Мама Стифлера : День седьмой

— Дим, ты спишь?
- Сплю.
- Ну, спи.
Переворачиваюсь на бок. Рядом недовольная возня. Секунд двадцать.
- Ну всё. Весь сон ушёл. А всё ты виновата.
Царапает мою спину.
- Ну вот чо ты жопой повернулась? Ты чего хотела-то?
- Ничего уже. Забыла. Сплю я. Отстань.

Кусает за плечо.
- Бубубубу.

Молчу.
- Ну и молчи.
- Ну и молчу.

Ложится рядом. В темноте чувствую, что улыбается.
- Так чего хотела-то, ну?

Поворачиваюсь к нему лицом, приподнимаюсь на локте:
- Слушай, мне платье не нравится! Ну говно же платье!

Смотрит на меня в темноте. Тремя пальцами трёт переносицу.
- Ты про свадебное что ли?

Морщусь.
- Да какое оно в жопу свадебное! Это вообще не платье! Это юбка с чем-то непонятным!

Включает ночник, жмурится, смотрит на часы.
- Лида. Три часа ночи. Тебе заняться нечем?

Надуваю губы. Рисунок на подушке разглядываю.
Бельё новое, кстати, нужно купить. Это бабушкино еще. С узором, содранным с общепитовских тарелок. Но крепкое, крепкое.

- Я уснуть не могу. Я его сегодня днём три раза еще померила. Ну говно же, говно!

Встаёт с кровати. Берет с кресла плед. Протягивает мне руку.

- Вставай. Пошли курить.

Встаю, даю себя закутать в плед. Натыкаясь на дверные косяки, иду, качаясь, на кухню. Димка щелкает зажигалкой.

- А теперь давай начистоту. Не хочешь же?
- Не знаю.
- А платье – это ж так… Да?
- Наверное.
Свет на кухне не включаем. У нас обоих глаза слабые. Но я и так вижу, что Димка у окна стоит.
- Блять…

Я не перебиваю. Ну, пусть тоже что-то скажет.

- Блять. Лида, я тебя насильно не тащу. Не тащу. И отцом Дюшке я не стану – ну какой нахуй из меня отец? Другом? Не надо ему таких друзей, сама знаешь… Думай. Сама думай.

А плед, кстати, тоже бабушкин. Вон и подпалина на нём – я пальцами плешь чувствую. Это мне лет десять было, я у дедушки спички украла. И плед прожгла, и деда подставила – бабушка же не знала, что он тайком от неё курит. Курит, а потом усы подстригает. Потому что седые, и желтеют моментально. А бабушка у нас строгая. Всё увидит. И даже дедовы усы, на миллиметр короче которые…
- Дим…

И табуретка старая. Клеёнчатая. Скрипучая. Одна осталась, остальные три уж выбросила. Я любила, когда к бабушке гости приезжали. Однополчане дедовы. Родственники из Свердловска. Почтенные такие. Бабушки в шёлковых блузках, дедушки в костюмах. Умели же раньше пожилые люди хорошо выглядеть, да… И вот приедут сюда гости, и, конечно, наступает момент, когда дед ставит меня на табуретку (на эту?), а там уж дело за малым: не посрамить деда, не запнуться. «Руслана и Людмилу» читала. До слов «…Владимир-солнце пировал». А дальше не знала. Да и не надо было, мне и так все хлопали, и шёлковые бабушки говорили моему деду: Учить её нужно, Юрий Николаевич, непременно учить! А дед в усы, на миллиметр обстриженные, хмыкал довольно, и говорил: А вот, в школу музыкальную её отдали. Двадцать семь рублей в месяц. Лишь бы нравилось.
Тут, конечно, сразу вопросы: А тебе нравится, деточка? Не тяжело тебе?
Любила я, когда гости приезжали…

- Дим. Дело-то не в тебе… Зачем нам это? Ну, какая из нас семья, а? Мы ж распиздяи. Кого обмануть-то хотим?

Поворачивается ко мне лицом. Но лица всё равно не вижу: ему луна в спину светит.
- Я тебя понял. Пойдём спать.
- Я не докурила!

А это уже характер мой, характер… Видишь же, что я не всё еще сказала – ну куда ты поперёк батьки-то? Я начала – я и закончу.

А он стоит. Ждёт терпеливо. Тоже характер, характер… Рупь за сто даю: губы поджал. Но не вижу, конечно. У нас глаза с ним слабые.
- Дим, я просто хочу другое платье. Вот и всё.

Протягивает мне руку, помогает встать с табуретки. А я как мумия в этом пледе. Нет, не буду новый покупать. Подумаешь, подпалина. Зато чистая шерсть.
- Съехала, да?
- Да. Пойдём спать.

Четыре часа ночи. Не сплю. Ни в одном глазу. Платье-то, конечно, ничего. Нормальное платье. Красивое. Может, не надо другое покупать?
- Красивое платье, Лид. И оно тут не при чём.
Не спит, хо-хо-хо. А притворялся-то…
- Я знаю. Какое сегодня?
- Уже седьмое. Мы спать-то будем?
- Будем. Спи.
- И ты спи.
- И я буду, да. Ну всё, честно: я сплю.

