МихХ : Край

В самом центре двора, под густой липой стоял деревянный стол. Вокруг него на неотесанных лавках сидели пацаны и зачарованно слушали байки о зоне. Вор- рецидивист Серега Ханок по кличке Хан, ловко поигрывая новенькой колодой игральных карт, рассказывал о жизненно важных нюансах тюремных законов. Дворовая шпана любила матерого вора, так редко бывающего на воле. Прежде всего, за то, что он относился к четырнадцати-пятнадцатилетним пацанам, как равный к равным. Им нравилась его рассудительность и справедливость.
- А это правда, что за одно слово в тюрьме убить могут? – спросил Петька-Сопля, дождавшись паузы в монологе авторитета.
- Могут. И не только в тюрьме, на воле тоже. За сказанное всегда отвечать надо — серьезно ответил уличный наставник и добавил – Не может считать себя человеком, тот, кто безнаказанно дал унизить себя.
- Жестко – протянул Петька и задумчиво покачал головой. Все вокруг загалдели, наперебой высказывая свое собственное мнение на эту тему.
- А вот ты, Сашка, смог бы убить человека? – серьезно спросил Хан угрюмого и молчаливого крепыша. Прищурив левый глаз, парень по кличке Сафон надолго задумался, а потом уверенно сказал:
- Нехуй делать.
Услыхав такой ответ пятнадцатилетнего сопляка, пацаны дружно рассмеялись. И только два человека не улыбались, а внимательно посмотрели друг другу в глаза.
Сашка вообще редко улыбался. Хан с большим удивлением изучал бездонный взгляд Сафона. Он и раньше приглядывался к скрытному юнцу. Но сейчас ему стало ясно, какие мысли таятся в голове этого невзрачного паренька. Даже среди авторитетов Серега редко встречал такую силу. Он легко представил себе черную холодную пропасть, куда с легкостью мог провалиться Сафон и на мгновение его охватил ужас.
Сорок лет спустя…
По-стариковски шаркая шлепанцами, Александр Павлович зашел на кухню. Схватив со стола пачку сигарет, он с надеждой открыл ее. В ней было пусто. Смятая картонка полетела в открытую форточку. Курить захотелось еще сильнее. Сафон порылся в пепельнице, но в куче окурков ничего подходящего не оказалось.
- Край – зло прошептал он и поплелся в комнату. Со скрипом открыв дверку шифоньера, Сафон поискал в сложенном постельном белье хранившуюся там на черный день заначку. Не найдя ни одной купюры, он в недоумении почесал лысину и грустно сказал:
- А вот теперь, совсем край – и безвольно опустил руки.
Законной зарплаты ударник коммунистического труда не видал уже целых полгода. Последнее время ее или совсем не платили или выдавали никому не нужной фабричной продукцией.
Его однокомнатная квартира была заставлена громоздкими ящиками со спичками. Продать или обменять на что-либо это барахло было невозможно. Добрая половина жителей Западного микрорайона, где жил Сафон, так же как и он, всю жизнь отработала на «спичке».
Три месяца назад фабрику и вовсе закрыли. Пятидесятипятилетний упаковщик фанероспичечного комбината имени Луначарского стал совсем свободным. Будто и не было этих тридцати пяти лет, честно отданных родному предприятию.
- Не думал, что придется так унижаться. Торговать, что воровать – с кислой улыбкой подумал Александр Павлович и снова открыл шкаф. На старомодных деревянных плечиках висела верхняя одежда. Окинув взглядом небольшой свой гардероб: серый полушерстяной костюм-тройку, слегка обветшавшее драповое пальто, он вспоминал дорогие душе моменты… Вновь ощутил ту радость, которая обычно в советское время сопутствовала приобретению хорошей вещи.
Наконец, Сафон выбрал для продажи не такую уж необходимую в жизни вещь. Он аккуратно снял с вешалки югославский плащ песочного цвета и повесил его на руку. Пройдясь взад-вперед у зеркала, Александр Павлович в первый раз представил себя продавцом на толкучке.
- Тьфу ты, жизнь бекова, нас ебут, а нам некого – сказал он и засобирался на улицу.
В переполненном троллейбусе, пытаясь не смять некогда престижную вещь, он яростно боролся с напирающей толпой. Ему вспоминалось, как тяжело было достать этот импортный красивый плащ с поясом. Зато, как ладно он сидел на нем, тогда еще молодом передовике производства. И как солидно смотрелась обновка вместе с черной фетровой шляпой.
По бокам аллеи, ведущей к центральному рынку, стояли угрюмые невзрачные люди. Переминаясь с ноги на ногу, они протягивали прохожим свой разнообразный товар.
