bjakinist. : Э. Радзинский: книга-антитеррор?

(Радзинский Э. С. Александр II: жизнь и смерть. — М.: АСТ: АСТ МОСКВА; Владимир: ВКТ, 2010. — 444 с.)

«Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами»
(А. И. Герцен)

В серии книг Эдварда Радзинского о самых знаковых фигурах русской истории книга об Александре II — самая острая, на мой вкус, сегодня. Чуть ли не ежедень приходят известия о терактах (пока, главным образом, в «горячих точках» страны). Да и сам нынешний режим, то ли либеральный (результат либеральных реформ, во всяком случае), то ли консервативный, больше похож на «эпоху реформ» царя-освободителя, чем на сталинизм или опричнину.

Скажу честно: порой на страницах опуса Радзинского становится не по себе. Таким пОшло мелодраматическим тоном разве дамские романчики сочинять! «Воодушевленный любовью (к княжне Е. Долгорукой, — В. Б.) царь, готовящий великий поворот России, и против него — маленькая девушка (С. Перовская, — В. Б.), также воодушевленная любовью (к А. Желябову, схваченному накануне покушения на царя, — В. Б.), приготовившая исторический поворот» (с. 421).

Но, черт возьми, сами герои повествования с их пафосом, эта масса политических лозунгов, социальных идей и придворных интриг, расколошмаченных судеб и не решенных по сей день задач, — все это и извиняет и подпитывает тон автора. Тем паче, он прежде всего драматург и привычно строит повествование именно по законам драматургическим. Повод быть таким дает Радзинскому и эпоха, и ее актуальность, и — ах! — момент фатализма в повествовании, который весьма ощутим…

Концепция Радзинского проста, даже, может быть, простовата для поднятого им исторического материала, зато назидательно аллюзивна, что в таких сочинениях, собственно, и надобно. Александр II, по Радзинскому, пошел на необходимые стране реформы, но остановился на полпути, и эта остановка стоила ему жизни. «Александр II — реформатор нового для России типа. Этакий двуликий Янус, одна часть головы которого старается смотреть вперед, но другая все время с тоской глядит назад. Именно таким будет в России Михаил Горбачев» (с. 120).

Радзинский бдительно помнит жанр и не вдается в спорные до сих пор и скучные для «дамовитого» (от «дама») читателя мотивы самих реформ. (Напомним: П. Струве, например, отрицал наличие социально-экономического кризиса в России середины 19 в., полагая, что отменить крепостное право царя побудили соображения государственного строительства, а именно опасное военно-техническое отставание России от других европейских «имперьялистов». Правда, сам Александр настойчиво призывал упредить именно взрыв социального негодования крестьян).

Сперва автор дает впечатляющую и злободневную картинку предреформенной николаевской России, где, по словам Николая I, «всё молчит, ибо благоденствует» (с. 151). Остроумно (и опять же, как злободневно-то!) Радзинский истолковывает смысл самого расплывчатого лозунга уваровской триады — «народности»: «Рабскому, покорному обществу была дана необходимая игрушка — великая гордость» (с. 52). Этот застой, это насильственное «продление детства России» (по словам того же С. Уварова) приводит к тотальному гниению. Вертикаль власти не способна контролировать повальное казнокрадство у себя под носом, и вот уже украдено сукно, предназначенное… для коронации нового царя!

Приводя слова Карамзина: «Воруют!», автор не делает обобщения, почему именно воровство в России так стойко и столь масштабно. Корень этого мне видится в том, что сама государственная система страны, сложившаяся веками, всегда в той или иной мере пренебрегает личным интересом подданного, так что воровство — это единственный способ в тоталитарной системе не забыть и себя родного. Зато автор приводит слова Н. Бердяева, ставшие уж трюизмом: «В России интересы распределения и уравнения всегда превалировали над интересами производства и творчества» (с. 257). Другими словами — но о том же.

Вступление на престол Александра II принесло с собой «оттепель» (политическое значение слова принадлежит Ф. Тютчеву — ах, как же в России все повторяется!..) Не скажу, что Радзинский очень углубляется в характер его реформ, изначально противоречивый и половинчатый, как противоречивой и непоследовательной (или последовательно гибкой?..) была кадровая политика царя-реформатора. Зато автору удается создать красочную панораму эпохи, где будет вам и замирение Кавказа, и присоединение Средней Азии, и русско-турецкая война. И вообще, оглянувшись на эти события, вдруг приходишь к выводу, что Александр II, этот невеликий царь и вполне обыденный человек, страстный поклонник парижской оперетки, сделал для страны больше, чем его монументальные отец и сын, — я уж не говорю про возведенного задним числом в святые внучека …

Александр II человечески очень симпатичен автору. Он современник величайшего взлета нашей литературы, и это Радзинскому, конечно, важно, тем паче, что жизнь императора рифмуется с сюжетами литературных шедевров. Когда-то Николай I заставил сына-«плаксу» присутствовать при наказании шпицрутенами, и солдат погиб (чем не «После бала»?). А история любви Александра и женитьбы его на Е. Долгорукой-Юрьевской — чем не продолжение «Анны Карениной»? Племянник царя великий князь Александр Михайлович вспоминает о представлении Юрьевской шипящему (в женской его части) романовскому семейству: «Я жалел ее и не мог понять, почему к ней относились с презрением за то, что она полюбила красивого, веселого, доброго человека, который, к ее несчастью, был Императором Всероссийским?..» (с. 391).

