Молоко : Агния

Впервые я увидел её утром, когда запускал воздушного змея, а она пускала по ветру свои волнистые локоны. Окрашенные солнцем, её рыжие волосы гладили плечи, пеленали лицо и снова развевались по ветру. Она смотрела на меня глазами, наполненными тёплыми океанами. Солёные капли долетали до моих щёк и срывались вниз. Или просто я смотрел на неё, совсем не моргая. Она спросила – откуда у меня бумажная птица? Я молчал, стоял как мраморный, и в мои босые ноги врастала трава – так долго для меня тянулись эти мгновения. Она с улыбкой спросила – летаю ли я на своей птице? Я просто кивнул. Она сказала, что доверяет мне, выхватила нить, и побежала к обрыву. Рванув за ней, я увидел, как она оттолкнулась от края и раскинула руки, готовясь взмыть вверх. Чудом я успел схватить её, и она повисла не на воздушном змее, а на моей руке. Когда я вытащил её, она обняла меня и что-то шептала. Мой воздушный змей летел по небу, а я думал, что мне надо беречь её.
Мы приходили на пляж, садились рядом, утопив ладони в песке, и перебирали пальцами песчинки. Вокруг рассаживались чайки и слушали наши мысли. Она говорила, что чайки могут взять нас в полёт, показать небо. Поднять очень высоко, когда во взгляд помещается больше. Больше схем, людей, мостов, фонарей. Видно как кто-то звонит, а в другом месте берут трубку. Видно упавшего, и как к нему выехали на помощь. Видно, что девочка плачет, а через два квартала живёт мальчик и может осчастливить её, но они не ищут друг друга. Широкоформатные секунды.
Ближе к осени она вязала цветные шарфы: ярко-полосатые, клетчатые, расшитые бисером и пуговицами, цветами или помпончиками; каждый раз удивляя меня палитрой и формой. Обматываясь в стужу шарфом, она завязывала его бантом на шее, и, гуляя со мной по парку, прятала нос в шерстяной бант, а каждый прохожий, увидев её, улыбался. Когда количество шарфов на полке вот-вот могло привести к взрыву шкафа, она выносила их на улицу и обвязывала кроны деревьев. Аллеи возле домов наполнялись её настроением, всегда раскрашенным яркими красками. Каждое дерево приобретало индивидуальность, словно у него появлялось имя и характер. Стильный Джонатан, словно обмотанный длинным полотном. Молодой Гарри в полосатом, багрово-жёлтом шарфе. Томная мадам Кларисса, укутанная в разноцветные букеты из крупных стежков. В жуткий холод несчастные люди проходили мимо, снимали с дерева шарф и согревали щеки. Их лица наполнялись теплом.
Как маленький ребёнок от нечего делать, ветер жестоко сбивал листья – так приходила зима, приносила снег, плавила в хрустящую карамель и снова посыпала белым. Зимой она спала в большой вязаной варежке как героиня сказок, собирала рыжие волосы в пучок и сопела, примкнув подбородком к манжету. Когда она засовывала руку в отделение для большого пальца и отгоняла во сне пчёл, мне казалось, что это рука великана, с нарисованным лицом на запястье. Эту варежку словно оставил гигант, когда искал в квартирах вора, укравшего золото из его замка. Она говорила, что это подарок Бальдра, а я расспрашивал подробности и записывал в блокнот.
Я писал вечерами рассказы, а она выдергивала листы из печатной машинки и сразу же их читала. Истории, наполненные выдумками и фантазиями, где она становилась главной героиней. Путешествовала на воздушном шаре в глубины космоса, к Луне или к Марсу, бродила по руинам разрушенных городов в поисках сокровищ, брала на абордаж крылатые фрегаты пиратов, возглавляла народы, вдохновляя их на борьбу, в войне с коварными жрецами сжигала их дирижабли, ввергая в чёрную пустоту.
Она прыгала на кровати и выкрикивала строки из своих приключений, сжимая в руках белые листы, потом вкладывала их в свои любимые книги и оставляла на подоконнике. Так она выращивала мои книги. Я верил ей, ждал ростков и продолжал писать.
