Давайте я вам помогу? – предлагает он. – Я же вижу, что вам тяжело, бабулечка.
- Нет-нет! – голос у нее неожиданно приятный. Немножко дребезжит, но – приятный! – Я сама. Идите, молодой человек!
- Я не тороплюсь, — улыбается Паша. – Я хочу вам помочь. Не отказывайтесь.
Бабулечка сканирует Пашу взглядом. Не жулик? Нет. И на воришку не похож. И кольцо на пальце. Семьянин.
- Ну, пойдемте, — говорит она.
- Куда вам?
Идти недалеко. В пятиэтажки сразу за парком.
На улице жарко. Во дворе почти никого. Только случайные прохожие. Парк – в двух шагах, и сидеть на жарких лавках нет ни дураков, ни дур.
Дом – пятиэтажка.
Бабулечка живет на четвертом. Она цепко и хрупко опирается на Пашин локоть. Кажется ему сделанной из хвороста. Поднеси спичку – вспыхнет!
Целую вечность они поднимаются по лестнице.
- Вам тяжело?
- Нет-нет, я грузчиком работаю.
- Такое лицо интеллигентное, а грузчик. Надо же!
Бабулечка грохочет ключами в замке. Дверь металлическая, несколько запоров.
- Давайте уж, я чайком вас угощу. Вы мне так помогли. Спасибо вам, э-э…
- Паша…
- Спасибо, Павлик…
***
Паша сидит за столом в чистой и уютной кухоньке. Ему неловко. Он хочет уйти. Да и надо бы.
Но бабулечка возится с ситечками, чашечками. Вдруг щелкает пультом, который лежит на кухонном столе.
И оживает телевизор.
- Я все время его смотрю, — говорит бабулечка. – Как родной стал…
Смеется.
Она не знает, что у Паши по загривку ползут – нет, не мурашки. Ползут невидимые каракатицы с колючими, цепкими лапками.
Паше нельзя смотреть телевизор. Нельзя! Нельзя!!!
Телевизор вселяет в Пашу Диавола.
Зловещим голосом гудит энтевешный анонс – что-то про Киркорова и Галкина.
А Диавол – уже в Паше.
Это можно заметить.
Вот странный блеск в глазах. Вот сжимаются кулаки. Да так, что ногти впиваются в ладонь.
Но и только!
Со стороны может показаться