Алкаш Алкоголиков : Порчак.

«Тварь ли я дрожащая…» — злобно думал Федор Михайлович. Он хотел есть и мерз. Пароход, везущий его на родину, нещадно качало. «…убить и обокрасть. Или просто убить. Особенно кого-нибудь сытого», — ненавидящим взглядом Федор Михайлович вперился в толстосума, пьющего коньяк в обществе красивой блондинки в зеленом платье на прекрасное тело. Она почти все время молчала, играя легкой улыбкой. Ее спутник закурил сигару, помещенную между бородкой и усиками, и поправил очки в тонкой золоченой оправе. Неожиданно у Федора Михайловича исчезла злость на них. Он решил, что они неплохие люди, только состоятельность их слегка испортила, наложив отпечатки. И переключился на других пассажиров. Через какое-то время его внимание привлекла пара мужчин, неторопливо вкушающих ужин. Постарше был лыс, усат и побит оспинами. Младший – здоровенный лоб под два метра, гладкий и, очевидно, тупой. Но в лице старшего было что-то звериное, хищническое, такое, что даже встречаться с ним глазами было неприятно, не говоря уже о попытках ограбить. Взгляд младшего был лохмат, как голова собеседника. Так же на Федора Михайловича как-то смотрел последний Франклин при прощании.

Рядом раздались истошные крики: смуглого, курчавого хлюпика с бакенбардами выкидывали за борт крепкие парни в оранжевых жилетах.

— Валёк, все они – фраера, — говорил тем временем лысый тупому, — но есть фраера полезные, как курочки, несущие золотые яйца, Костян, например. А есть пустые, которых только и можно, что подставить. Выпотрошить и выкинуть. Чисто бройлеры.
— Да я понимаю, Никита, но этот хрен моржовый, Гольденман, совсем оборзел. Башлять не хочет, охрану нанял из бывших ментов, на бронированном «Вольво» ездит. Эта курочка уже перестала яйца нести, пора ее потрошить!
— А как ты его выпотрошишь, Валек?
— Как? Замочить, а контору его забрать. И всё остальное забрать. Хаты, дачи, тачки.
— Ага. И любовниц. С конторой ты что сделаешь, — продашь? Кому? Или сам рулить в ней будешь?
— Может, и сам порулю. Не тупее некоторых, — сказал Валёк с сомнением в голосе.
— Шума много будет, если его завалить. И на эту фирмУ найдутся желающие, покруче нас с тобой.
— А ты что думаешь, Никит?
— Я так меркую, что надо Гольденмана уму-разуму поучить. Нельзя нам его отпускать, и потрошить нельзя. Большие бабки в общак идут, — братва не поймет.
— Так он же сейчас совсем платить отказался! Это — братва поймет?
— Это – поймет. Фраер вырос, почувствовал себя крутым, забыл, где живет и кому обязан. Такое со многими происходит. Банкир наш, Костян, тоже периодически зарывается. Приходится его в себя приводить. И напоминать, чьи он деньги в своем банке считает, ростовщик хренов. Помнишь, как ты его… — лысый хрипло рассмеялся.
— Ага, — заржал и тупой.
— За топор схватился, обухом пепельницу на столе расколол. Кричишь, такой, что сейчас и ему кочан располовинишь.
— Тогда еще его секретутка новая вбежала на крик, дурочка….
— Лизка-то? Ага, прибежала. К тебе под горячую руку подвернулась, ты на нее топором замахнулся, — глаза кровью налитые. Она еще в обморок упала, помнишь?
— Как такое забыть?! А я ведь хотел тогда ей реально долбануть. Чтобы Костян понял, что шутки кончились. Я уже прикидывал, как рубануть, чтобы мебель не испортить и ковер не испачкать. Если б она не упала, то я бы ей помог, — Валек зашелся смехом.
— Сильная тема, ага. Костян тогда так обтрухал, что дал больше, чем хотели.
— Ссыканул банкир, да. Ох, как мы потом на эти бабки в Тунисе оттянулись, — тупой мечтательно закатил глаза.
— Ссыканул, верняк. Потому что фраер должен знать свое место. И Гольденману мы про его место скоро напомним!

К бронированному «Вольво» подъехал мотоциклист и положил на крышу сверток. Хотел отъехать, да не успел, — рвануло. Никто не выжил.

После Федор Михайлович случайно узнал, что Никитос ненадолго пережил Гольденмана — рак. А Валек куда-то прибился. Или его прибили. Движения пешек записывают только в шахматах.

И при всей своей любви к сладкому, мармелад Федор Михайлович с тех пор не ел. Как-то брезговал.