евгений борзенков : па фэншуЮ

Я ехал в троллейбусе майским утром. Было хорошо.
Так бывает хорошо после пяти дней марафона. Позади нервная ночь с блядями. Они сами сняли меня в кабаке и я напоследок обоссал им входные двери и обувь в тамбуре. Остальное помнилось смутно.
Деньги нашлись, начал с пива.
Ну, а пиво начертило дальнейший алгоритм.
И вот, еду в троллейбусе, не мытый вечность, на мне грязное бельё и шлейф изо рта. На голове укладка. Кроме парикмахерской, был в косметическом салоне, где почистили лицо. Оставил там всё до копейки. Теперь я упоительно красив; с модельной причёской и чистым до синевы лицом. Вокруг меня ореол и свободное пространство. Если пить долго и правильно, реальность преломляется. Тогда, среди прочего, кажется, что всем есть до тебя дело. Периферийным зрением ты отмечаешь желтоватые любопытные пятна — это лица людей. Они светят, они плавают где-то по бокам от тебя в сером воздухе. На тебя пялятся с интересом, отмечают твой внутренний мир, и не обращают внимания на битые джинсы, порванные кеды и грязные ногти.

Молоденькие парикмахерши сверлили меня глазами, а я смотрел в окно.
Вот он, тот самый пятачок, на перекрёстке двух центральных улиц, где ссорясь с женой, я разбил об тротуар бутылку шампанского. Пенное пятно брызнуло стрелами, звезда из шампанского.
Я был в хлам. Люди шарахнулись в стороны, а она, изрешетив меня напоследок боевым отборным матом, ушла.

Я стригусь, смотрю в окно на этот пятак. Мне насрать. На меня пялятся молодые барышни. Вчера я имел сразу двоих; одна старая учительница в парике ( под париком жиденькие седые патлы ), пьяная в зюзю; вторая помоложе, и ещё ничего. Помню, начал с того, что отбарабанил училку в очко. Прямо в ванной, пока вторая накрывала на стол. Как-то срослось по-гусарски, само собой. Зашёл отлить, а там она на горшке. Ну и понеслась.
Потом мы все вместе выпили за её здоровье, за болезни, за её застарелый геморрой. Танцевали втроём. Училка интенсивно и как-то боком двигалась, сидеть на месте ей было больно.

Мне плевать, что ты ушла.

Перед конечной из окна увидел свою жену. Вначале подумал, — почудилось, продолжаются сны. Наяву. Она шла по тротуару с какой-то женщиной и парнем. Втроём. Не спешат, разглядывают витрины, переговариваются. Улыбаются, довольные, спокойные лица. Я прильнул к стеклу. Успел заметить, что зашли в магазин. На остановке вышел и двинул назад, туда. Галантерея. Зашёл. Они стояли и вертели в руках какую-то вещь, видимо, прицениваясь. Я подошёл и взял её за локоть. Она отпрянула и выдернула руку.
— Отцепись.
— Надо поговорить, – сказал я.
— Не надо.
— Кто это?
— Какое твоё дело?
— Я твой муж, сука.
— Слушай, отъебись. Я подала на развод. Жди бумаги.
— Это он? – я кивнул на парня. Тот стоял у окна, крутил на пальце ключи и наигранно скучал. Он прятал глаза. Он попытался зевнуть, разодрал рот и чуть не проглотил кулак. Я не поверил.
— Да, — сказала она, — а это его мать. Так что всё.
Она смотрела с вызовом. Нагло. Так смотрит застигнутый врасплох вор. Кому ничего не остаётся, как бравировать и хохотать в лицо. У меня за плечами длинный запой и я вижу будущее открывшимся третьим глазом. Вижу их всех троих насквозь. Я хочу сказать ей; не пройдёт и полгода, вначале осени, он пустит тебя на круг. Вы будете с ним и его друзьями где-то на природе, на пикнике, что-то не поделите, либо он приревнует, но тебя будут ебать все они по очереди. У них это называется «пустить на казино». А потом засунут бутылку в пизду и разобьют… Тебя спасёт случайный прохожий в четыре утра. После тебе сделают операцию и ты не сможешь иметь детей. Никогда. Его посадят, ты его постараешься отмазать, срок скостят до трёх лет. Он выйдет и женится на другой, а ты сопьёшься через пару лет и подохнешь.

Но я тебе не говорю ничего. Ты не поймёшь.
Повернулся и вышел. Когда проходил мимо, новый кент надменно выпятил губу. И прикусил.
Совет да любовь.

