Лев Рыжков : Обретение России

1.
Онаристы

А давайте поговорим о прелестях рукоблудия. И не надо отводить глаза. Все мы что-то знаем об онанизме. Каждый — что-то свое. У каждого из нас это «свое» — особенное, неповторимое. Как отпечатки пальцев.
С рукоблудием связан один из самых жутких, самых неотвязных кошмаров моего детства.
Без труда можно догадаться, что это – волосатые ладони.
Угадавшие, возьмите печенюшку.
Мне 7 лет. Мы с покойной бабушкой стоим на автобусной остановке. Рядом с нами – смуглый дядька. Его руки – поросли густым, пружинным волосом. И ладони!
ЛА-ДО-НИ!!!
- Вот смотри! – шипит бабка. – Видишь?! Видишь?! Вот, что с онаристами бывает!
«Онаристы» — так называет бабуля тех, самых презренных из мужчин, которые делают так же, как я, когда подолгу прячусь в совмещенном санузле. Узнать онариста можно по волосатым ладоням.
- Бабушка! А если онарист… ну, побреет ладони? Его ведь не узнают?
- Так, не глупостничай! – прикрикивает на меня бабуля.
И я понимаю, что, конечно же, есть способ вычислять хитрых онаристов, которые бреют ладони. Есть. Ну, несомненно же, есть!
Дядька с волосатыми ладонями слышит нас. Пытается отодвинуться куда подальше. Конечно, он презирает меня – про которого бабушка сказала, что он – онарист. Ему противно стоять рядом со мной. Хотя он и сам такой.

Сейчас-то я понимаю, что в душе моей сражались Танатос и Эрос.
Дух смерти – Танатос – изливался в мою душу от бабульки, которая, действительно, не зажилась на свете. Танатос имел зримый образ волосатых ладоней.
Эрос представляла Жопа. Та самая восхитительная, непередаваемая в своей гладкости, округлости, изяществе женская жопа под обтягивающими лосинами. Царь-Жопа. Белиссима. Та лучшая из жоп, что увидел я в возрасте пяти лет. Жопа, которая перевернула мою жизнь.
И спустя бесконечные детские два года видение этой жопы нисходило ко мне. И руки мои ныряли в трусы. А разум мой понимал, что своими суетливыми действиями я приближаю тот момент, когда ладони мои оволосеют, закустятся густой порослью. И что когда я вырасту большой, и мне, наконец, доведется пощупать вот такую вот жопу, делать я это буду в перчатках, потому что – как же волосы на ладонях?
И вот еще опасность. Я буду обманывать свою девушку. Я буду приходить на свидание в перчатках. Но однажды, когда наши отношения дойдут до стадии объятий (то есть, на самом деле, достаточно нескоро), она спросит меня:
- Костя! А почему ты в перчатках?
И вот незадача! Спросит она это ровно в тот момент, когда моя элегантная ладонь тянется к ее гладкой, нежной, восхитительной жопе! И вдруг – этот вопрос!
- Не трогай меня! – скажет девушка. – Или трогай, но – без перчаток!
- Ты мне не веришь? – спрошу я.
- Сними их! – потребует моя любовь.
Я окажусь загнанным в угол. Я отвернусь, стяну с ладоней перчатки. Я буду разоблачен.
Девушка насмешливо посмотрит на мои ладони. На позорно волосатые ладони.
Моя любовь жестоко засмеется, разбивая мое сердце.
- Онарист! – скажет она.
И это будет позор хуже смерти.

Константин Алексеевич зевнул. Его утомили рассуждения о детском рукоблудии.
- На следующей странице, — подсказали ему. – Вон там, с середины листа.
- Угу, — буркнул Константин Алексеевич.

