Кичапов : Покаяние

Старый, закопченный донельзя чайник, стоящий на углях сбоку от костра, давно рассерженно позвякивал крышкой, докладывая хозяину, что вскипел. Котелок со свежезаваренным крепким чаем уже перестал пускать ароматный парок. Иван Морозов отрешенно глядел на языки пламени, вспыхивающие иногда меж ветвями лиственницы, наваленной в костер, и неторопливо курил.

Этот августовский вечер в колымской тайге был удивительно хорош — может, оттого, что у Ивана сегодня была «днюха», как говорят теперь, а может, оттого, что на Колыму все же пришло лето. Хоть и дождливое. Ну а сегодня вот распогодилось… Его собака Джой тоже тихо лежала у костра, прикрыв глаза и свернувшись в клубок. Комары и мошка досаждали, поэтому и была подброшена в костер охапка свежесрубленных веток с яркими зелеными иглами.
Невдалеке, буквально в пяти метрах от Ивана, на старом дереве сердито стрекотала белка. Зверек уже отбоялся нежданных гостей, попривык и к костру, и к человеку, что развел огонь еще утром. По храброму поведению белки можно было догадаться, что именно тут у нее спрятан скромный запасец на зиму. Даже Джой, наконец, перестал реагировать на наглое поведение маленького пушистого комочка. А может, просто охрип от пустого лая, ведь хозяин не собирался стрелять в белку, так что же зря горло драть?
Рядом с Иваном прямо на траве был накрыт нехитрый праздничный стол: на газете — нарезанные хлеб, колбаса и сало, рядом бутылка «Столичной», уже опустошенная на треть. Но вот не шла сегодня ему эта «огненная вода», так, для порядка немного выпил. Мысли его витали далеко, и это было понятно даже глупой белке, которая вдруг перестала трещать и исчезла в кроне своего родного дерева. А думал Иван вот о чем.

Живет он на Северах уже без малого тридцать лет. Попал сюда, как и многие в те годы, не по зову романтики и не в погоне за большими деньгами, а по нелепому (и это правда) стечению обстоятельств.
Родился и вырос Иван тоже не на Югах — в ЛЗП «Медвежий», под Вяземском. Кто не знает, это лесозаготовительный пункт в Хабаровском крае. Были когда-то такие в стране, и много. Как много в те годы было и лагерей на Колыме. Конечно, уже не столько, как в пятидесятые годы. Это была своего рода отрасль народного хозяйства, в зонах силами сидельцев делалось многое. Но это к нашему рассказу не относится, да и канули уже те времена в Лету. Иван попал в «места не столь отдаленные», а на самом деле оказавшиеся так далеко от дома, по глупой, на первый взгляд, причине. Хотя многое в нашей жизни, наверное, случается так же глупо.

Случилась эта история в олимпийском 1980-ом году. Год, можно сказать, знаковый, памятный не только для СССР. Таким он стал и для Ванюшки, как ласково называла его мама. Отца у парня не было. Ну, был, конечно, в природе кто-то, иначе как мог появиться на свет пацан? Но мать никогда ничего о нем не рассказывала. Однако Иван кое-что знал. Какие уж тут секреты, если населения в ЛЗП было всего две сотни человек. Но и народная молва немногое донесла об этом, лишь то, что двадцать лет назад у его дорогой мамки, тогда еще просто Оленьки, случилась любовь с вольнопоселенцем. Была в те годы такая категория осужденных, не как потом, типа «химии», а те, кто оставался в районе отбывания основного срока «без права выезда на материк». Поражение в правах — так это вроде называлось.
Говорили, что мужчина тот был грамотным и умным, а за что сидел, история умалчивает, но многие считали его политическим. Он был столичным жителем и сумел-таки вскружить голову простой бесхитростной девчонке. А может, и была любовь, кто знает? Главное в этой истории то, что мужчина этот нелепо погиб, там же, на лесозаготовке. Укреплял штабель с бревнами и сделал что-то неправильно. Штабель раскатился и придавил его. Банально все вроде. А Оля с тех пор так и жила одна и воспитывала сына.
Отношения в семье были добрые, доверительные, но все равно мальчику не хватало мужского воспитания. Ваня часто пропадал на улице. Телевидение до их мест тогда еще не дошло, развлечений особых не было. Вот и рождались ребятишки в поселке обильно, а росли, как грибы в тайге, вольно. Собственно, все у Ивана было нормально, только вот в армию его вовремя не взяли. Простудился он сильно, получил двустороннее воспаление легких, и пошли отсрочки. Вот и думай теперь, к добру это было или к худу?..