Ворочается. Не верит. Вряд ли уж уснёт сегодня.
А у меня еще двадцать три дня в запасе. Разберемся. И с платьем, и не с платьем…

***
- Лида! Лида, ёбаныйрот! Что ты встала, блять? Соль неси, быстро! И бутылку воды! Быстро!
- Соль?! Соль?! Соль?!
- Паша, ёба, хуле ты с ней разговариваешь? Ключи у неё в сумке стопудово! Сумку дай! Ключи там?
- Соль?!
- Да уберите её кто-нибудь, сука!!!
- Лидок, пойдём на улицу. Не смотри туда. Пойдём.
- Я никуда не пойду!!! Паша, это что? Это что, я тебя спрашиваю?!
- Я сказал – уберите дуру отсюда, ну вы чо? Лёха, принёс? Блять, а чемодана говна там не было? Нахуй мне килограмм?
- Да у неё в шкафу пачка стояла. Я солонку не нашёл.

Чайная ложка соли растворяется в столовой ложке воды. Бабочка-инсулинка, через вату. И по вене. До упора.

- Давай, Генри! Давай, сука, ну!

Димкины глаза распахиваются. Они мутные. И снова закрываются. Губы синие. Ноги судорогой сводит.

Почему-то не на него смотрю, а на пол. Обычный заплёванный пол обычного подъезда в девятиэтажке. Кто-то соль рассыпал. Это к ссоре. Килограмм целый. К охуенной ссоре, наверное.
А ведь он умрёт. Не сейчас, так попозже. Я-то не смогу так ловко соль по вене… Я и шприц-то в руки сроду не брала.

Тваааааарь… Ах, какая же ты тварь…

- И зачем?! И зачем вы его откачали, блять? Вы меня вообще спросили: а оно мне надо? Вот это – оно мне надо?! Я убью тебя, скотина! Кольцо отдай, гнида, пока на дозу не прохуярил! Кольцо отдай!
- Лидок, Лидок… Ну ты это… Ну извини, ёба. Мы щас это… Генри домой занесём, лады? Щас его крючить будет, ты уж там последи, чтоб ровненько всё, да?
- …
- Чччччч… Лидунец, ну чо орать? Чо орать? Потом поорёшь. Ну, ты уж прости его, он нормальный пацан, я отвечу. Ну, хуйня вышла, такое со всеми бывало…
- Хуйня?! Паша!
- Ччччч… Ну всё, всё. Ну давай потом, а? Лёха, неси его домой. Сегодня какое у нас?
- Седьмое, пятница.
- А, ну заебца. До понедельника очухается. Если его Лидка не убьёт. Бгагагагагага Неси, говорю!

Тваааааааааааааааааааааааааааааарь… Тваааааааааааааааарь… Господи, за что ты мне достался, сукааааааааааа… Ну, за чтооооооо?!

***

- Вы кто?
- Жена.
- Говорить-то можете?
- Могу. А мама где?
- У соседки. Плохо ей.
- А Дима где?
- Нервы у вас как?
- Да ни в пизду. Где он?
- На кухне. Только вы это… Сразу-то на лицо ему не смотрите. Несколько дней пролежал. А ноябрь вы ж понимаете… И батареи на всю. А окна закрыты.
- Можно и на ты.
- Лады. Давно он у тебя это…
- С марта.
- Рецидив или с нуля?
- Сказали, что в семнадцать лет еще начал. В двадцать два, вроде, соскочил. Я не знала.
- А щас ему сколько?
- Двадцать пять.
- Ненадолго хватило. Жадный.

Пауза.

Ну и наговнили тут… Народу набилось как в шестьсот пятый автобус. Менты, соседи, Пашка, вон, блюёт у двери… А убирать, интересно, кто будет?

- У кого брал, знаешь?
- У Наташки Ефремовой.
- Ты её знаешь вообще? Видела?
- Это одноклассница моя, бывшая.
- Если чо, позвонить ей сможешь? Контрольную закупку сделаем, а? А? ты этим-то, вон, скажи, чтоб не песдели раньше времени. Если до завтра слухи не поползут – еще успеем Наташку прикрыть. Так что?
- Я к нему.
- Ты на лицо не смотри.
- Я помню.

У кухни стоят двое. И блокнот.
Смеются.
День милиции же сегодня… Праздник у ребят, сегодня будут танцы. А тут Генри, не вовремя совсем…
- Вы кто?
- Жена.
- Миш, супругу пропусти… Так чо там? Смерть наступила около трёх суток назад… Это какое число было? Седьмое…
- Да не пиши ты ничего! Труповозка еще не приехала. Щас врачи сами всё напишут, ну. Может, он и раньше лыжи задвинул – вонища-то какая… Девушка, вы проходить будете?

Я не буду смотреть тебе в лицо.
Я не буду.
Не буду.
Не…
…надо, Господи, ну не надо!
Ёбаное платье…