: Правдивая история о скучающем подполковнике Бутневе.

Подполковник Бутнев встретил моих родителей на базаре. В Малороссии нет рынков, там есть базары. В маленьком местечке моего детства субботний базар являлся главным недельным променадом. Ярмарка местечкового тщеславия, так сказать. Горожане надевали все лучшее и кроме, как купить кусок говядины и стакан семечек, шли сюда, чтоб себя показать, на других посмотреть и поговорить «за жизнь». Ну, помните, как в «Безымянной звезде», где дизель-электропоезд «Бухарест-Синая» пролетал мимо захолустного полустанка?

- Здрасьте, Ирочка, доброго здоровьичка, Фима. Шо приобретаете? – с еврейскими интонациями пропел подполковник.
На одесском суржике говорили все жители городка. Даже те, которые приезжали сюда из разных уголков страны, уже через месяц впитывали в себя этот неповторимый жидовский говорок. В их лексикон необъяснимым образом влезали всевозможные «ша», «таки», «шоб я так жил», «не делайте мне вирванные годы» и прочие жмеринско-бердичевские словоизлияния.

- Здрасьте, Анатолий Федорович. Вышли, вот, рыбки купить. Хотим фиш сделать. У Лёни сегодня выбрасывали шикарного карпа.
- Ой, как же я люблю рыбу фиш. Особенно голову пососать. Знаете, шо я вам имею сказать? – без плавного перехода продолжал военный – У Борика вашего проблемы большие в Америке.
- Какие такие проблемы, Толик?- потерял осанку отец.
- Шо такое? – проглотила улыбку мама.
- Ну, вы интересные люди. Разве ж я могу тут на базаре все вам говорить. Дело серьезное, политическое – перешел на конспиративный шепот Бутнев.
- Так ты, это, того… заходи вечером к нам. На рыбу фаршированную. У нас еще форшмак есть вчерашний – заметно заискивая, предложила мама.
- Ооот, это другой разговор – оживился военный — Зайду часикам к семи. Только, шоб больше никого не було. Разговор не для чужих ушей. И, это- добавил он — Я самогонку не люблю. Мне бы «казенки»…
- Да, об чем речь, Толик, есть у нас и «казенка», с майских еще осталось три бутылки. Ждем к семи — почти хором ответили мои папа с мамой и уныло побрели в сторону дома.
Какие такие проблемы?..

Подполковник в нашем захолустье заканчивал свою офицерскую карьеру, распределившись начальником штаба гражданской обороны района. После Афгана и других горячих точек, в тихом районом центре ему было скучно. Очень скучно. Как Луспекаевскому Верещагину.

Тремя годами раньше, по просьбе моих родителей, еще майор Бутнев позвонил своему давнему сослуживцу – начальнику Ярославского военного училища — генералу Хозяинову, где я проходил срочную службу и по старой армейской дружбе попросил того о двухдневной увольнительной для молоденького солдата. Меня отпустили с ночевкой. Помню, я тогда заблевал весь второй этаж гостиницы «Которосль».
С тех пор мои родители с подполковником умеренно дружили и общались.

***


Папа подобострастно подливал Бутневу водку, мама накладывала закуски. Сочная голова карпа венчала съестную разноцветную пирамиду на подполковничьей тарелке. Скучающий военный начал:
- Ваш Борик очень подвел моего боевого товарища — начальника училища, где он служил. И меня заодно подвел.
Родители растерянно переглянулись. Бутнев опрокинул в пасть водку и, умышленно затягивая ожидание, громко чмокал, всасывая в себя рыбьи мозги.
- Так воооот… Поступил сигнал от сослуживца моего, генерала того ярославского. Борю там, в Америке вербует ЦРУ – припечатал многозначительно офицер и рыгнул перетертой со сметаной редькой. Воцарилось молчание, прерываемое чавканьем военного. Мама прервала паузу, истерически выкрикнув:
- Нашего Борю, ЦРУ??? Господи, какой же из нашего мальчика шпиён?
- Как какой? Он в армии советской служил? Служил. Ему государство военные секреты доверило? Доверило. То-то.
- Боже ж мой, какие секреты? Он в письмах писал — то картошку на роту учебную чистит, то снег на плацу убирает.
- Ирочка, ну шо вы такая наивная? Я вас умоляю – скептически скривился военный всей своей держимордой и продолжил — Правда, сын ваш пока не дал им согласия. Ему срок дали, на подумать. Но рано или поздно эти парни с него спросят.
- Фима, надо срочно ему позвонить, шоб он с этой Америки быстрее уезжал. Набирай ноль семь. Быстро! Шо ты сидишь, как вкопанный? – дала указание остолбеневшему отцу мама.
- Ша, ша, подождите вы звонить! – оторвался от форшмака Бутнев – Ему сюда в Союз тоже нельзя ни в коем случае. Вы шо!
- А шо?
- Ни шо. У ЦРУ руки длинные, они его и тут достанут. Фима, подай тарелку с огурчиками.
- Как достанут? – не унималась тотально побледневшая мама.
- Скорее всего, ликвидируют – хрустя малосольным огурцом, констатировал Бутнев.
- Шо значит, ликвидируют? – обессилено опускаясь на табуретку, впервые за вечер подал голос отец.
- Ну, или машина его собьет или в реке нашей вонючке утонет – многозначительно объяснял расклад подполковник.
- И шо нам делать, Толик?
- Для начала, налейте мне еще водочки, а то шото мы с вами забалакались. А во-вторых, сделайте так, шоб ноги его тут не было. Имейте в виду, телефоны ваши на прослушке, всю переписку читает КГБ. Так шо вы там тоже поаккуратнее. Ничего в открытую не пишите, если хотите увидеть сына живым.
- Вэйзмир…- подала из соседней комнаты свой хриплый голосок моя 70-летняя бабушка, слышавшая весь этот диалог, и потеряла сознание.