Порнухи в детстве рожденных в 70-е не существовало. Эротический багаж души пополнялся из различных источников. Вот девушка в мини-юбке, из матушкиного журнала мод. А вот сохраненный в памяти фрагмент из фильма «детям до 16-ти». А вот вычитанное из Мориса Дрюона постельное бесчинство могучих феодалов. А вот сортирный юмор солдата Швейка. И вот – на излете средней школы – заключительная глава «Улисса» в «Иностранке»! И там – слово «хуй» напечатано прямым текстом!

Константин Алексеевич с тоской посмотрел вглубь кабинета.
- Нужный фрагмент дальше, — подсказали, отчеркнули ручкой.
Дальше – так дальше.

Несмотря на то, что радости рукоблудия открылись мне сравнительно рано, чемпионом класса по этому непохвальному занятию являлся не я.
У меня был конкурент.
Костик. Или, как называли его прочие мальчишки, Кощей.
Кощей был тощ, изнурен. Чем? Да правильно, правильно!
Его сторонились. Во втором классе он принялся за свое рукомесло прямо на уроке математики. Мальчики и девочки, в большинстве своем не понимали, за что ругают тихого мальчика? Почему учительница выводит его за ухо из класса? И за что – сразу к директору?
От Кощея исходила неясная, осознаваемая большинством лишь на уровне инстинктов опасность. Его сторонились.
Я тоже старался не общаться с Кощеем. Но тот каким-то образом чувствовал во мне родственную душу. И однажды, подойдя ко мне после занятий в школе, принялся показывать свои сокровища.
Это были картины. Репродукции из журналов. Это сейчас я знаю эти имена – Леонардо, Рафаэль, Тициан. Но тогда передо мной пронесся, почти материализовавшись, упоительный ряд восхитительных, обнаженных женских тел.
- Круто? – спросил Кощей, внимательно глядя мне в глаза.
- Ага, — ответил я.
Мне захотелось уйти. Захотелось одиночества, чтобы переварить, осознать ту божественную, волнующую красоту, что снизошла в мою душу из потных, еще пока не волосатых, ладоней одноклассника-онариста. Кощей был лишним на празднике встречи с красотой.
Я не мог рукоблудить в одном помещении с ним. Инстинктивно я понимал, что участие в стыдном, интимном процессе Кощея каким-то образом опоганит чистое биение струй родника души.
Я отказался составить Кощею компанию. Больше мы на эту тему не общались.

Шли годы. Кощей перевелся в другую школу. Больше я с ним не встречался. Однако карьеру он делал правильную. Надо думать, пошел по комсомольской линии. Потом объявился в правительственных коридорах. Да, все правильно, сейчас он…

2.
Министр культуры

Константин Алексеевич вступает в приемную важно. Натягивая на челюсти резиновую приветливую улыбку. Поправляя галстук. Беглым взглядом сканируя приемную – секретарша Верочка, цветы, бумаги, посторонний.
Посторонний, неуместный здесь человек в пыльной обуви. В дешевых джинсах. В чудовищной куртке.
Человек, пачкающий собой черный бархат стула.
Человек, для встречи с которым Константин Алексеевич приезжает на работу на полчаса раньше.
- Костик! – вскакивает со стула чужак. – Привет! Сколько лет, сколько зим!
Округлившиеся глаза Верочки. Потрепанный гость на «ты» — с Самим!
Пыльные очертания жопы гостя на черном бархате.
И – да! – гость испускает перегар. От него веет зловонием, зародившимся в испорченном дешевой едой желудке, прошедшем через прокуренное горло, шутя перемахнувшим через изжелта-черный, покосившийся и прореженный частокол зубов.
Зубы гостя – пейзаж среднерусской деревеньки. Пеньки, пожарища, закопченные завалюхи. Вместо неба – смрадное нёбо.
Хотя в приемной стоят свежие цветы, помещение нужно будет проветрить.
Константин Алексеевич крепко и душевно жмет тощие ладони чужака.
- Ну, конечно, — с отточенной на банкетах и официальных торжествах прочувствованностью говорит министр культуры. – Как говорил классик: «Ба! Знакомые все лица!»
Чужак кивает, искательно скалится. Глядя на его зубы, Константин Алексеевич вспоминает о перекинутом на баланс министерства ремонте монастыря на Тамбовщине. Министр думает о том, что это – прецедент, и не дай бог еще пять шесть таких ремонтов, и министерство пойдет по миру.
Улыбка гостя гаснет, и Константин Алексеевич переносится в «здесь и сейчас».
- Проходите, — указывает министр на двери кабинета.
Гость мрачнеет. Он-то хотел на «ты»! А с какой стати министру быть на «ты» с куском дерьма? Нет, министр демократичен! Он уважает простых людей.
Но вот этот тип в прихожей сделал Константину Алексеевичу грандиозную, несообразную собственным масштабам, подляну. И чужак знает об этом. Но – пришел. Не боится.
Ладно.
- Напомните, как вас зовут? – спрашивает министр на пороге кабинета.
Удар рассчитанный, разящий. Путающий все карты чужака.
Шел, наверное, как на Голгофу, а тут – р-раз! – и не знают, как тебя зовут!
А чего ж ты хотел, дружочек?
- Ну, да, — понимающе улыбается гость. – Алексей я. Лохматов.
- Да-да, — равнодушно говорит министр.
Наконец, проходят в кабинет.

