Гм ыря : Зарисовки (часть 1). Морковная запеканка. The Kids

Детский сад всегда встречал каким-то странным запахом – смесью ароматов квашеной капусты, борща и медикаментов. Сразу за входной дверью стоял обшарпанный сундук, в котором лежали разномастные бахилы. Было в них что-то от больничной тоски, поэтому настроение неуловимо портилось. На шкафчиках в раздевалке красовались легальные овощные граффити – помидоры, репки, иногда попадались арбузы. Мне по счастливой случайности достался шкафчик, на котором был намалеван огурец, что определило дальнейшее течение жизни.

Любимым персонажем в детском саду была, разумеется, нянечка. Когда впоследствии я вырос и пошел в школу, меня всегда волновал вопрос – почему штатным расписанием в школе не предусмотрена такая домашняя что ли должность? И зачем столь ласковое слово подменялось лагерной кликухой «техничка»… Нянечку все дети очень любили, потому что она тайком убирала недоеденную кашу, спасала ребятишек от БОЛЬШОООЙ ЛОЖКИ, и у нее всегда было что-нибудь вкусненькое.

Еще у нас были животные. Их мы тоже любили, но иной любовью. В большей степени мы о них заботились. Самым беззащитным в то время казался хомячок. Он все время шевелил щеками, от чего складывалось ощущение вечного голода. Как-то раз, когда смотреть на мучения грызуна стало невмоготу, я подговорил Женю Кафка и мы совершили благородный, с нашей точки зрения, поступок. Прокравшись тайком на кухню, мы нашли большую кастрюлю с гороховым супом и бережно положили в нее хомячка. Потом, сидя в зооуголке, мы очень гордились собой и своим поступком, радуясь тому, что хомячок больше не будет голодным. Конечно, мы были разоблачены и получили зверских пиздюлей от воспитательницы, Людмилы Акиндиновны, но нянечка, справившись с культурным шоком, продолжала нас любить и заговорщицки подмигивала, накладывая по утрам в наши тарелки пшенную кашу. Хомячок остался жив, и мы с Женей решили, что суп ему не понравился, и он будет с удовольствием кушать зеленый лук, который мы выращивали в банках на подоконнике.

В те времена в моей душе зарождалось понимание того, что девочки – существа несколько неадекватные и инопланетные, поэтому я пребывал в состоянии перманентного эмоционального антагонизма. В большей степени он проявлялся, когда мне доводилось общаться с Анькой Лукьяновой. Я думаю, что сейчас она должна быть бандершей или директором склада. Дама была во всех отношениях экстравагантная и сексуально раскрепощенная. Она никак не обнаруживала классового неравенства между полами и заставляла мальчиков жрать на прогулке снег. Меня это, впрочем, не коробило, ибо снег я любил, но только белый. Когда Анька попыталась накормить меня желтым, я грубо ее обругал и стукнул, хотя чувствовал себя несколько неловко. Мне казалось, что девочек бить нельзя, потому что у них длинные волосы, и они писают сидя. Последнее меня волновало больше всего, и я недоумевал – зачем садиться, если ты не собираешься какать? С этим вопросом я обратился к Ирке, которая спала на соседней со мной раскладушке. Ирка была девочкой лояльной и весьма либеральных взглядов, поэтому позволила мне залезть под ее оделяло, сняла трусы и сказала: «Потрогай». Мне было безумно интересно и волнительно. Когда же я не нащупал в ее трусах того, что ожидал, мне стало совсем невмоготу, я сунулся носом в неведомое и был сражен наповал. Ирка сказала, что это будет наша тайна, и о ней никто не должен знать. Я согласился и уступил ее просьбе посмотреть, что прячется в моих трусах. Каких-то особых ощущений в тот момент я не испытал, но было как-то странно от того, что мой краник трогает кто-то кроме меня самого и все это делается конспиративно. Так я утвердился в своих подозрениях о неземной сущности девочек. С Иркой мы потом долго дружили, и я танцевал ей в туалете чечетку на кафельном полу, напевая мотив про Гарри Купера.

Самое радостное событие в детском саду – это прогулка. Когда мы были совсем малышами, нас выводили гуськом и все дети шли за воспитательницей, держась за разноцветные пластмассовые колечки, прикрепленные к длинной веревке. Смысл этого действа был мне непонятен и от скуки я начинал эти колечки грызть. К сожалению, они оказывались совершенно безвкусными. И красные, и зеленые и даже, страшно сказать, желтые. Я очень по этому поводу расстраивался, а Людмила Акиндиновна говорила, что если грызть колечки на морозе, обязательно появятся заеды и будет больно. Потом, когда я подрос, самым интересным занятием на прогулке стал футбол. Я тогда смутно представлял себе, кто такой Диего Марадона и почему мой дядя называл его «рукастой сукой». Гораздо больше мне импонировали Ринат Дасаев и бельгиец Пфаф, поэтому я всегда становился на ворота. В детском саду меня считали непревзойденным голкипером, потому что я намертво брал пенальти.

Иногда в саду случались загадочные и страшные вещи. Например, Славка Рогалевич все время мне говорил, что если есть горбушки, станешь похожим на верблюда. Я суеверно отдавал горбушки самому Славке и день изо дня пристально изучал его спину в поисках горба. Но горб не рос, и я волновался. Славка казался мне очень сильным и смелым. Но как-то раз, когда мы ели манную кашу, Славку сильно вырвало в тарелку, и тогда я сильно обрадовался от того, что он обычный человек, а не сказочный герой типа Вяйнемяйнена. А грубая Анька Лукьянова мне потом объяснила, что от горбушек ничего не бывает и что Славка пиздит. Смысл слова «пиздит» так и остался мне непонятным, но я успокоился и опять стукнул Аньку в голову, потому что она сломала домик из кубиков.

Как-то раз Людмила Акиндиновна пришла в садик очень грустной. Мы с ребятами строили предположения и догадки. Общую нервозность усугубляла печальная музыка, доносившаяся из радиоприемника. Потом какой-то дяденька скорбным голосом стал говорить непонятные вещи о безвременной кончине, траурной процессии и членах непонятного Комитетка ПСС. Людмила Акиндиновна сказала, что в нашей стране случилось страшное горе и сегодня мы не будем играть в игры. Моему волнению не было предела, и я спросил взрослую Аньку о причине всех этих непонятных вещей. Анька посмотрела на меня свысока, бросила «да Черненко сдох» и сильно стукнула меня в лодыжку. Я пришел домой очень грустный и сильно удивлялся, почему папа с мамой не плачут вместе со мной, а весело играют в нарды, читают Литературку и говорят про какого-то непонятного Горбачева, который всем «жопу надерет» и «все равно нет никакой альтернативы».

Но больше всего в детском саду я боялся морковной запеканки. То ли дело бананы, которые нам давали на праздник. А вот морковная запеканка вызывала во мне панический ужас, потому что меня от нее тошнило. Ну а рвота – сами знаете, какая страшная штука. От нее плохо пахнет и текут из глаз слезы. Поэтому я всегда спрашивал у нянечки, что будет завтра на полдник. И если была морковная запеканка, я плакал и жаловался маме. И тогда мама отпрашивалась с работы, забирала меня из садика и мы шли в кукольный театр. У меня очень добрая мама, и куклы были такими смешными. А вареную морковку я и сейчас не люблю.