Бабанин : Черт-те что.

А день случился такой обыкновенный вроде бы, но, отчасти, и не совсем…

А утром я проснулся в обнимку с мокрой подушкой: то ли слюнка потекла, то ли я плакал… Скорее, плакал, ведь всю ночь мне снились бабочки, слетевшиеся на свет от мощной галогенки, освещавшей сцену. Поздний вечер, спектакль, несколько «софитов», делающих из артистов богов и – «хиросима» для бабочек. Одна из них, обожженная, бежала мне навстречу, как вьетнамская девочка на растиражированной фотографии и словно кричала: «Мне не больно! Не больно мне!».

А потом я купался в море, но когда вылезал на камень, меня нечаянно укусил маленький краб. Я разбил коленку, а он извинился. И я простил. Я впервые в жизни простил краба за кровь из раны на своей коленке… Невероятно, но ведь это правда.

А потом я сел и выпил холодный кофе – он стоял на столе со вчерашнего вечера. На чашке был след от нижней женской губы цвета «переспелой вишни». И я выпил, прислонившись своей губой к ее губе, будто бы мы поцеловались. Хотя вчера мы даже не целовались: она так и не выпила кофе, который я выпил сегодня утром, а я так и выпил целую бутылку коньяку. И сказал при этом, что она больше не должна приходить ко мне. Никогда. Вот взял, набрался смелости, да и сказал. Теперь уж точно не придет, она – чеченка. Друзья за глаза называют ее «черной». У нее черные смолянистые волосы, такие же глаза, да и слезы у нее тоже почти черные.

А потом Неля вызвала знакомое такси и уехала в сторону аэропорта со всеми вещами. Сказала, что в Израиль, но кто будет проверять? Я помог ей снести по лестнице огромный чемодан на колесиках, которые отчего-то были не все, и чемодан спотыкался не только на ступеньках, но даже на асфальте перед парадным. И она уехала. И стало невыносимо грустно, хотя она – просто «тетя Неля», которая, как выяснилось, водила меня за руку в детстве. А я и не помню! Хорошее быстро забывается. (Почему никто не водит меня за руку именно сейчас, когда я в этом нуждаюсь более всего, ну почему?).

А потом ко мне пришла Жоанн и сняла с себя трусы… Потом – с меня. Потом языком слизала запекшуюся кровь на разбитой коленке, а потом мы с ней улетели. Я думал, что насовсем, но она вернула меня в ту же квартиру. И тут я понял, что мы с ней забыли меня. Или потеряли. Или он отстал и прилетит позже. И Жоанн ушла. Первая мысль, что навсегда. Вторая мысль… А вот второй-то и не было.

А я обнял свою голову руками, чтобы она не очень-то, но она продолжала делать по-своему. И я выпил водки. Немного. Сначала я хотел заплакать, но водка слишком быстро кончилась, и я перехотел плакать. Я просто сидел на диване перед невключенным поломанным телевизором и дышал. Тихо дышал, чтобы и самому не слышать. Да, я сидел без трусов. Такой нелепый. И тут позвонил Друг. В гадски трещащую телефонную трубку он неторопливо сообщил, что вскоре повесится. Вот тогда я и заплакал!

А потом я поехал к нему домой, как был, без трусов и плачущий. И открыл незапертую дверь, и понял, что Друг меня не обманул – он никогда меня не обманывал. Он – честный. И я перестал плакать… Навсегда!