***

В это же, по-военному напряженное для родителей и моей бабули время, я по полной программе пиздячил на стройке в районе Лоример-стрит, что в Квинсе. Зарываясь по пояс в опалубочный котлован, я мечтал: «Блядь, третий месяц на этой ебучей стройке за пять баксов в час убиваюсь, а уже сил нет никаких. Хоть бы вербануло меня ЦРУ какое-нибудь сраное. Я б за полторы штуки в месяц все секреты бы им на хуй слил». Только, никаких военных тайн недавно развалившаяся родина мне не доверила. В армии полсрока я провел на кухне, а полсрока в изматывающих караулах, охраняя склады с тушенкой и дизельным топливом. Вряд ли эти стратегические знания понадобятся цээрушникам. А жаль, думал я и вгрызался лопатой еще глубже в неподатливый грунт.

Скучающий подполковник приноровился посещать дом моих родителей еженедельно. Он подкармливал их все новыми и новыми подробностями моей вербовки. Родители же изводили на советского офицера весь продовольственный и алкогольный стратегический запас, имеющийся у нас в доме.

- Он перед отъездом не оставлял дома никаких подозрительных предметов? –деловито выспрашивал Бутнев, обильно сдабривая аппетитно подрагивающий холодец красным хреном.
- Пару носков забыл забрать шерстяных. Я их связала, шоб ему на чужбине они пригодились. А он их, мишигинэ коп, забыл – подавала голос бабушка, запредельно измученная гипертоническими кризами, которые приходили аккурат после каждого подполковничьего визита. И уж, если Бутнев шагал к нам в гости, скорую помощь для бабушки отец вызывал автоматически. Превентивно, так сказать.

- Вы вспоминайте, вспоминайте по поводу оставленных им тут подозрительных предметов. Цээрушники — хлопцы ушлые. Могли какую-нить фигню ему подсунуть и эта фигня теперь у вас в квартире все прослушивает — совсем уж разошелся «подпол», разгоряченный трехсот граммами «Пшеничной» — И скорее всего, эта фигня работает еще, как передатчик.

Мама краснела и зеленела в потугах разыскать в квартире подслушивающее устройство, бабушка прочесывала сусеки.
И на какой-то там день этого параноидального шпионского безумия мама поняла, где находится «прослушка».
Ну, конечно же, в кольце! Под ярко-красным рубином и замуровано. В том кольце, которое Борик мне перед отъездом подарил, думала так она. Колечко-то вражеское. Цээрушное. Как они ему его подсунули, размышляла моя мама совершенно бессоными ночами.

То кольцо я выторговал у начинающего алкаша за «пятерик» около пивнухи. Мужика бил тремор, и спижженое у жены или у мамашки кольцо, выставленное на локальный аукционный торг, быстро преодолело дистанцию от заявленного «чирика» до желаемого мною «петрофана».
По правде говоря, массивное серебряное украшение с большим красным камнем, я хотел перепродать. Но, то ли барыга из меня никакой, то ли некогда мне было тогда этим заниматься. Не помню. Одним словом, я подарил его маме. Вернее, отдарил, если есть такое слово в русском языке.
Вот такая вот история шпионского кольца. Но я был уже далеко, за океаном. Как тут спросишь?

Как только моя бдительная маман поняла, что в кольце спрятан передатчик или микрофон ( а скорее всего, то и другое), она тут же начала всячески издеваться над ювелирным изделием. Она мыла в нем посуду и стирала носки, умышленно направляя струю воды на камень. Она предполагала, что технический узел устройства находится именно там. Даже стучала кольцом по чугунной батарее. Выбросить почему-то не решалась.