Иван отбросил щелчком дотлевшую до фильтра сигарету, плеснул в кружку немного водки и залпом выпил. Закусив кусочком хлебной корки, продолжал вспоминать…

Ему как раз исполнилось двадцать лет. Тогда тоже был конец лета, в их маленьком поселковом клубе были объявлены кино и танцы. Кто из друзей предложил продолжить этот еженедельный праздник в тесной компании, Иван уже не помнил. Но их собралось человек пять молодежи: три парня и две девушки. После того как вся честнАя публика разошлась, Иван, отжав форточку клубного окна, пролез внутрь и открыл запасную дверь, через которую после окончания фильма народ обычно выходил. Та дверь закрывалась только со стороны клуба на засов. Он запустил всю компанию внутрь.
Было весело и немного страшновато. Потихоньку включив музыку, они танцевали, пили вино и целовались. Иван был со своей девушкой, ее звали Наташа. Потом они на пару отправились в библиотеку. Иван еще помнил, как понимающе все хихикали и подмигивали, догадываясь, зачем парочка туда собралась. Молодежь, что тут скажешь? Но ничего «такого» у них и не было, просто целовались до одури в этом темном помещении, заставленном стеллажами с пыльными книгами.
Отчего возник пожар, Иван не знает до сих пор. Скорее всего, причиной тому окурок. Услышав крики и почувствовав запах дыма, он схватил девушку за руку, поволок ее в фойе, которое было уже охвачено пламенем. Старый, еще сталинской постройки деревянный клуб вспыхнул, как спичка. Огонь, казалось, бушевал везде, жар был нестерпимым, и самое страшное: некуда было бежать! Не помня себя, Иван выбил окно и, сильно порезав руки (шрам на правой кисти — память об этом), вытащил на улицу плачущую Наташку. Потом бегал вокруг горящего здания, пытаясь понять, все ли выбрались оттуда.

Оказалось, не все. Один из парней, кстати, самый старший, Степан, получил очень сильные ожоги. Он остался в живых, но был сильно обезображен огнем. Конечно, было проведено следствие. До суда Иван был «на подписке». Как-то так получалось, что если в клуб первым проник Иван, то и виновным, по идее, должен быть он. Да и умудренный жизнью следователь посоветовал парню взять вину на себя, мол, так всем лучше будет. Оглушенный случившимся и чувствуя себя виноватым, Иван так и поступил. Суд, учитывая его положительные характеристики и то, что рос без отца, дал парню всего два года. Но это потом, на тюрьме, его успокаивали этим «всего».
Сначала он никак не мог поверить, что после зачтения приговора уже не сможет подойти и обнять плачущих мать и Наташку, не сможет даже попрощаться с друзьями. По бокам встанет конвой и его прямо из зала суда отвезут в самую настоящую тюрьму.

Иван хмыкнул, воспоминания разбередили душу. Он подошел к протекающей невдалеке речушке и по-прежнему задумчиво-отрешенно смотрел на тайгу. Солнце уже скатывалось за недалекие сопки. Вокруг было тихо. Так тихо, как может быть только в тайге с ее неумолкающими живыми голосами. Журчание воды, плеск волн на перекате… Довольное карканье ворон, устроившихся неподалеку на отмели, где птицы добыли какую-то рыбешку… Шум ветра в деревьях, и сопение Джоя… Все это вроде и звуки, но вместе с тем и оглушительная тишина. Тишина дикой природы, которая совершенно равнодушна к проблемам стоящего у таежной реки человека. И снова его мысли стали размеренно разматывать такой, казалось бы, спутанный клубок памяти.

