bjakinist. : Букер-2012: Сон наяву

(Дмитриев А. Крестьянин и тинейджер: Роман. — М.: Время, 2012. — 320 с. — (Серия «Самое время!»)

Несколько лет назад я прочитал «Поворот реки» этого автора. Память честнее даже и совести: она оставляет лишь подлинно ценное. Так вот, от той книжки в ней осталась поэтически увлеченно переданная атмосфера провинциального городка (кажется, южного) и изумительно тонкая, набоковской лепки-клёпки сцена первого сексуального опыта лирического (или какого уж там, бог ты мой, не помню?) героя.

Увенчанный Букером-2012 новый роман Андрея Дмитриева убедил меня еще раз: главный синоптик в нашей литературе/ беллетристике на сегодня — он. В том смысле, что передать-создать атмосферу он мастер отменнейший. Ты прямо-таки окунаешься в облако русской деревенской жизни, то душной, то снежной, а в июне вполне еще сыроватой, требующей протопки избы. Тебя подкупает обаяние этих «простых» людей, в сущности, милых и добрых, хоть и назойливо порой простодушных, а порой и опасных, потому как и себе на уме, и импульсивных. Автор добивается того, чего добивался почти любой русский классик: этих людей не просто жалеешь, но и уважаешь, и любишь.

И первую треть романа проживаешь на одном дыхании, думая: «Вот она! Возродилась!» (я о классике). Тем более, сам автор весьма ощутимо использует ее коды, архетипы.

Первой вспоминается «Капитанская дочка», конечно. Тот же сюжет: дворянский (в данном случае — столичный) недоросль волей судьбы окунается в самую гущу народной жизни. 19-летний москвич Гера спасается от улова-призыва в далекой деревеньке, где и живет-то один человек: крестьянин Абакум Панюков, работящий до одури, непьющий (потому как предки его староверами были), одинокий, ибо влюблен в чужую жену, а она пьет — и не потому Саня пьет, что дура набитая, а это он, своими руками, разрушил возможное счастье и толкнул ее на путь самоизведения.

Почти благостное и сонное деревенское существование таит в себе массу трагедий, «ужасов», как впрочем, полна своих «ужасов» и московская вроде такая сыто продвинутая, комфортная жизнь. Судьбы Геры и Панюкова во многом зеркальны: и тот и другой оказываются вершинами любовных треугольников, и это обстоятельство (треугольники) гробит первую Герину любовь, доводит до смерти возлюбленную Панюкова.

Правда, основные любовные страсти разворачиваются уже во второй половине романа, когда читатель немножко пообнюхался в созданной автором атмосфере, надышался ею и стал качать свои, «плеть» (это слово в романе заменяет более грубое), права. И простил бы он, и понял бы он то, с какой несколько назойливой очевидностью писатель зеркалит судьбы своих столь внешне непохожих героев. Но мелодраматизм иных сцен, но иные спецэффекты, почерпнутые чуть ли не из сериальных штампов… Небольшой, в сущности, текст создавался четыре аж года (2007 — 2011), и эти родимые пятна (а заодно и явные несостыковки в характерах: «не любящий читать» Гера таки осилил Данте!) — все это досаждает порой, как предательство. Но может, это такая авторская самоирония?..

Впрочем, текст столь подкупающе кроток в главной, неистребимой своей интонации, что я готов и на это вроде закрыть глаза. Ах, Дмитриев — просто лирик, он творит свой мир, тем паче, что, кажется, в одном из эпизодов вывел и себя любимого… Даже эта его полулукавая оглядочка на возможную (теле?)экранизацию — бог бы и с ней… Зато перестаешь быть офонаревшим от свежего воздуха дачником и начинаешь, наконец, обращать внимание на «смыслы».

Они вроде просты здесь, как квашеная капуста. (Но и квашеная капустка при таком количестве выпитого Герой и другими (кроме Панюкова) героями — тут весьма, весьма актуальна и в жанре).

Итак.

В свой маленький роман Дмитриев умудрился запихнуть большой кусок нашенской жизни за тридцать последних лет, предоставив своим персонажам право посильного выбора, который дало «русиянам» время, и обозначает основные, так сказать, «тренды» эпохи. Друг Панюкова Вова срывается из деревни в Москву и становится «деловой колбасой», хотя счастья вроде бы не находит. (Кстати, автор довольно долго дразнит читателя гомоэротической составляющей в отношениях двух одиноких сердец — Вовы и Панюкова, но по фирменной своей расхлябанности прямого ответа не дает; и вообще он же «классик», традиционалист). Возлюбленная Геры Татьяна явно (дается намек) дрейфует в направлении борьбы с «этим» государством. Душевное равновесие Панюкова разрушает Гера, уев его подневольным, крепостным, по сути, положением в отношении местных сил, слав и властей. Панюков срывается с места (бежит) в Москву. Сам Гера, как он ни прятался, оказывается на броне танка, в конце концов, бог знает, на какой сегодняшне-завтрашней, черт бы ее прободал, войне.

Финал романа символичен. Гера возвращается в деревню, где станет типа как крепостной Панюков на время (и армии не избежит), а Панюков идет в город, где хоронят сейчас (а он почему-то не знает, хотя все всё здесь про всех знают) его Санюшку.

Налицо символический «реализм», где произвольные смысловые ходы автора не требуют и тени жизнеподобия.

В этом Дмитриев остается верен традиции русской классики, которая обожала кормить читателей утопиями, сказками — в сущности, ради «идеи» насиловала действительность.

И не поэтому ли несколько раз в романе повторяется нехитрая мысль: «В этой стране уже ничего не будет», с. 278.

Итак, прозрачно-светлый роман Дмитриева — об изжитости русской жизни и русской истории, «как бог нам ее дал» (А. С. Пушкин)?

Я бы назвал эту вещь сном о России (с явными огрехами в чисто беллетристику). А уж верить ли снам — каждый решает сам.

7.02.2013