По телефону мама вдруг стала со мной общаться очень односложно, как с потерявшим память далеким родственником. Советскому офицеру она верила безоговорочно. Телефоны прослушиваются, кольцо все записывают, а по украинскому местечку ходят переодетые агенты ЦРУ в ожидании молодого еврейчика, отказавшегося работать на американскую разведку.

Наши с мамой редкие телефонные разговоры выглядели примерно так:
- Здравствуй, сынок.
- Привет, мам.
- Как у тебя дела сынок? Никто тебя не беспокоит?
- Беспокоит меня, мама, воздержание половое и босс наш Майлах-урод, который лопату дает мне большую, а зарплату маленькую.
- С кем ты общаешься, сЫночка?
- Все с теми же — с негром и пуэрториканцем.
- Ну шо ты с ними общего нашел, господи.
- Ну, все больше, чем со Славиком и Вовой, которые пиво в супермаркете воруют.
- Какие планы у тебя?
- План у меня один, мама. Через полгода отсюда сдристнуть.
- Ты подумай, сынок, может, не стОит, у нас тут не очень хорошо. Макароны по талонам, мыло…
- Мама, что ты говоришь? Я домой хочу!
- И сахар по талонам и гречка…
- Я не люблю гречку. Что такое?!

Вот в таком роде.
Потом я начал получать из дома загадочные письма-шифровки приблизительно следующего содержания: сынок, если тебе там кто-то что-то предлагает, то в ответном письме нарисуй на полях цветочек с тремя лепестками.

Я ничего не понимал...


***


Начальник ОВИРа Татаренков позвонил мне через месяц после моего возвращения.
- Зайди завтра, часам к десяти. Тут наш сотрудник с тобой желает пообщаться.
Я пришел на десять минут раньше, понимая, что в ГБ лучше не опаздывать. Татаренков назвал меня шкодником, пожал руку, мило улыбнулся и пригласил в кабинет.
«Наш сотрудник» оказался приятным улыбчивым молодым человеком. Лет ему было под тридцать. Встретил он меня, как родного брата, вернувшегося из армии. Чуть ли не обнял. Татаренков тактично вышел из своего же кабинета.
- Борис? Очень приятно – прорычал чекист, белозубо скалясь – А я Степан. Тезки, стало быть.
- Почему тезки? – спросил я тихо и затравленно.
- Ну, вот, послушай: Боря-это Брухес, Брухес — это тухес, тухес — это жопа, жопа — это Степа!- продекламировал он и заразительно расхохотался.
- А, ну тогда, да, тезки…

Степан был очень приятен в общении. Оказалось, что мы с ним учились в одном и том же институте и оба болеем за киевское «Динамо». И узнать ему от меня было нужно сущую чепуху. Его интересовало, как я проходил в Нью-Йорке таможню и пограничный контроль. Пошагово. Степан сказал, для обмена опытом. Наши таможенники и пограничники, мол, еще такие неопытные ребята. Не умеют работать, гады, по международным стандартам.

Только вот, после границы и таможни его расспрос залезал все дальше и дальше вглубь моего американского убогого бытия. Когда он начал задавать вопросы, никто ли ко мне не подходил, ничего ли не предлагал, я сразу смекнул — (ну как сразу, уже полтора часа беседы прошло) меня пробивают, не агентом ли я вернулся, не казачок ли я засланный. Тут уж я рассмеялся во все свое еврейское горло и сказал Степе кэгэбэшнику:
- Не хочу тратить ваше время, Степан. Мое-то мне не жалко, у меня его хоть жопой ешь. Но скажу тебе честно. Никто меня не вербовал. Потому, как на хуй я никому в той Америке ни разу не нужен. Мне даже бабы не давали. Потому как третий сорт мы там, ну как рыночные вьетнамцы тут, понимаешь? А если бы мне предложили сотрудничать с ЦРУ или с ФБР, да хоть с самим Ку-Клус-Кланом, я б не задумываясь согласился. Сто процентов тебе даю, тезка. Вопросы есть?
У Степана больше вопросов не возникло. Он так по-путински добро улыбнулся, пожал мне руку и попрощался.

P.S. Я приехал из Америки 15 июля 1992 года. Бабулю мою, коммунистку с довоенных времен, видимо, совсем сразили визиты подполковника Бутнева и мысли о том, что внучок ее родной может стать вражеским агентом. А если и не станет, то вернувшись домой, будет размазан по стенке автомобилем, как знатный еврейский деятель Михоэлс. Бабушка моя умерла от очередного гипертонического криза 2 июля 1992 года.
А Бутнев, кстати, до сих пор жив-здоров. И неплохо, таки, выглядит.