Два года растянулись на тридцать. Нет, Иван не стал матерым уголовником и рецидивистом. Просто он попал в этап на Колыму. Продолжительность срока не была критерием для отбора. Так распорядились судьба и разнарядка ГУИН. А самое страшное, что еще там, на Хабаровской тюрьме, парень узнал о том, что умерла его мать. Как? Почему и отчего не выдержало сердце у молодой еще женщины? Этого теперь не узнает никто. Просто Оленька однажды легла спать и уже не проснулась. Вот и все. Иван, конечно, винил себя, терзал душу сомнениями и упреками, но изменить уже ничего не мог. С этим ему предстояло жить. Может, оттого и характер его стал складываться более жестко.
От работы не отказывался, работа его успокаивала, но и в активисты не лез. УДО его не прельщало, да и срок был, по общим меркам, смешным. Освободился он «по звонку». На выходе встретили новые друзья. На свободе снова бушевал август, но уже колымский, с прохладными ночами.
К тому времени Иван знал, что его Наташка вышла замуж и даже родила дочь. Ехать домой смысла уже не было. Да и был ли он у него, дом? Так вот все и началось…

Тогда государство еще несло ответственность за людей, вышедших из МЛС. Ивану было предложено на выбор несколько вариантов дальнейшей жизни. В те годы на Колыме усиленно шло строительство. И он, классный шофер и хороший слесарь, мог рассчитывать на радушный прием не только во многих поселках края, но и в самом городе.
Однако друзья предложили иной вариант, и парень отчего-то сразу согласился. Может, потому что это было романтично, а может, просто ему хотелось резких перемен в жизни. И надо сказать, они таки удались. Так на какое-то время он стал «хищником» — так называли тех людей, кто на свой страх и риск занимался незаконной добычей металла. Ну, а какой металл на Колыме? Конечно, золото.
Ивану везло даже зимой. Да, и зимой «хищники» выходят на охоту. Они работают по так называемым хвостам. Это те места, где летом приборы брали хорошее золото. Там оставались «нифеля» — порода, которая выходила после «колоды», даже скорее — пульпа. А самое удачное – это промыть оставленную на зиму «дорожку», по которой бульдозер подавал породу в прибор. Уж там-то золото точно было всегда. В пульпе тоже содержалось хорошее количество металла, которое не смогли собрать несовершенные в те годы резиновые коврики.
И вот, прознав о таком месте, «хищики», обычно попарно, уходили в зимнюю стыль тайги. Уходили в снега, вдаль от цивилизации, людей и просто жизни. Хорошо, если рядом был балок или оставленный на зиму прибор, в рубке которого можно было устроить подобие жилья, но порой приходилось жить в наспех сооруженном шалаше. Весь обогрев — постоянно горящий костер, на который дров нужна прорва! Заготовка дров отнимала значительную часть времени. А еще нужно было топить снег в полубочке… Грунт долбить киркой и ломом… Оттаивать костром и снова долбить эти самые «нифеля». И уже ничего не чувствующими примороженными и потрескавшимися руками болтать до одурения лотком в этом мутном буром месиве, в которое превращалась вода после промывки. Все это для того, чтобы увидеть в канавке лотка тускло блеснувшую грязным желтым цветом полоску металла. Или не увидеть. Каторжная была эта работа. Никакой романтики, только постоянная тяжелая усталость, невозможность нормально выспаться, поесть, и… холод. Холод. Холод!

Но зато были деньги. Как считали многие, шальные деньги. Порой их бывало действительно много. Но разве знали эти завистливо наблюдающие за тем, как из заднего «фраерского» кармана брюк небрежно достается «пресс четвертаков» и кидается на стол, каким трудом они достаются?..
Иван часто уходил зимой один. Не потому, что было не с кем, не потому, что не хотел делиться. Наверное, ему самому хотелось этого выносящего мозг и иссушающего душу одиночества там. Хотелось довести ситуацию до грани, до абсурда, до той секунды, когда от любого движения напрямую зависела его жизнь. Жизнь, которая принадлежала только ему. Зачем он поступал так? А спросите. Вот и думал он, снова сидя у костра и отмахиваясь от назойливо жужжащего комарья: почему?
Иван вспомнил свою первую женщину на Колыме. Первую не в плане простой физической близости, а ту, с которой начал жить.

