Григорий Перельман : про любовь /на конурз/

Я – красавец. Так говорит мама. Она говорит подругам, подруги говорят это мне при встрече. Вообще-то мне наплевать на маминых подруг, особенно с тех пор, как появились подруги собственные, но слышать приятно. Подтверждение личных гипотез.

Безусловно, хотелось бы стать более мужественным и сильным. Но я достаточно силён, спортсмен всё-таки, а что щетина лениво пробивается, так это дело времени. Главное уже пробилось.

«У него, верно, от девок отбою нет, — с игривой улыбкой пускает шар Татьяна Михайловна, — такой красный молодец вырос».

Я киваю. Да, вырос. Красный, именно. Ещё какой. Прямо в лузу.

Мама протестует. Не так уж и много, да и рано ещё.

«Он же умный у нас, — сюсюкает Маргарита Петровна, и ерошит мне волосы, — вон какой лоб. Вот поступит, выучится, а там, глядишь, и женится на какой-нибудь хорошей девушке. Правильно?».

Я киваю, хотя всё неправильно, и я не люблю, когда меня трогают руками пожилые особы. Учиться я не хочу, жениться не собираюсь. Маргарита Петровна тонко намекает на дочку. Та, мало того, что на два года старше, так ещё толстожопая и в очках. Уморительный персонаж. Герой комикса.

Нет, этот шар мимо. Даже мама это понимает. Тоже кивает Маргарите Петровне без особого интереса.

Алина. Секретарь–машинистка. Переводчик по совместительству. В компанию затесалась случайно, в мамину, во всяком разе. Хотя – не совсем случайно. Но ведёт себя скромно. Вопросов не задаёт, только смотрит поверх бокала. Она на четверть татарка. Или кореянка. Этакая гремучая смесь востока и запада. Чуть раскосые глаза, скулы, чёрные волосы. Все дела. Из-под тяжёлых век будто тянутся жадные влажные щупальца. А по матовым щекам тихо растекается вполне славянский румянец. Да, восток — дело тонкое. Я отворачиваюсь. Чёрт, может она и сопливая для этих породистых баб, но уж сильно постарше меня! Лет на восемь. А это знаете ли…. И вы знаете, и она знает, и я знаю. И все знают по-разному, как выяснилось чуть позже.

Мне семнадцать лет, я только что окончил проклятую школу и совершенно не хочу никуда поступать. Поступить я могу. Не вопрос. Куда угодно. Потому что хотя за столом нету папы, но папа есть. К несчастью он настолько большой человек, что одна семья его не вмещает. Наша, во всяком случае. И уже давно. Лет восемь. Руку на сердце – я его понимаю. Последние года три, с тех пор, как сам по спортивным делишкам начал подолгу отсутствовать: сборы, турниры, всё такое. Мама в молодые годы пела на подмостках. Потом вышла замуж, родила меня. Подмостки ушли из под ног, а голос и чувство избранности – остались. Она продолжала петь, в основном соло. Тогда ушёл и папа. Праздник каждый день утомляет. Нет, я не могу его винить.



Слышали, наверное, что у мальчиков ломается голос? Слышали. Но это далеко не самая страшная ломка. Ломка, да…скаламбурил непроизвольно, хе-хе…Речь не о том. Пока. Так вот – у мальчиков ломается жизнь. Если мальчик встретит не ту девочку. Ну а уж если вместо девочки мальчик встретит женщину…. Кажется вы уже поняли? Правильно, в моём случае было именно так. И чёрт меня подери, если я хоть раз пожалел об этом! И сейчас не жалею.

Она не смеялась. Никогда. То есть смеялась, конечно, но не надо мной. И я искренне ей благодарен за это. Насмешка убивает, теперь я знаю это очень хорошо. А тогда только чувствовал. Я всё чувствовал, она всё знала. Хотите верьте, хотите нет, но это был идеальный баланс, равновесие сил и консенсус. Выгоднейший взаимообмен, уникальное сочетание жизненных ритмов. Только вот резонанса не получилось.

В жизни я слышал много различных криков. Алина тоже кричала порой, но это был торжествующий, жизнеутверждающий крик. Победное «ура» под завязку конкретного штурма. Кто кого осаждал — в нашем случае было не ясно. Она являлась опытным стратегом, а я очень старался. Так что менялись ролями по несколько раз на дню, и чей победный флаг развевался над полем боя — сказать мудрено. Но всяко победный салют отражался в потемневших глазах одинаково. И кричали мы весело и бодро.

А вот мама кричала как раненый заяц.

Она кричала о том, что это развращение несовершеннолетних, что аферисткам место в тюрьме, что я её всё; что она, как мать, сразу почувствовала; что мне надо поступить, что она не перенесёт, что найдёт управу.

Всё это она кричала в прихожей. Выражения лица Алины я не видел, потому что искал под диваном носки.

Затем она кричала в комнате. Лексика обогатилась простонародными выражениями и сопровождались вдохновенной жестикуляцией. Лицо Алины приобрело несвойственную восточным людям бледность. Я чувствовал себя довольно странно в одном носке, а потом вдруг ужасно расстроился.

Это был первый опыт невнятной и стрёмной любви.
Затем я повзрослел, татарочка запила, растворилась, и кажется сдохла.