Эта человеческая теплота, симпатичность героя, его в хорошем смысле буржуазная уютность необычайно привлекательны для автора. Но здесь же кроется и роковое личностное несовпадение самого Александра II с его эпохой и всеми силами, которые в ней активно действовали, ибо, как справедливо замечает другой, более глубокий (хоть порой и несколько велеречивый) биограф царя Леонид Ляшенко, силы эти были антибуржуазными по духу (включая даже и тогдашних либералов!)

Нет, Радзинский, как раз, идеологически очень близок своему герою в этом пункте, повторяя все обвинения революционному движению, которые прозвучали от отечественных публицистов уже в конце 20 века. Используется, поминается, пристегивается всё из самых разных источников, либеральной идее способное сейчас послужить. Здесь и неизбежный демонический С. Нечаев — «эта предтеча большевиков» (с. 183), и «уваровское» высказывание комуняки Сталина о том, что «русскому народу нужен бог и царь» (с. 53), и слова А. Герцена: «Коммунизм — это всего лишь преобразованная николаевская казарма» (с. 53).

И даже явно иронические образы К. Маркса и Ф. Энгельса. Они служат развенчанию «социалистической мечты», причем с удовольствием приведены и «антироссийские» слова Маркса. Приведем их и мы, чтобы не быть голословными: «…русский медведь на все способен, кроме революции… Восток в образе России не просто сошел с исторической сцены, но каким-то образом завис на этой линии и мешает остальному миру двигаться вперед» (с. 219).

Всё простроено автором так, чтобы читатель ни на минуту не забывал рефреном идущие здесь слова В. Жуковского, сказанные будущему Александру II: «Революция есть губительное усилие перескочить из понедельника прямо в среду. Но и усилие перескочить из понедельника в воскресенье столь же губительно» (с. 57).

Трагедия Александра II (как и всей запоздавшей в развитии страны) в том, что он пытался действовать методами просвещенного абсолютного монарха там и тогда, где и когда царь, двор и правительство уже не были носителями передовой идеи. Общество идейно обогнало своего реформатора, и Александр II оказался, так сказать, в нравственном вакууме.

Конечно, могут и возразить: «мода» на террор — не чисто российское явление, тогда она захлестнула весь мир. За полстолетия перед первой мировой войной были убиты (только навскидку!): президент Франции, два президента США, итальянский и испанский короли, португальский король и наследник, австрийские императрица и наследник с супругой, наш Александр II. Плюс череда покушений на Александра III, которые и свели его в могилу, в конце концов. А покушение на будущего Николая II со стороны одного японскоподдданного товарища?

Однако именно в России тех лет террор превратился чуть ли не в главный способ борьбы с властями. Как писал умнейший из террористов (впоследствии раскаявшийся) Л. Тихомиров: «Терроризм — это очень ядовитая идея…, которая способна создать силу из бессилия» (с. 320). Красной нитью у нынешних историков и публицистов, поднимающих эту тему, проходит мысль о том, что причина разгула терроризма тогда была в совершенно запредельном бюрократизме и авторитаризме российской государственной системы, которая просто не предполагает равноправного диалога с обществом и наличия РЕАЛЬНОЙ легальной оппозиции.

А многое ли изменилось в сути нашей гос. системы теперь?..

Тогда государство и общество разъехались даже на уровне сознания царских «сатрапов». Приводя массу цитат, компрометирующих человеческие качества революционеров, Радзинский умалчивает о не менее характерном, пусть даже порой и анекдотическом. П. Шувалов, шеф жандармов, называл своих подчиненных «мои скоты», а глава Священного синода реакционнейший Д. Толстой выразил неудовольствие Н. Лескову за то, что в его «Сценах из архиерейской жизни» иерархи церкви показаны слишком уж… благостно! «Мой чистый Алеша — убьет Царя!» — делился планами автор «Карамазовых» (с. 353).

Нет, не кокетничала террористка В. Фигнер, говоря: «Мы окружены сочувствием большей части общества» (с. 353).

Ничего не пишет Радзинский о жестокостях, которые творили отнюдь не только террористы. Причем явно делает это намеренно. Так, он оговаривается, что после ареста А. Соловьева, стрелявшего в царя в апреле 1879 года, Исполнительный комитет «Народной воли» выпускает листовку, в которой объявляет смертный приговор всем, кто будет пытать Соловьева. А таки иных и пытали! О том, что пытали Д. Каракозова, осуществившего первое покушение на царя в 1866 году, автор не обмолвился ни словом. Зато подробно написал об его религиозности.