Константин Алексеевич в кресле. Ему мягко и спокойно, как черепахе в панцире.
Человечишка, пачкающий стул напротив, министру ненавистен.
Один из замов конфиденциально шептал министру, что может обратиться к силовикам, а те, мол, быстро говно из блогера этого выбьют.
Еще не хватало.
- Я вас слушаю, — бесстрастно сообщает министр.
Гость еще может восстановить позиции. Попытаться перейти на «ты», разоблачить притворство Константина Алексеевича.
Но – нет. Нет!
Гость подавлен. Очевидно, что обстоятельства его тяжелы, а нужда – непреходяща. А визит в поруганное им Министерство – та соломинка, за которую отвратительный чужак намерен зацепиться, утопая.
Чужак нервно молчит, сглатывает комки в похмельном горле. Чай-кофе Верочка (умница!) не предлагает.
- Что вы хотели? – Министр выверенным жестом демонстрирует швейцарские часы на запястье, касается взглядом циферблата.
- Поговорить, — глухо произносит Алексей Лохматов.
Часы. Часы. Смотри, какие. Как блестит золотом корпус, как размеренно двигаются стрелочки. Осознай свою ничтожность.
- Я слушаю, — Министр даже не пытается улыбаться.
Нельзя показывать этому человеку, что ему здесь рады.
- Я извиняться не буду, — говорит гость.
Теперь уже Константин Алексеевич чувствует, как уходит из-под ног почва. Ему так и хочется выразить свое возмущение. Однако проявить это чувство – значит уступить позиции. Признать, что и персона гостя ему знакома. Ослабеть.
- Простите, а за что вы не хотите извиняться? – ровным, беспристрастным голосом, прокатывая губами надменное «вы».
- Ну… как… За пост тот… В блоге… Ну, про… про вас…
- Про меня?! – вскидывает брови министр.
Он удивлен и слегка негодует. Давай-ка, дружок, объяснись.
- Вы… не читали? Не знали? – Робость глушит, обволакивает голос чужака. И вот немного отчаяния.
- Что я должен был читать?
- Ну… у меня в блоге…
- Я не являюсь читателем вашего блога.
Министр смотрит на гостя и пытается понять, что двигало этим человеком, когда он выливал в малопонятный и опасный интернет свои помои? Наверное, он хотел срубить скандальной славы. Но слишком сортирной оказалась явленная сенсация. Ни детям не покажешь, ни в прайм-тайм о ней не пошумишь. В общем, не прогремело откровение. И дело даже не в том, что Константин Алексеевич отдавал распоряжений что-то замалчивать. Просто сенсация оказалась не той кондиции.
Ну, и?.. Чего добился горе-блогер? Сидит в кабинете – смешон и жалок.
А Константин Алексеевич что? В своем кресле, как и был. Хотя несколько неприятных разговоров пришлось поиметь.
- Не читали, — качает головой бывший одноклассник. – Ну, что ж… Тем лучше…
Министр выразительно смотрит на часы.
- А возьмите меня на работу? – говорит блогер. – Я креативный.
Министр внутренне содрогается.
- Я что хотите выдумать могу!
Зевнуть, что ли, ему в лицо?
- Понимаете, — продолжает, — я потерял все… все, что было у меня… С одной работы сократили, на другую не берут. Как будто заговор!
«Ага, и я виноват… Хотя… кто знает…»
- Я пью. Но я могу и перестать. У меня долги…
Министр, не мигая, смотрит на визитера. Скучно объясняет, что, если следить за объявлениями на сайте Министерства, то однажды появится объявление о конкурсе на вакансию. Только так, а что вы хотите.
- Понятно, — кивает гость. – Понятно… А мне курить нечего уже второй день!
Министр пожимает плечами:
- Я не курю. И вы бросайте.
Но каков наглец!
- Тогда просто одолжите мне денег? Мне много не нужно. Пятьсот тысяч вполне хватит. Рублей, естественно.
- Подите…
- Но у вас же они есть! А я – погибаю!
День только начинается, а министр уже устал.
Ладно. Сейчас он нажмет носком ботинка на специальную кнопочку в полу. Войдет Верочка и скажет, что министра вызывают на совещание.
Кнопочка поддается. Сейчас наверняка в приемной раздается мелодичный звоночек. И Верочка смотрит на двери кабинета. Встает. Оправляет юбочку. Пошла! На счет «три» откроется дверь. Раз…
Визитер тянет к министру руки через стол. Сует буквально под нос ладони.
Два…
- На руки мои посмотрите! – говорит гость.
Три…
Входит Верочка.
А министр смотрит на руки гостя. На его ладони. И то, что он там видит…
- Константин Алексеевич, вас…
- Потом, — машет министр рукой в перчатке. – Не сейчас.
Верочка кивает. Исчезла.
Ладони блогера покрыты иссиня-черными крапинками щетины.
- Я-то, я-то тоже такой же! – быстро-быстро, пока не прервали, шепчет гость. – Я же всё понимаю.
- Хм, — говорит министр.
Медленно снимает перчатку. Ладонь Константина Алексеевича поросла упругими тугими кудряшками. Кое-где кудри стали седыми.
- Что же ты сразу не сказал? – спрашивает у одноклассника Константин Алексеевич.

