Дарья Есенина : Жид.

Глава 4.

«И возвещено было царю Египетскому, что народ бежал; и обратилось сердце фараона и рабов его против народа сего, и они сказали: что это мы сделали? Зачем отпустили Израильтян, чтобы они не работали нам?»
Исход 14:5.

На заснеженных улицах крепчал мороз. Приближалась Ханука.
Для старика Ройзмана Ханука была всегда светлым праздником еще потому, что к нему в эту пору приезжала его дочь Сара. Сама Сара жила в соседнем городе, до которого три часа пути.
Как только Сара вышла замуж, ее вещи были полностью перевезены из родительского дома к мужу, зажиточному дипломату Александру Чистакову. Тот от родственников жены был слишком далек и в доме Ройзмана появился только раз, когда пришлось хлопотать с переездом жены.

Сару расставание не тяготило. Она ненавидела мать, оставившую ее еще в трехлетнем возрасте на руках отца ради другого мужчины. И посему Сара считала, что она вольна, а отцу нужна свобода от «груза на шее», хотя его это совсем не тяготило.

Своего сына Павла она родила еще вне брака. Ройзман не гневился на дочь. Что уж теперь? Есть малыш, так не бросать же. Внука после переезда дочери он видел редко. Но каждый раз маленький Павлик бросался к деду на руки, смеялся и радовался подаркам и тому, что дед уделяет столько внимания ему, рассказывая множество интересных историй.

Муж Сары дал мальчику свою фамилию. А по сему Павел Чистаков был евреем по матери. О родном отце его Сара ничего не говорила.

Ройзман запасался самым лучшим: сладостями, рыбой, овощами. Доставал, не пойми как, дефицитные продукты. Праздничный стол никогда не был пуст. Дочери он приготовил в подарок золотой кулон, в котором маленькие часики отсчитывали каждую данную Богом секунду. Зятю — новое черное пальто, которое идеально сидело бы на плечах Чистакова. А Павлику часовщик достал редкость — длинную железную дорогу с красивыми вагончиками, ходившими по незатейливому кругу.

Дверь дома распахнулась. Ройзман, раскрасневшийся от мороза, энергично вошел в комнату, запахнув за собой вход. За ним тянулся шлейф снега, который тихонько таял от тепла. В руках у старика было письмо. Судя по адресу его прислала Сара. Отцу не терпелось раскрыть его и прочесть. К тому же он думал: Ханука через три дня. Зачем слать письмо, если вот-вот приедешь?

Часовщик, не раздеваясь, сел за стул в гостиной. Его пальцы быстро, но аккуратно раскрыли конверт и достали желтоватый лист с быстро и замешканно написанным текстом. Глаза отца начали изучать буквы.

«Здравствуй, папа. Это мое последнее письмо. Больше, думаю, не напишу. Саша кое как добился эмиграции за границу и завтра мы уже будем в Америке. Думаю, там намного лучше, чем в этой затхлой дыре, где твоя жизнь прерывается по доносу или желанию каких-то нелюдей. Я искренне проклинаю тот день, когда родилась. Собственно, как и эту страну. Я не могу поверить, что больше не увижу этого ужаса, этого серого стада. Мне мерзко все это. Если мама сбежала отсюда, то правильно сделала. Здесь невозможно жить.
Единственное — мы не можем взять Павлика. Он останется здесь. Навещай его иногда, мы оставили его в детдоме, адрес я написала сзади. Помоги ему чем сможешь. Когда он вырастет, поймет и может последует за нами.
На Хануку нас не жди. Спасибо тебе за все. Сара.»

Сердце старика сжалось. Когда жена ушла несколько десятков лет назад, он пережил то же самое. Время периодично. И вот снова часть его самого уходит, растворяется в небытие. Однако Ройзман перевернул письмо. Там был мелко написан адрес детдома, где находился Павлик. Дед встал, одел шапку, запер дом. Впереди его ждали три часа пути и оставленный внук.