Это произошло совсем не случайно, хотя элемент случайности, конечно, был. Встретились они в ресторане. Девушка, а скорее, уже молодая женщина, отдыхала в компании за соседним столиком. Иван обратил тогда внимание сначала на ее броскую, яркую красоту. Черная густая грива длинных волос, яркие голубые глаза, отличная крепкая фигура с довольно-таки внушительной грудью. Все это создавало вокруг девушки ореол притягательности.
Иван долго не решался пригласить ее на танец, но когда поймал ее вроде как оценивающий взгляд, преграда рухнула. Девушка безо всякого кокетства позволила себя обнять. Дальнейшее было если и не похоже на сказку, то лишь потому, что все его мечты исполнились сразу. Не было долгих ухаживаний и «конфетно-букетного» периода. Она сразу согласилась на все. И это было действительно ВСЕ.

В эту зиму Иван никуда не уходил. Благо сбережений было более чем достаточно, и он сразу же сделал их с Ириной общим бюджетом. Зима пролетела беспечно и весело. У Ирины уже был сын, от первого мужа, хотя девушке и было всего девятнадцать лет. Но вот так вышло. Алешку, так звали мальчугана, Иван тоже принял как родного — ну это так вроде говорится?
Они летали в Москву на Новый год, летали в Хабаровск и на Украину к ее родне. Деньги пока не заканчивались, но жить в сплошном празднике было непривычно. Поэтому летом Иван снова ушел в тайгу. Ирка провожала его легко, без надрыва. Подарила ему сказочные ночи и уверяла, что жить будет только ожиданием встречи, тем более что была уже на третьем месяце беременности.
И Иван ушел, ушел добывать деньги, как и должно быть в семье, в которой мужик – кормилец…
С внезапно нахлынувшей снова злостью и не желая продолжать воспоминания, он плеснул себе еще немного водки. Выпил, закурил, но мысли снова унесли в прошлое…
Ирка не дождалась. Когда Иван вернулся, она уже прервала беременность, а «добрые» люди перечислили ему всех, с кем его солнышко была… Он просто ушел. Ушел, даже не пытаясь что-то выяснить и поговорить. Как ни странно, но более всего он сожалел о Лешке.

Солнце наконец-то закатилось за сопки. Блики костра стали ярче и теплее. А мысли мужчины все никак не могли вырваться из плена прожитых лет.
Решив, что все его беды именно от такого образа жизни, Иван устроился водителем на одну очень крупную, по меркам того времени, автобазу. Так как водителем он был, как говорится, от Бога, то работа давалась ему легко. Технику Иван знал и любил, а его «МАЗ» был им вылизан и доведен почти до совершенства. Рейсы он любил дальние, часто уходил на Якутию, в Хабаровск, зимой пробивался до Чукотки…
Теперь перед глазами сидящего в вечерней тайге мужчины разматывала свои бесконечные километры колымская трасса. Он вспоминал перевалы, прижимы, ночевки на «пятаках», дружную в те годы и бесшабашную отчасти компанию северных «дальнобоев». Сколько всего случалось по трассе, сколько историй можно было бы об этом рассказать! Одно воспоминание о том, как быстро ветер выдувает тепло из кабины заглохшего автомобиля, уже вызывало зябкую дрожь. Славное было все же времечко! Что бы сейчас ни говорили, но тогда было братство, было понимание долга, чести и взаимовыручки. Куда все это ушло? Были и встречи, и расставания. Ну а как? Женщин всегда привлекали профессии, связанные с романтикой, а уж ее по трассе хоть отбавляй.