Оволосение ладоней…
Ты и проклятие, и благословение.
Немногим избранным дано ты.
И только так подлинные ценители красоты могут узнать друг друга.
Те, кто по-настоящему СПОСОБЕН ОЦЕНИТЬ шедевр.

Лучше всего для секса подходит полотно Эдварда Мунка «Крик». Этот распяленный рот. И чувство великого очищения, полного духовного катарсиса. Словно в унитазе души твоей спустили воду. Отскребли ершиком поганые брызги.
Выебав «Крик», человек молодеет на четверть века.
Картину «Крик» за двадцать лет похищали дважды – в 1994 и 2004 годах. В последний раз «Крик» два года находился в руках похитителей. В 2006 году картина нашлась. После реставрации, в 2008 году его вновь представили широкой публике. А в 2012 году «Крик» купил один американец. Цена сделки составила почти 120 миллионов долларов.
Константин Алексеевич знает, какие именно повреждения были нанесены полотну Мунка. У кричащей фигуры была вырезана дыра на месте распяленного, округлого рта. В эту дыру «Крик» и ебали. И Константин Алексеевич был одним из картиноебов. Дорого обошлось, но в итоге и спина отпустила, и голова болеть перестала. Действительно ведь помолодел.
Картину вернули норвежцам. Всех деталей Константин Алексеевич не знал – договоренность проводилась по линии Минфина.
Считается, что «Крик» выжигает из души негатив.