- Край – прошептал Александр Павлович, отыскал в толпе незанятое пространство и, неловко озираясь по сторонам, неуверенно подошел к свободному месту. Тяжело вздохнув и обреченно улыбнувшись, Сафон встал в ряды торговцев.
Спешащие на базар прохожие быстро проходили мимо. Некоторые пренебрежительно бросали взгляд на выставленные на продажу старые вещи. Ох, и стыдно поначалу было Сафону стоять вот так, словно попрошайка. Не к этому он стремился, не об этом мечтал, не такой убогой представлялась старость. Отложенных ранее денег совсем не осталось, а курить хотелось все больше и больше. Да и голодный желудок время от времени напоминал о себе самыми разнообразными мелодиями.
Обиднее всего было то, что жил Александр Павлович, как положено. Честно работал. Делал, что говорили. Думал, как надо было. Голосовал. Одобрял.
Политику партии и правительства понимал правильно. И вот, никому больше не нужна его праведность. Да и сам он, словно мусор, выброшен на помойку.
Возле прохудившегося ботинка Сафона откуда ни возьмись появился пушистый черный котенок. Опуская вниз маленькую головку, он громко мяукал, дрожал и терся о пыльную обувь, словно в поиске защиты.
- Край. Вот и дать тебе нечего – прошептал он и, присев на корточки, погладил беззащитное животное.
«Идут, идут, идут…», волной побежало по рядам продавцов. Кто-то скоро собрав нехитрый товар побежал в сторону, кто-то, трясясь от страха, остался на месте.
Коротко стриженный, плечистый браток в спортивных штанах и кожаной куртке по-хозяйски шествовал по аллее. По пути наводил порядок среди торговцев: покрикивал, угрожал, не особо задумываясь мог пнуть ногой, у некоторых забирал товар.
- Что, синяк, торгуешь? – спросил мордатый молодец, вплотную подойдя к Александру Павловичу. На его пухлых, побитых прыщами щеках, от нетерпения ходуном ходили желваки.
- Торгую – шумно выдохнув, сказал Сафон и смущенно улыбнулся.
- Без тебя, козел, вижу, что не просто так стоишь. За место платить надо. Понял, нет?
- Так, это же не базар, а улица – удивился Александр Павлович.
- Ты че, баклан, быкуешь? Это место наше. Все в курсе. Или плати, или товар заберу – сказал бритоголовый и потянулся к плащу.
Хотел было сказать Сафон, что нет у него совсем денег. Даже при желании ему нечем было платить. Хотел сказать, что продает свой любимый плащ не от хорошей жизни, что не ел и ни курил с утра. Такая позорная, серая и безысходная жизнь надоела хуже горькой редьки. И много еще всего, наболевшего мог бы сказать Сафон. Только захлестнули его обида и, незаметно вошла в душу злость. Что-то холодное, неведомое ранее попросилось наружу. И стало Александру Павловичу совсем невмоготу.
Тем временем, вырвал браток плащ из его рук и брезгливо рассматривал чужое добро. Нагнулся Сафон, погладил котенка и прошептал:
- Вот оно как, за краем…
Машинально сильно сомкнулись два его пальца на хрупком горле. Придержал их, пока не почувствовал, как в спазме сжались мышцы. Засучили лапки, заскребли коготки по асфальту, потом маленькое тельце обмякло.
Не торопясь приподнялся Сафон. Посмотрел вниз, как из-под безжизненного трупа медленно растекается лужица. Поднял голову. Подошел вплотную к ошарашенному зрелищем братку. Одной рукой взялся за свой плащ, другой схватил побледневшего парня за горло. Крепкие мозолистые пальцы вцепились в выступающий кадык.
Прищурив левый глаз, Александр Павлович с интересом смотрел в безумные от страха глаза противника. Он чувствовал, как дрожит, парализованное ужасом тело. Казалось дрожь заполонила целиком это тело. Оно утратило волю к сопротивлению, приготовилось к худшему. Сафону стало хорошо в эту минуту, как никогда не было в его правильной и скучной жизни. Он смаковал ее, явно впав на мгновение в эйфорию.
Побледневший бандит захрипел и забился в судорогах. По его светло-голубым, новеньким джинсам стремительно расползалось темное мокрое пятно. Александр Павлович ослабил хватку, а затем оттолкнул бандита в сторону.
Глубоко вздохнув, Сафон совершенно другим взглядом окинул серую, суетящуюся толпу вокруг. Что-то сломалось в нем. Что-то новое пришло, а что-то безвозвратно покинуло его. Он знал, что теперь нужно делать, чтобы не потеряется в этом жестоком, отторгающем слабых существ, мире. Александр Павлович чувствовал всегда дремавшую в нем животную силу. Выход ей был дан.
Бросив плащ, Сафон уверенным шагом пошел прочь. Наверное, к другой, новой жизни.