Спустя три с половиной часа Ройзман был в детдоме. Он, казалось, уже не чувствовал холода. По скрипучему полу часовщик дошел до кабинета директора детдома — Анастасии Львовне, женщине степенной и расчетливой. От нее всегда пахло старыми застоялыми духами.

Ройзман сел перед столом директора и рассказал, что желает забрать внука. Желательно прямо сейчас. Анастасия Львовна посмотрела на старика из под своих тоненьких очков и улыбчиво начала объяснять ситуацию, но глаза ее явно говорили о чем-то другом.
- Ну вы же понимаете, — говорила директор, — что процедура займет время. Необходимо достать справки о родстве. А это затяжное дело. Плюс документации тоже много надо будет пересмотреть. Сами понимаете…

Ройзман, умудренный опытом общения с подобными лицами знал, в чем находится ключ к пониманию. Из нагрудного кармана он достал небольшую пачку денежных купюр и положил на стол перед дамой. Та, будучи тоже не дурной, взяла деньги и пересчитала. Глаза ее озарились.

- Вы уверены, что хотите и сможете воспитать достойного гражданина? Ведь это огромная ответственность. — убедительно кивнула Анастасия Львовна.
В кармане у Ройзмана лежал золотой кулон, который тот сделал для дочери. Старик дрожащими, но уверенными руками, достал его и положил туда же, куда и деньги. Директор была немногословна.

- Что ж. Я в вас уверена. Забирайте Павлушу сейчас.
Женщина довольно сложила руки.
Ройзман стоял у входа в здание. На него с надеждой смотрели детские глаза через грязные стекла. В этих маленьких глазках отражалась та боль и безнадежность, которую, порой, не увидишь во взрослых глазах. Измотанные голодом, злом и безразличием, дети продолжали бороться, продолжали жить.

Дверь детского дома медленно и со скрипом открылась. Худенькая нянечка с маленькой сумкой вывела мальчика.

- Деда! — крикнул Павлик, быстро и радостно побежав к Ройзману.
Паша со всех сил плюхнулся на него, обнял за шею изо всех сил.
- Деда! Не оставляй меня! Пожалуйста, деда! — плакал парнишка.
Ройзман не сдержался. Глаза его стали мокрыми. Он прижал мальчика к себе с силой и заботой.
- Я тебя никому не отдам. Никому тебя не оставлю, родной. Не бойся.
Ройзман забрал у нянечки сумку, попрощался и взял внука за руку. Нянечка смотрела им в след, пока те не скрылись в снежной белизне.

Впервые за столько лет детский смех озарил дом часовщика. Везде горел свет, слышались топанья. В сумке Павлика была всего пара игрушек. Маленький мишка и деревянный солдатик. Вещей было тоже не так уж много. Золотого кулона Даниил Моисеевич совсем не жалел. Это не такая большая плата за такое огромное счастье.
Вечером пришел Либерман. Он увидел Павлика, обрадовался и спросил:
- А Сара где?
- Сары больше не будет.

За ужином Паша уплетал суп за обе щеки. Ися и Ройзман пили чай с пирожками, которые Либерман испек полчаса назад. Часовщик поведал Исааку всю историю. Тот внимательно выслушал учителя.
- Может правильно сделала? Почему вы не уехали отсюда? Столько людей со свету сжили. А там нет этого. Там живут.

Ройзман поставил чашку на стол.

- Когда евреи ушли из Египта, Ися, Египет рухнул. Что от него осталось? Руины, пирамиды, мумии. Где его величие? Нету. Все провалилось, когда ушел народ наш. Вот и отсюда когда уйдет жид, рухнет все. Каким бы оно ни было. Еврей не бежит с родного места, словно крыса с тонущего корабля, нет. То, что бежит — мусор безродный. Где родился — там твой Иерусалим. Живи и делай его лучше. Вот и все.

Павлик лег спать. Часовщик проводил Либермана и тоже уснул. Исаак встретил мать с работы. Дома он вспоминал отца, как уводили соседей и те больше не возвращались. В голове крутились слова Ройзмана, снова и снова. О том, что Ися не покинет эту страну, он не сожалел. Если так есть, значит так должно быть.