Ван Гог (и особенно «Подсолнухи») полезен для мочеточника, спасает от простатита.

Выебать что-нибудь из итальянского Возрождения – особый шик. Чувствуешь себя богом.

«Мону Лизу» ебал Саркози. У него – тоже волосатые ладони. Их он прячет под пластмассовыми протезами. Протезы высокотехнологичные, японские, могут передавать тепло человеческого тела.

Если кто не понял – люди с волосатыми ладонями правят миром.
Они – элита. Избранные из избранных.
Тончайшие ценители красоты.
Если в числе ваших друзей присутствует человек с волосатыми ладонями, вы будете счастливы до глубокой старости. У вас – «мохнатая лапа» в верхах.
Волосатость ладоней не передается по наследству.
Никаких закономерностей появления на свет избранных не существует. Они могут быть одни на целый континент. Но могут, как оказалось, учиться в одном классе.
В Москве живет 148 тысяч мужчин с волосатыми ладонями.
В Токио чуть меньше – 112 тысяч.
В Париже – 111 тысяч.
В Нью-Йорке – 100,5 тысяч.

Появление новых братьев обычно отслеживается. Подростков с волосатыми ладонями берут на особый контроль.
Так случилось в свое время и с Константином Алексеевичем. Его приметили старшие товарищи из комсомола. А там и в обком перебраться удалось.
Невинности он лишился с картиной Маковского в одном провинциальном музее.

В старину волосаторукие прятали свои ладони под перчатки. Но иногда курчавые волосы проступали сквозь ткань.
Так родились легенды об оборотнях.
О Фантомасе, кстати, тоже. В первой половине XX века многие высокопоставленные парижане скрывали волосы под псевдо-руками, выполненными с большим изяществом из папье-маше или каучука.

Волосаторукие – больше, чем просто братья. Они могут жить в разных государствах, могут управлять ими. Но братские интересы стоят выше государственных.
Есть один ритуал. При каждой встрече более сильный собрат обязан помогать более слабому.
Константин Алексеевич был определенно сильнее. Поэтому надлежало помочь, как бы ни было это противно.
Министр отдает распоряжение в финансовый отдел, и там уже занимаются «проведением» пятисот тысяч по счетам и программам. Заодно Константин Алексеевич принимает решение – устроить заблудшего одноклассника на работу. Сначала референтом, а там – поглядим. Все лучше, если опасный говнюк будет на виду. Припугнуть его, чуть прижать. И шелковый станет, ручной.

Когда осчастливленный собрат покинул кабинет, министр погружается в задумчивость. Он вспоминает отрочество. То, как сумел перебороть стеснение, комплексы, признал себя таким, какой есть, и обрел в этом силы.
А вот Лохматов, к примеру, трус. Он всю жизнь мимикрировал, подстраивался под социум, фальшивил и кривил душой. Брил ладони, истребляя знак своей избранности. А ведь если начнешь прогибаться, становиться, как все, мигом так нагнут, что мало не покажется.
И, вместе с тем, на душе светло. Все-таки состоялась встреча с заблудшим собратом.
Тот пытался рассказать министру о сексе со своей коллекцией живописи (было у Лохматова несколько полотен Зверева), но – потом, потом…
Начинался рабочий день.