Была такая любовь и у Ивана. Звали ее Любонька. Жила она в поселке, который находился примерно в трети расстояния от города до основных пунктов грузоперевозок, и поэтому вся жизнь того поселка была задействована на обслуживание трассы. Столовые тогда были в каждом поселке (имеются в виду трассовские столовые), но там была еще и гостиница, поэтому многие предпочитали ночевать именно там. Так получалось, что выезжая утром в рейс, к вечеру добирались как раз до этого поселка.
Любовь и работала в той гостинице для водителей. Работала горничной. Молодая женщина жила одна. Ну, как одна, с двумя дочерьми, пяти и семи лет. Самой Любе было двадцать пять, когда с ней познакомился Иван.
Вышло так, что именно в этом поселке после ночевки мужчина обратил внимание на то, что у его машины «поет» задний мост. Пришлось воспользоваться услугами местного гаража. Как выяснилось, необходима была замена «планетарки», а в наличии таковой модели шестерни не оказалось, и Ивану пришлось согласиться на ожидание, пока доставят необходимое из Города — так на Колыме величали Магадан. Ожидание затянулось на трое долгих суток. В это время мужчина и успел познакомиться с Любой.

Молодая женщина пошла на сближение охотно. Нет, не в том плане, что сразу же впустила залетного шофера в постель, тут, скорее, наоборот. Просто сначала разговор «ни о чем», а потом его помощь дотащить тяжелый тюк собранного белья и скатертей (тогда и в рабочих гостиницах столы ими застилались) как-то сумели растопить ледок легкой Любиной отчужденности. Не сказать, чтобы Иван был мастак в светских беседах, но его искренность и настойчивое внимание к ней как к красивой женщине все же подкупили ее. И оставшиеся три дня они провели, практически не разлучаясь.
Люба работала сутки через трое, как раз так выпало, что она сменилась, и Иван пошел провожать ее до дома. Жила женщина недалеко, впрочем, в северных поселках того времени все было недалеко. В это время мужчина и узнал, что Люба официально является замужней женщиной, но муж сидит. Причем сидит уже давно и прочно. Он получил двенадцать лет за убийство, четыре из которых уже отсидел. Когда женщина рассказывала об этом Ивану, плечи ее мелко вздрагивали, а на симпатичном лице был написан самый настоящий ужас. Женщина боялась своего мужа. Боялась до сих пор. Это было видно по ее словам, по поведению. Да и, как впоследствии узнал Иван, в поселке слава о Сергее, так звали мужа, была жива до сих пор. И слава эта совсем не лестная, его так и называли — Серега-Зверь.

По какому-то наитию Иван не стал говорить Любе о том, что он тоже когда-то был «по ту сторону забора». Но вот, тем не менее, в нем неожиданно совершенно появилось желание укрыть эту совсем даже не хрупкую, но отчаянно перепуганную женщину от ее страхов. Женщина на самом деле жила одна как раз и потому в том числе, что слава ее Зверя отпугивала мужчин. А Иван рискнул. Рискнул пригласить ее вечером в клуб, потом они немного посидели в поселковом кафе, или это был ресторан? Короче говоря, вечером в помещении столовой играл ансамбль, работали официантки и продавались спиртные напитки. Народ там всегда был.
Любонька раскраснелась, много смеялась. Она и до того казалась мужчине очень привлекательной женщиной, а тут он просто влюбился в нее. Проводив ее до дома, Иван получил приглашение на чай. Он обрадовался, но, как оказалось, рано. Это действительно был просто чай. К тому же маму Любу дома ждали две маленькие прелестные девчушки, Катя и Лена.
До желанной постели мужчина за эти три дня так и не добрался, но почему-то не очень грустил. Он познакомился с ее дочерьми. Девчушки оказались забавными и на удивление серьезными. Может, оттого, что мама с детства их приучала к ответственности. Они сами мыли за собой посуду, убирались, как могли, в своей маленькой комнате. А к незнакомому мужчине младшая из них, Катя, отчего-то сразу прониклась доверием. Перед отъездом Ивана в далекий рейс, сидя у него на коленях, громко заявила: «Ох, мама, а я так люблю мущинов!» Все рассмеялись, включая старшую Лену. Но по девочке было видно, что она тоже бы не прочь поболтать ногами, сидя на коленях у этого доброго, большого дяденьки.

