Прутков : Москва - Минск

«Не то, что мните вы, природа», — сказал когда-то сами-знаете-кто.

Не то, что мните вы, доброта.

В 200* году я ехал на поезде в Минск. У меня было очень мало денег, и я не знал, что ждёт меня впереди, но я точно знал (и оказался прав), что будет нелегко. В поезде я твёрдо решил спиздить казенное полотенце, потому что своего у меня не было вообще, а тратить жалкие гроши (все деньги, которые у меня были взяты с собой на неопределённый срок), тем более на полотенце, я не намеревался.

Встав в проходе поезда и посмотрев налево и направо, я флегматично положил белое полотенце (которое, правда, было не таким большим, как я рассчитывал) в свою сумку. С этого момента оно стало моим, и похуй. Я не клептоман; обделить монопольную корпорацию зла под именем РЖД задроченным полотенешкой грехом я не считал. Надо было – сделал, первый и последний раз в своей жизни.

От нечего делать я открыл книгу, почти дочитанную. Хватило мне её часа на полтора, потом снова стало скучно. У милой проводницы я заказал чёрный чай в каноничном подстаканнике серебренного цвета с рельефным изображением то ли Смоленска, то ли Ленинграда. Убеждён, что подстаканник такой держал в руке хоть раз в жизни любой россиянин. По-моему, это мощнейший национальный самоидиентификатор.

Выпив чая, я купил у той же проводницы, которая почему-то показалась мне ещё вежливее и приятнее, какой-то сканворд, чтобы убить время. Отчего эта женщина, работающая на этой мягко говоря не самой престижной работе, так часто улыбается? Почему не хамит в ответ на хамские вопросы набухавшихся пивом вонючих упырей с голыми потными вонючими пивными мамонами? Любой другой проводник уже давно послал бы всю эту пьяную мразь нахуй, в аллегорической форме, конечно, и был бы прав! Почему не орёт на ебанутых родителей, которые, в свою очередь, орут на своих вконец охуевших визгливых детей, мешающих людям спать? Может быть, с ней что-то не так?

А что, если я, никому не нужный хуй-знает-кто без денег, трачу эти свои последние сбережения на этот чай, на сухое печенье, которое я никогда не любил, на желтую чернушно-бюджетную газетёнку со сканвордами и тупыми анекдотами про тёщ не ради собственно говоря чая, печенья, сканвордов, а ради этой её невозмутимыой улыбки и вежливого «Пожалуйста, молодой человек.»? Я же полтора — два часа назад хныкал, что никакое полотенце я никогда в жизни покупать не буду из принципа, ибо денег у меня сейчас ебануться как мало…

Затем я почему-то представил, как я, такой уверенный в себе свободный малец, выхожу в Минске на платформу, собственно, Минского железнодорожного вокзала, властной походкой направляюсь к метро, а она в это время закрывает дверь вагона, как никогда вежливо попрощавшись с последним пассажиром, заходит внутрь, пересчитывает в сотый раз это несчастное бельё, в сотый же раз обнаруживая, что не хватает одного полотенца. И потом ей сделает выговор какой-нибудь вышестоящий жирный усатый пидорас в очках, и вычтет из её зарплаты эти несколько жалких рублей, которые сами по себе, разумеется, никакой погоды не сделают, но проводнице будет очень неприятно. И она будет возвращаться домой в плохом настроении, и солнце ей не будет светить, если это будет день, или вечерний воздух не будет казаться ей таким же свежим, как раньше, если это будет вечер, и птицы не будут радостно петь, и вообще будет немного грустно, и лишь потому, что один склочный гандон решил положить одно сраное полотенце себе в сумку. Потому что ему (то есть мне), видите ли, тяжело; у него, видите ли, тяжёлый жизненных период, нехватка средств, неизвестность впереди и ничего кроме собачьего дерьма позади. И спижженное полотенце здесь, блять, единственный выход, ну никак без него!

«Хуй с ним!», — резюмировал я свой внутренний монолог, достал полотенце и положил обратно под подушку, чтобы потом где-то за час до приезда преспокойно бросить его вместе с остальным бельём напротив купе проводника. И, может быть, она в этот момент будет сортировать это самое бельё – простыни к простыням, пододеяльники к пододеяльникам. Может быть, наши взгляды даже на секунду пересекутся, она привычно буднично, но при этом совершенно искренне улыбнётся, очевидно, не догадываясь о моём недавнем «внутреннем конфликте». И я, конечно, улыбнусь ей в ответ.