3.
Утро стрелецкой казни

Вечером в подвале Третьяковки ебали «Утро стрелецкой казни».
Министр уже научился организовывать такие мероприятия без конфузов. В самые интимные моменты не появляются больше ошалелые музейные работницы, не идут напролом и на принцип, требуя прекратить «вандализм».
В подвале царит приятный полумрак. Уставленные закусками и легким вином столы заливает мягкий свет. Струнный квартет разминается менуэтом – при появлении Константина Алексеевича скрипачи в костюмах и париках XVIII века салютуют смычками.
Картина готова. Она стоит, два на почти четыре метра, занимая место от пола до потолка, закрепленная сложной системой креплений и тросов. С лицевой части предусмотрены лесенки и страховочные ломжи. На лицах изображенных людей прорезаны дыры. Министр знает, что куски драгоценного холста никуда не пропали, а сложены и пронумерованы в ячейках спецхранилища. И, когда закончится оргия, будут аккуратно и с надлежащим трепетом, пришиты на места.
Впрочем, дыры не только на лицах. Есть прорезь и в нижней половине туловища горюющей женщины, что сидит на переднем плане, уронив лицо в ладони. И еще где-то…
Константин Алексеевич протискивается между гигантской рамой и стеной подвала и оказывается за кулисами.
Девочки – хорошо вышколенные, из лучшего эскорт-агентства – совершают гимнастические упражнения. Впрочем, не все. Вот одна курящая, все вертит в пальцах сигарету. Еще две ни на что не реагируют, одна – в журнал уткнулась, другая – в айфон.
Министр пересчитывает девочек. Восемнадцать. Все верно.
Каждая девочка получила инвентарь – персональный табурет и стремянку. Им читают инструктаж – сколько раз они должны переменить позиции за картиной, и по какой команде.
Министр доволен. Суаре обещает получиться на славу. Скоро съедутся гости.
Незаметные рабочие-азиаты драпируют картину атласным занавесом.

После того, как гости – восемнадцать самых влиятельных обладателей волосатых ладоней – отдают должное французскому вину, фруктам, сырам и устрицам, министр срывает занавес.
Всеобщий восхищенный вздох.
Сбоку искалеченная картина похожа на лысое поле для гольфа, изрытое круглыми лунками.
- Господа! – куртуазно раскланивается, машет волосами на ладонях министр. – Перед нами «Утро стрелецкой казни». Подлинник. Холст, масло. 218х379. Как мы видим, на картине – около пятидесяти героев, а, значит, пятьдесят отверстий. Но девушек – всего двенадцать. Они притаились с той стороны. Никто не знает, за какой дырочкой есть девочка, а за какой – пустышка.
«Утро…» ебут на удачу в делах державных. Кто из персон попадет с первого раза в девочку с той стороны, того ждет везение в делах и благоволение начальства.

Волосатые, ухоженные пальцы тянут жребий из золотой чаши.
У высокопоставленных чиновников пальцы – пухлые сардельки. Но есть и сильные, жилистые пальцы работяг – пожалте, у господ, курирующих строительную отрасль, как раз такие.
А вот эти – тонкие, изящные как ножки хрустальных бокалов, пальцы с изысканной стрижкой, и безупречными ногтями – они могли бы принадлежать виртуозу-пианисту или карманному вору. Но достались министру финансов.
Пальцы, пальцы, пальцы.
Пальцы-блондины, брюнеты, седые, крашеные.
Цифры жребия – на хрустальных шарах в золотой чаше.
Министр лично обносит жребием гостей. С этой стороны картины – только мужчины.
Вытягивает для себя последний шар, с номером «8» в хрустале.
На дне золотой чаши – опавшие волосы. Шуршат себе неслышно. Как осенние листья.

Номер «1» достается владельцу банка.
Без защитной брони костюма банкир похож на паука. У него тоненькие ручки-ножки, пухленькое пузико и костистое, опасное лицо. Если бы у пауков были физиономии – то, непременно, такие вот.
Банкир приближается к картине, белозубо улыбаясь, имитируя бодрую спортивную пробежечку. Он встает на табуреточку и помещает свой член в дырку, прорезанную пониже спины в фигуре уводимого на виселицу рыжего стрельца.
Благородное собрание мягко шуршит волосатыми аплодисментами.
Выбор – безусловно правильный. Что делать с врагами Отечества? Ебать, конечно.
Но…
- Пусто! – говорит банкир.
А ты как хотел?

