Бабанин : Кольцевая.

Кольцевая


Вагоноважатый нажал на клаксон, и от громкого свистка я проснулся. Сколько я проспал? Может, час, может жизнь. Впрочем, неважно – мой календарь оканчивался, и трамвай подъезжал к конечной остановке. С каждой остановкой пассажиров становилось все меньше: что поделать, их календари окончились чуть раньше. Выходящие окидывали печальным взглядом вагон, как будто видели его впервые, и стояли неподвижно в ожидании полной остановки. Некоторые, прежде чем вакуум успевал их вытянуть из вагона, махали рукой, но этот жест никому не предназначался конкретно — большинство пассажиров спали, устав от долгой и нелегкой дороги.

На ступеньке передо мной, готовясь к выходу, стоял наш бургомистр. Поймав мой сочувственный взгляд, он печально улыбнулся, наклонился и заговорщически прошептал в самое ухо: «Вы видели, кто вагоноважатый? Нет? А вы присмотритесь, у вас еще есть время. Ведь это же сущая..!». Он не успел произнести ничего более: дверь открылась, и его вытянуло наружу. Если бы за окном можно было что – нибудь разглядеть, но там была кромешная тьма.

Я придвинулся на самый край сиденья, чтобы рассмотреть получше вагоноважатого. В короткие вспышки света от искр в проводах ничего не удавалось разобрать, но это был либо ребенок, либо карлик. А, впрочем, не все ли равно, кто управляет трамваем? Важно другое: пассажиры могут ехать только в один конец и никому не дано вернуться обратно. Вот уже сошли на очередной остановке тамбурмажор и капельмейстер — они и при жизни были неразлучны. Выскочила, будто вспомнив, что ей надо в другую сторону, молодая парикмахерша с разбитым в кровь лицом; вежливо пропуская вперед мертворожденных детей, вышла наша пожарная команда в обгоревших комбинезонах. Люди выходили по одиночке и группами, взявшись за руки, и самостоятельно, без чьей – либо помощи. Совсем скоро я остался один, но, признаться, мне совершенно не было ни одиноко, ни страшно — такой уж этот маршрут, и все его остановки мы знаем наперед.

Ничего не различая за окном, я почувствовал, что трамвай решительно разворачивается по кольцу. Мне стало как-то не по себе: а где же моя остановка?! Может быть, я ее проспал? Почему мне никто не подсказал, не толкнул, не разбудил? Почему я не почувствовал ее сам, как это делали другие пассажиры? А, может, кто-то вышел на моей остановке, лишив меня тем самым моего вечного пристанища? Должно быть, этот человек поступил бесчестно…

Развернувшись, трамвай остановился, и стало тихо, как никогда не бывает. Может быть, это и есть моя остановка? Подойдя к выходу, я стал терпеливо дожидаться открытия дверей, но — тщетно. Я постучал в окошко вагоноважатому. Дверь открылась: на пороге стояла, протирая запотевшие очки от астигматизма, девятилетняя девочка со всеми признаками болезни Дауна. Немного смутившись, я спросил: на каком основании я вынужден остаться здесь, хотя мое место там, за окном? Странно, но я произнес это, совершенно не услышав свой голос, и, тем не менее, она меня услышала и так же беззвучно ответила, что по поводу моей остановки она не получала никаких распоряжений. Я обозлился и спросил, кто же отдает эти дурацкие распоряжения, но она не ответила ничего, лишь беззвучно рассмеялась мне в лицо страшным смехом больного человека с беззубым ртом.

Дверь захлопнулась, и через мгновение трамвай тронулся. Мне ничего не оставалось делать, как занять свое место и рассматривать входящих на остановках пассажиров. Все они были на одно лицо: младенцы с красными морщинистыми тельцами и со смазанной зеленкой обрезанной пуповиной. Правда, иногда заходили и мертворожденные с почерневшими губами и зелеными клеенчатыми номерками на запястьях, но их выгоняли из вагона на первой же остановке. Они неохотно покидали вагон и изрыгали проклятия вслед нам. Но их еще можно понять…

А однажды вошла Ты. Просто вошла и села напротив… В ушах у тебя были сониевские динамики, а во рту – много непроизнесенных слов. Ты читала «Единственную» Ричарда Баха, а я плакал от бессилия и страха. Через две остановки ты вдруг кинула томик Баха в окно, выдернула наушники, расстегнула плащ и подошла ко мне: «У нас будет ребенок! К тому же, я тебя..!».

И мы стали счастливы.