Сел я в скверике, протянул ноги. В карманах пусто, зато на немытой башке укладка. Самое время. Я симпатичный и нищий. На руке последний осколок счастливой семейной жизни – рыжая обручалка. На пальце от неё белый след. Это что-то, да значит.
Покрутил её, посмотрел в небо, — где-то там утренние звёзды.
Их не видно, да и не надо. К чёрту звёзды.
Встал и поехал в ломбард.
В ломбарде было полно людей. Набиты в душной тесноте, пот по лицам, бабки обмахиваются платками, пишут номера на ладошках, кому-то плохо, переклички. Воняет старостью и бедой. Ненавижу очереди, какие-то квитанции, бумаги, опять же нужен паспорт. А я хочу бухать. Мне не нужны бумаги, нужны деньги. Я вышел. У входа стоят два типа. Такие конкретные пацаны. Один в коричневой кожанке глянул на меня. Я прошёл мимо, потом вернулся и подошёл ближе. Помялся в нерешительности.
— Ну? – нахмурил брови этот, в кожанке.
— Вот. – Я снял кольцо.
— А ну… — Он протянул руку. Я отдал. Пацан повертел кольцо в руке, взвесил на ладони.
— Двести колов, — сказал он.
— Давай. – Сказал я. Он вытащил пресс, от вида которого у трезвого захватило бы дух, и отогнул пару листов.
— Приходи ещё, — бросил он мне уже в спину. Они засмеялись.

Я выпал в парке. Уселся на лавке, на солнце. Мимо бродили люди с собаками, собаки с людьми, голуби. Твари. Им светит солнце. У них есть эти деревья, трава, неслышный ветер с запахом клейкой молодой листвы, и безмятежность. У них впереди лето. У меня в руках бутылка пива, я грею её в ладонях, прижав к яйцам.
Подошёл ангел.
— Жека, ты? – спросил он.
— Нет.
— Та не гони. Открой глаза. – Я открываю. Он в одежде бомжа, грязные крылья торчат из под рубища, и с моим лицом. Он пригнулся и вгляделся в меня.
— У тебя синие глаза. Это плохо. — Ангел покачал головой.
— Да-а… — протянул я. У него в руках сетка с пустыми бутылками.
— Синие глаза быстро выцветают от этого, — ангел щёлкнул ногтем по моей бутылке. Я отхлебнул и протянул ему остальное. Он допил и спрятал бутылку в сетку.
— Дай сигарету. — Я дал. Он прикурил, втянув в себя дым с такой силой, что уши съехали на затылок. Ангел встряхнул коробок спичек и вернул мне. Зачем встряхнул?
Зачем вы всё время встряхиваете коробки? Ты же видел, там есть спички. Так нет, бля, надо потрусить и убедиться, что ещё не всё ушло, хоть спички остались.
Это черта алкашей. Ангелы так похожи на людей. Не верят сами себе.
— Почаще молись. – Пернатый закинул сетку за спину и подмигнул.
— Да иди уже, блять.

Он ушёл, а меня разморило. Хорошо, когда не спешишь, есть время всё обмозговать. Я пригрелся, глаза слипались, и, уже сползая по лавке, я успел подумать, что если засну здесь, сейчас, на виду у всех, в центре города – то это станет последней каплей и, возможно, я проснусь ангелом.

Ангелом с лицом бомжа...
И я заснул.

А вечером мы с Серёгой, счастливо и пьяно задыхаясь, втащили в «Турист» сумку с красным «Крымским». Бутылок десять. Я снова был на нулях. Мы хохотали, волокли баул за ручки по ступенькам в верхний зал. Ещё с порога отметил, как меня окатила долгим внимательным взглядом администраторша. Где-то за полтос, но ещё очень хороша собой, в глазах полно нерастраченного огня, но главное – у неё была жопа. А это главное.
— Как тебя зовут? – она улыбнулась именно мне. Я сказал.
— Располагайтесь. Я к вам ещё подойду.

В зале дым столбом. Народ всё прибывал.
Мы сели за свободный столик у окна и почти сразу в потолок хлопнула первая пробка.
Музыка стихла, весь зал повернул к нам голодные глаза.
Это происходило в тот год, когда магазинах гуляло эхо. Меченое по-жизни времечко.
Не удивительно, что мы стали героями вечера. Был фестиваль, и много. К нам подходили и вились вокруг, нас любили. Мы танцевали и умывались шампанским. Потом подошла администраторша и позже у меня с ней было всё.
Всё по китайской системе.