По другую сторону полотна девушка под номером один подходит к месту, откуда высунулся предназначенный ей хуй, взбирается на маленькую табуреточку, ласково облизывает.
Остальные девушки застыли у полотна. Каждая прильнула губками к дырке в холсте.
Банкир будет доволен.

Номер два – большой чин МВД, силовик. Коренастый спортсмен. Под костюмом у него – солдатские полотняные трусы.
Силовик страхуется ломжей и по стремянке лезет на опасные высоты – к Лобному месту, где виднеются головы казненных.
Изогнувшись и подобравшись, спортсмен-силовик вгоняет хуй под усы казненному стрельцу в черной шапке.
- Есть! – радостно кричит силовик. – Попал! Попал!
И собравшиеся понимают, что силовые ведомства снова будут обласканы властью.

Хотя под ниточкой усов у Петра тоже прорезана дырка, ебать царя никто не станет. Даже если будет совершенно точно известно, что с той стороны – девочка.
Под конного царя подставлена лесенка. Но на нее уж точно не ступит ничья нога.

Одышливый, пузатый генерал из министерства обороны пристраивается к старухе в самом низу.
Дородный архиепископ, выступающий следующим, долго возится, с вожделением смотрит на девочку в косыночке, но, о чем-то подумав, перемещается ниже – к прорезанной в холсте промежности горюющей бабы, спрятавшей лицо.
- Попал! – мурлыкает он — Я попал!
И секундой позже:
- Да это… это же не рот! Это же пизда-матушка!
Волосатые ладони бодро рукоплещут архиепископу. Добрый знак!
По благородному собранию растекается шепот:
- Неслыханная удача! В пизду, в пизду попасть!
Такое — возможно. Надо будет поощрить догадливую девочку, которая ухитрилась прислонить к холсту женское естество.

Когда подходит его очередь, Константин Алексеевич по стремянке забирается к Лобному месту. Там рядом с ним есть замечательная голова с выпученными от ужаса глазами.
Конечно, нет ничего хорошего в том, чтобы заниматься сексом на высоте человеческого роста. Да еще с цирковой ломжей на поясе. Да еще на шаткой стремянке.
Но предчувствие встречи с великим гением настолько велико, что детородный орган Константина Алексеевича рвется в бой, как молодой жеребец.
Министр погружается в отверстие и…

…его обволакивает теплом.
Бодрые крепкие зубки едва касаются ствола.
Вверх-вниз пробегает пушистой ласочкой язычок.
- Есть! – кричит министр. – Есть!
Он и сам удивлен. Поскольку расположение девушек с той стороны не контролирует. В этом благородное собрание могло убедиться и когда ебали «Последний день Помпеи», и когда…
Но подозрительность вдруг покидает министра.
Ему становится хорошо, спокойно и величаво.
Он не просто ебет великую русскую картину. Это сама земля Русская оставляет министру послание.

- Держись, Константин Алексеевич. – будто бы говорит ему черноусая, цыганистая голова с вытаращенными глазами. – Ты справляешься. Молодцом. Я же все понимаю. Тяжко тебе. Но ты держаться должен. А иначе-то – как? Без тебя-то – временщики придут. Без роду, племени. Ничего святого. Так что держись, защищай меня, Русскую землю. И что, что на культурном фронте? Да если бы не он, не выиграл бы Запад холодную войну. А ты – бди. Не пропускай заразу ядовитую, доширак интеллектуальный.
Тело, как океанские волны, ласкали звуки струнного оркестра.
Пыхтели, блаженствуя, люди с волосатыми ладонями, распластавшиеся по картине.
Министр чувствовал величие. Оно входило в Константина Алексеевича. Поля, горы, реки. Могучие, могучие. Россия открывалась ему, как с птичьего полета. Как в первый раз.
И Константин Алексеевич плавал в этой великой, прекрасной любви.
- Это и называется «Обретение России», — прошептал министр.
Но никто его не услышал. Каждый из собравшихся обретал Россию по-своему.