Она очень любила читать книги, загадочно улыбалась и посматривала на меня, примеряя к персонажам романов. Любила цветные, красивые обложки, а не красивые сдирала и рисовала своими руками так, как видела их после прочтения. Заливалась смехом, читая в трамваях или на лавках перед колоннами театров. Иногда она прятала от меня слёзы между страниц, а я делал вид, что не замечаю. Дрожь в скулах появлялась не заметно, как трепет от прочитанных строк. Она быстро разглаживала страницы, оглядываясь по сторонам, а я потом находил разводы. Я любил читать книги после неё. Касаясь запястьем страниц, она оставляла запах – еле уловимый аромат цветов, или шоколада. От её рук часто пахло шоколадом.
Я очень любил её руки. Рисовал тонкими линиями, прорисовывал каждую клеточку. Кутал очертания в тени. Добавлял немного красок, пачкая её руки акварелью. Я не очень любил свои рисунки, а она напротив. Совершала с ними странный обряд, вкладывая в конверт и отправляя на незнакомые адреса. В ответ тоже присылали рисунки, вкладывали фотографии пейзажей, куда попадали её письма, присылали необычные цветы, высохшие по дороге. Всё это расклеивалось на стенах. Однажды нам прислали в конверте семена. Ей стало очень интересно, и она посадила их в горшочек. Я поливал семена, но долгое время ничего не происходило. Потом в почве появились трещины. Она говорила, что это режутся ростки и скоро появятся прекрасные цветы или живое дерево-голем, которое съест нас. Но ничего не происходило, трещинки появлялись и снова исчезали. Однажды утром я увидел воронку в горшке и раскиданную землю. Мы так и не увидели ростков.
Она садилась за пианино и играла какофонии с лицом маэстро. Беспорядочно нажимала на клавиши с очень важным видом, не зная ни одного аккорда. Я заливался хохотом и просил её остановиться, но она лишь хмурила брови и ускоряла темп. Соседи начинали яростно стучать в стену, а её пальцы продолжали разбегаться по белому, звонкому паркету; робкий шаг-пиано, затем прыжок-форте. Я подхватывал её руки. Её руками играл самые тёплые мелодии, все, которые только мог вспомнить, немного ошибаясь. Она лишь закрывала глаза и наслаждалась прикосновениями.
Весной началась тёмная полоса. Я постоянно терял вещи, у меня пропадали носки, платки, даже майки и обувь. Убежала кошка и не вернулась, хотя её никогда не выпускали на улицу. Завяли все домашние растения. Потом исчезла она.
Она перешла в другую школу, а вскоре переехала в другой город. В пятый класс я пошёл уже без неё. Она написала мне письмо, где рассказала, что живёт теперь на другой планете, как всегда мечтала, что теперь по настоящему счастлива. Письмо без разводов, ровным почерком. Я писал ей, что очень скучаю, но в ответ всё те же межпланетные телеграммы, без всяких чувств. Только чайки могли знать, где она отмечена на схеме мира.
Мне кажется, что письма перехватывала её мама и отвечала мне сама. Её мама всегда была против нашей любви. И почему родителям не сидится на месте?
Я день за днём перечитывал её любимые книги, вспоминая запахи. Без неё не прорастали мои книги. Я совсем перестал писать рассказы. Следил за небом через телескоп, надеясь увидеть её на воздушном шаре. Играл на пианино своими руками самые холодные мелодии, все которые только мог вспомнить.
*****
Это последний рассказ, который я написал после нашей разлуки. Я уверен, что он попадёт к тебе, ты прочтёшь и всё вспомнишь. Я оставляю листки с рассказом на лавках, рассылаю их по редакциям в надежде публикации в газетах, вкладываю в конверт и отправляю на случайные адреса. Я опасаюсь, что ты улетела от мамы на воздушном шаре, и, пытаясь найти меня, упала в лесу или в чужом городе. На своей крыше я нарисовал солнце, чтобы ты знала куда приземляться. Не совершай необдуманных поступков, береги себя. Мне всего лишь нужно знать, где ты. Для нашего побега всё готово. Ты всё так же нужна мне. Твой О.Н.
P.S. Я нашёл тех, кто пророс из семян. Думаю, они тоже ищут тебя. Будь осторожна.