Поэтому история противостояния правительства и революционного подполья выглядит подчас у Радзинского очень уж благостно: неразумные «плохиши» лупят из пистолей по доброй няне.

Автор, кажется, готов пойти вслед за Достоевским, который утверждал, что наши бомбисты — все сплошь недоучки и бесталанные неумехи, одни «амбиции без амуниции». Но гораздо точнее ситуацию, мне кажется, отражает запись в дневнике военного министра графа Д. Милютина (запись относится к 1880 г.):

«Никогда еще не было представлено столько безграничного произвола администрации и полиции. Но одними этими полицейскими мерами, террором и насилием едва ли можно прекратить революционную подпольную работу… Трудно искоренить зло, когда ни в одном слое общества правительство не находит ни сочувствия к себе, ни искренней поддержки…» (цит. по: Ляшенко, с. 293).

Радзинский полагает, что нравственный облик народовольцев сполна отражен в «Бесах», почему сам пристально в их лица уже не вглядывается. Жалко, что при этом опущены некоторые яркие (и вовсе не противоречащие в основе своей Радзинскому, но человечески уточняющие и передающие дух эпохи) впечатления современников — воспоминания того же Д. Милютина об участниках процесса по делу 1 марта, которые есть, например, в книге Е. П. Толмачева «Миротворец Александр III и его время», с. 47.

А между тем, не апологетические, но существенные для понимания психологии революционера-террориста моменты найдем мы и в повести Ю. Трифонова «Нетерпение», кажется, прочно забытой нашей публикой… Поколение Э. Радзинского не может не помнить ее, но, увы, самого автора увлекают не столько глубокие, сколько броские вещи в теме. Почему и дает он вовсю разгуляться в своей книге теориям конспирологическим, а порой и откровенно сомнительным.

Ну, например, версии И. Волгина о причине смерти Достоевского.

Известно, что соседом писателя был один из активнейших террористов, «ангел мести» А. Баранников. К Достоевскому постоянно ходили посетители, почему подпольщики и решили, так сказать, скрываться за их спинами. «Автор «Бесов» служил прикрытием новым «бесам», — свистяще шепчет рассказчик (с. 400). Достоевскому стало плохо в ночь, когда за стенкой арестовали его соседа, а последовавший через день там же арест еще одного народовольца добил писателя. «Бесы» за стеной дирижировали смертью своего создателя», — выдает автор замогильным голосом (с. 410). И добавляет совсем уже от себя: может, Достоевский надорвался, уничтожая тайные бумаги, которые ему дали подпольщики, ведь они видели в нем бывшего «политического», а он как раз работал над образом Алеши Карамазова — «цареубийцы»?!..

Сомнительна и другая интрига, которую Радзинский активным образом разрабатывает: будто реакционеры, объединившиеся вокруг наследника, решили убрать царя-реформатора руками народовольцев — отсюда и странная неуловимость этих последних. Аргументы для этой версии у автора, кстати, есть, и весомые. Но ИЗБИРАТЕЛЬНОЕ сродство доказательств и здесь мы, увы, находим. Радзинский настаивает, что Романовы и особенно наследник были напуганы перспективой передачи престола сыну царя от Юрьевской. Версия, достойная романа Дюма-отца!

Вот только как быть с тем фактом, что государь еще за два года до смерти упорно мечтал вслух (и вряд ли это было тайной для двора) о том, чтобы через полгода-год после подписания главной реформы (известной в истории как «конституция Лорис-Меликова») передать корону будущему Александру III, а самому удалиться с Юрьевской и ее детьми в частную жизнь да на Лазурный, конечно б, берег?.. Так что роковое пророчество фрейлины Дарьи Тютчевой, которым она порадовала свою коллегу Александрин Толстую, будто через три-четыре месяца в Зимнем дворце «всё переменится», не непременно свидетельствует о существовавшем при дворе заговоре. Но в сроках для перемен царь и фрейлина, заметим, не совпадают!.. Тютчева-то точней. И опять же на ум приходит, что мозговой центр ретроградов К. Победоносцев слишком хорошо понимал: подпиши царь «протоконституцию» — и назад уж не отыграешь…

При всей спорности книга Э. Радзинского лишний раз говорит нам, что отечественная история не только крайне занимательна, но и жива, остроактуальна в главных смыслах своих. Его книга — прекрасный побудительный мотив погрузиться в тему, которая, к сожалению, острее, чем нам всем бы хотелось…

15.11.2012

ИСПОЛЬЗОВАНННАЯ ЛИТЕРАТУРА
Ляшенко Л. М. Александр II, или История трех одиночеств. — М.: Молодая гвардия, 2010. — 359 с.: ил. — (Жизнь замечательных людей).
Толмачев Е. П. Миротворец Александр III и его время. — М.: Воениздат, 2008. — 288 с.: ил. — (Редкая книга).

© — Copyright Валерий Бондаренко

На портрете императрицы Марии Александровны, супруги Александра II — она была одной из «двигательниц» его реформ.