На обратном пути, через неделю, Иван подогнал свой грузовик сразу под окна Любиного домика. У нее был маленький частный домик, с крохотным огородиком и незатейливой тепличкой, обтянутой целлофаном. Будучи в Якутии, мужчина купил две огромные куклы, большого плюшевого тигра и модный в те годы женский плащ для самой хозяйки дома. Как оказалось, его ждали.
Вот так все и началось…
Они не строили обширных планов. Вернее, как сейчас, сидя у костра и вспоминая, отчетливо понимал это Иван, не строил именно он. Теперь вот, глядя вприщурку на яркие искорки, раздуваемые взявшимся невесть откуда ветерком, он вдруг отчетливо начал понимать: Люба всегда ждала. Она ждала его из города, она ждала его из рейса… Она все эти годы ждала от него, наверное, простых и желанных каждой женщине слов: «Будь со мной, милая! Будь со мной всегда. Давай я увезу тебя из этого негостеприимного для вас поселка. Давай мы начнем с тобой новую жизнь, любимая!». Но он ей их так и не сказал…

Их отношения продолжались долгих шесть лет. Да, Иван считал их своей семьей. Он любил Любу, он любил девчонок, но главного в своей жизни он тогда так и не сделал…
Теперь уже отчетливо понимая это, мужчина решительно выдернул из рюкзака новую бутылку. Налив почти полную кружку, задумчиво покрутил ее в своих больших руках, потом резким движением выплеснул водку в костер. Пламя весело взметнулось, казалось, до небес, а воспоминания продолжались…
Вышло так, что он предал свою любовь, свою Любоньку. А ведь он на самом деле любил ее, теперь-то мужчина знал это наверняка.
Случилась эта страшная история, когда Иван уехал из ставшего уже для него родным Любиного дома в далекий рейс, аж на Хабаровск. Вернулся он как раз на похороны…
Выйдя каким-то образом на свободу досрочно, и по страшному закону подлости в отсутствие Ивана, домой вернулся бывший муж Любы. Бывший — это потому, что женщина все-таки развелась с ним официально. Но он так не считал…

Что случилось в ее доме, потом можно было установить только по материалам следствия. Но Иван, ошарашенный этим, ничем уже не интересовался. Тот год он вроде как и не жил. Мужчина знал, что тот самый Зверь забил женщину до смерти в ее собственном доме, а младшую девочку, свою дочь, жестоко изнасиловал. Старшая Лена успела выбежать во двор и просидела там всю уже холодную осеннюю ночь, прячась за тепличкой. Катю врачи спасли. Обеих девочек передали в детский дом. Иван почти сразу же принял решение удочерить их, но Лена отказалась наотрез. Ей было уже почти четырнадцать лет, и она сказала, глядя прямо ему в глаза: «Будьте вы прокляты, дядя Ваня! Это из-за вас все случилось, из-за вас убили маму, из-за вас Катя теперь панически боится мужчин. А ведь вы помните, как мы все вас любили, а вы нас предали. Уходите! Мы справимся без вас». Сидевшая при разговоре заведующая молча развела руками, но на мужчину уже смотрела по-другому — зло прищурившись…
Иван заплакал. Эти воспоминания жгли его сердце, время, оказывается, ничего не лечит. Он опорожнил вновь налитую кружку… После суда над Зверем, который вполне справедливо был приговорен к расстрелу, Иван переехал жить на Чукотку. Но женщины, подобной Любе, он больше так и не встретил. Хотя…

Иван, наконец, заметил, что так и не попил чаю. «Надо же… Ударился в воспоминания и оставил себя без ужина. В наказание, что ли?» Он сгреб в кучу уже почти прогоревшие головешки от лиственницы, добавил к ним свежих сучьев, стал двигать чайник поближе к углям. «Вот черт!» Потревоженная посудина, фыркнув довольно-таки горячим паром, обожгла запястье. Иван матюгнулся, оставил чайник в покое и закатал рукав. Покраснения пока еще не было, но оно обещало быть довольно обширным. Еще раз ругнувшись, таежник полез в рюкзак за мылом. Покрыть ожог мыльной пеной – наипервейшее средство. Так и сделал. Пока пена подсыхала, раскурил очередную сигарету, подумал: «Не зря чайник так полоснул. Как раз подошел в своих ненаписанных мемуарах до следующего больного эпизода жизни». Жгучим углем он тлел в груди два последних года, проваливаясь с каждым днем все глубже и глубже сквозь омертвевшие ткани, затухая от нехватки кислорода и надежды…

Да, так ее и звали — Надежда. Странно совпадали с судьбой имена его женщин. С ней он хотел бы провести остаток своей непутевой жизни.
Появилась Надежда неожиданно. Да и сам он даже не мог предположить, что однажды встретит ее… между небом и водой, летящую на теплоходе от острова Валаам в Санкт-Петербург. Зачем он оказался там же, Иван и сам не понял. Просто решил посетить не Москву, как обычно в отпуске, а Питер, там дружок старый жил да не слишком близкие родственники.
Приняли его хорошо. Посоветовали, что посетить-посмотреть. Но уже через пять дней Иван понял, что нагостился. Жить в чужих квартирах он не любил. Съехать в гостиницу — значит обидеть друга, который, кстати, был даже не в отпуске. Тоже трудности. А тут еще питерское небо затянуло дождями, совсем лишившими старый Пролетарский район каких-либо красок. «На фига такие пейзажи после тяжелого года в тайге?» Но, чтобы не уезжать из Питера совсем уж резко, Иван решил съездить на легендарный остров, о котором читал, что тот имеет свой солнечный микроклимат. Заодно и… помолиться? Иван не был крещен, но в последнее время накатывало на него желание просто постоять перед иконой и поговорить. Даже не знал, какая икона больше подходит для того, чтобы выслушать его тяжелую исповедь. Решил, что разберется на месте, и купил билет на теплоход.

Наверное, все же приняла Матерь Божья его раскаяние. Услышала простую молитву почти без слов. Легче стало на душе Ивана. Хотя… Грехи давние от этого разве могут стереться из биографии? Это ж тебе не трудовая книжка с 33-ей статьей, потерял — и завел новую, лишь с одним неудобством: потерей стажа. Срока давности на грехи нет, но, оказывается, есть необыкновенное облегчение после покаяния и надежда, что можно все начать сначала.
Свою Надежду он увидел уже на обратном пути из монастыря. Она не сняла косынку с головы, не спешила переодеться из паломницы в модную экскурсантку, как это сделали другие. Женщина стояла возле поручней почти на самом носу теплохода, и встречный ветер рвал на ней длинную юбку и простую рубаху поверх ее. Ивану не нравилась такая манера одеваться, не нравилась чрезмерная набожность увиденных в монастыре прихожанок. Но Надежда… Она не была похожа на тех заторканных жизнью и церковными ограничениями женщин. Она была как бы не со всеми и… летела вместе с теплоходом… вместе с Ладогой… вместе с радугой, зависшей над волнами… И на лице ее светилось то самое, особенное валаамское солнце. Она напомнила восхищенному Ивану ростру-богиню на носу парусника, оберегающую его от бед. Может, это и зацепило?

Иван деликатно дождался, пока незнакомка насладится полетом. Подловил момент, подал ей руку на одной из лестниц. Появился повод заговорить. Завязался разговор, а за ним и не познанные доселе такие вот особенные отношения с женщиной. Впервые в жизни Ивану интересно было слушать женщину, о чем бы она ни говорила, вести с Надеждой негромкий разговор о том, что сам знал, о чем хотелось знать. Он не рисовался, как обычно при дамах, не напускал туману, не стремился свести разговор к банальному флирту. Главное – он не чувствовал никакого напряжения от того, что не все темы ему подвластны! Образования-то недополучил!
Надежда чувствовала, до какой степени она может углублять разговор на ту или иную тему, чтобы не поставить Ивана в неловкое положение. И между тем, он видел, как она плохо вписывается в окружающий ее мир… Нет, вернувшись из монастыря, она сразу же превратилась в хорошо одетую и ухоженную молодую женщину. Но ее манера говорить с людьми, деликатность по отношению к тем, кто заслуживает порой хорошей оплеухи, растерянность при встрече с грубой действительностью быта умиляла Ивана. Он вдруг понял, что хочет защитить ее от этого мира. Стать ее зонтиком, что ли… Представил себе такую картину и расхохотался.

Они встречались уже третью неделю. Иван давно съехал от друга в гостиницу, но вот что странно… Он никак не мог решиться позвать Надежду к себе в номер. И сам себе удивлялся! Он знал, что она никогда не была замужем, и потому робел, боялся испугать женщину своей настойчивостью. Уже даже был готов сделать Надежде предложение, не моргнув глазом! И каково ему было получить приглашение от ее мамы «в гости на чай»!.. Если бы знал, не ходил бы…

Мама Надежды была тяжелобольной. Именно потому, отчаявшись получить помощь от врачей, Надежда обивала пороги всех известных русских монастырей. Мама – единственный родной человек в ее жизни. Ее сокровище и смысл жизни… Старушка и впрямь с первых минут произвела на Ивана самое благостное впечатление… Она приветливо улыбалась и просто лучилась добротой. Улыбалась… пока он, приветствуя старую женщину, не коснулся ее руки… Ее как током дернуло. Только и успела произнести свое имя в ответ: «Мария Ильинична»… и, закатив глаза, рухнула на руки изумленной пары.
Старушку перенесли на диван, вызвали «скорую». Иван простился с Надеждой, уезжающей вместе с неотложкой, во дворе, обещал позвонить завтра.
Назавтра Надежда позвонила ему сама. Сказала, что Мария Ильинична ночью скончалась, добавила: «Мама заклинала меня не встречаться больше с тобой. Все время повторяла: Грех на нем! Грех… Прости, Иван, я не могу ослушаться маму. Последняя просьба…» и отключила телефон…
Иван улетел на следующий день, унося из Питера в груди тот раскаленный уголек… Вот тебе и покаяние… Не помог Валаам…

Мужчина даже не заметил, что просидел у костра всю эту, казалось, промелькнувшую за минуту, прохладную уже августовскую ночь. Да и водку он все же практически допил. Тоже как-то незаметно. Но опьянения не наступало. Голова работала четко и ясно, как хорошо отлаженный механизм.
Теперь у Ивана было свое небольшое дело, во времена девяностых у него хватило ума согласиться вместо задерживаемой почти на годы зарплаты взять заработанное машиной. Как раз хватило выкупить свой верный грузовичок и еще «КАМАЗ»-самосвал. Их он и перегнал собственноручно по зимнику с далекой теперь Чукотки обратно на Колыму, где грузоперевозок все же было гораздо больше, чем там.
За эти годы, может, благодаря тому, что долгое время сам гонял свой «МАЗ» по трассе, а может, оттого что заработанных денег девать особо было некуда, он сумел увеличить парк принадлежащих ему машин до шести единиц. Плюс к этому выкупил в одной из артелей старенький бульдозер, который отремонтировал и сдавал в аренду в ДРСУ. Таким образом Иван стал, что называется, бизнесменом средней руки. Сам он никогда не относился к этому серьезно. О людях, принятых им на работу, заботился, как мог. Но прибыль все равно была, и Иван мог себе теперь позволить расслабиться.

Вот и в тайгу он уходил для этого — побыть наедине с могучей и величественной природой. Тут можно было в полной мере постараться понять себя и очиститься. Окончательного решения Иван так и не принял. Но воспоминания о Надежде так тепло ворохнулись в его груди, что он решил: «Построю-ка я часовню, на месте того поселка, в котором жила Люба. Поселок тот давно нежилой, но стоят его руины на трассе. Может, кто и зайдет, поставит свечу. А там посмотрим…»