ГринВИЧ : Придурки 2

зачин litprom.ru/thread51241.html

***

Пил Леонардо быстро, не мучая глотку – водка, предполагал Шамбала, нерушимою каплей упадала в желудок, там разбивалась о дно и стекала по стенкам холодными струйками, впитываясь. Никаких вариантов, ибо все, что делал и говорил Леонардо, привыкло быть точным и окончательным, как бы ни возражал Шамбала.
Была выпита третья, атмосфера смягчилась. На стол с собеседников размагниченно сыпался мусор — перхоть, домашняя пыль, скорлупа; Шамбала прекратил переваривать лом, холодивший его пищевод, обрел равнодушие и впервые спросил:

— Так ты по УДО?
— Сбежал, — и Леонардо заржал, пугая газель — собутыльника, — а ты, Шамбала, не изменился. Помнишь, каким хулиганом ты был, а, Шамбала?

История вторая.

Дело случилось в мороз, после того, как все же – все же! выпал в Веселом Поселке снег. Вовсе не так, что слегка забелил городское дерьмо, а плотно, уравняв проезжую часть и поребрики, могилы и памятники, арматуру – атрибут непременный ленинградских дворов – и ту завалило, и синие облезлые лавочки. Сгинуло все, что торчало из земли не по делу.
Ночи шатало метелями, густо, слоями укладывая — на удивление расчетливо; хитро схватывалось с утра морозцем. К рассвету стихало; заводясь низовым сквозняком, заметало последние плеши — дни же стояли студеные, мутные, и солнце уныло пыталось в дымчатом, вроде бы, небе.
В Ленинграде наступила деревня, и все потому, что люди из спальных районов добыли откуда-то валенки, серые, старые – где хранятся такие, не помнит никто, но всегда обнаруживает, если приспичит.

Валенки ставят у выхода, их надевает любой, отправляясь куда-то поблизости; и если не лезет при этом в грязный от талого снега троллейбус. В валенках можно вразвалку хрустеть до ларька, в магазин, в детский сад и на почту, еще черт знает куда, повстречав два десятка таких же, и даже с санями. Сообща протоптать краткий путь, не зачерпнув через край, перекинуться все-таки словом – деревня ж, да и личность знакомая, вроде.

Мужики у гаражей жгли костры из поддонов, говорили про Путина и праздник жестянщика, пили из банок – « не поеду сегодня, не чистят нигде ни хера» – от костров вдоль высоток полз деревянный дымок, будто печи топили, и глухо брехали собаки.
Приближались каникулы, и Шамбала появился для физики, которой у Леонардо и не было вовсе, и зачем было списывать, если в четверти точно трояк? Осознавать в одиночестве получалось тоскливо, и Шамбала, надев именно валенки, явился к товарищу, не зная пока ничего.
Момент неудачный, просек Шамбала, чуть было разувшись – Леонардо сидел перед включенным немым телевизором и размышлял.

— Я вот тут думаю, — сказал Леонардо без всяких преамбул, — Винник Серега мне должен, потом они в Московский переехали. Но скажи, Шамбала, куда девается долг, если чел переехал с района? Правильно, Шамбала, никуда.
— Никуда, — подтвердил Шамбала. – На фига давал?
Леонардо грыз худых леденцов; обдирал им присохшие клифты зеленого цвета с нарисованной грушей, а тельца забрасывал в рот – там уже корчилось штуки четыре, сосчитал Шамбала. Настрой Леонардо имел деловой, что вызывало предчувствия.
— А сколько он тебе должен, — снова спросил Шамбала, заранее тоскуя, — и когда это у тебя деньги были.
— Пять тыщ, — многозначительно сказал Леонардо, исключив недоверие, — с третьего класса натикало. Я с процентами посчитал. Представляешь, как можно зажить? На пять тыщ!
Шамбала заморгал, припоминая Серегу – кажется, это тот высоченный чувак, из одиннадцатого. Пару раз Шамбала отдавал ему мелочь, всегда безвозмездно.

— Если разобраться, он всем должен, — сказал Шамбала. – Я тоже могу посчитать, толку-то. Где его искать, во-первых, он, небось, в армии. Во – вторых, он пошлет, если че. Табло тебе ка-ак включит, неделю будешь мигать.
— Никого искать не надо.
Шамбале стало ясно, что мысль уже яростно пучит леонардову сущность, прорастая стремительней любого гриба. В такие моменты Шамбала замирал, ожидая рождения идеи, точно он сам был рожеником, а не простым акушером. Состояние – что, блин, опять? – было самым ужасным и тягостным в чувствах Шамбалы к Леонардо, и скорее бы настала развязка, думал он каждый раз, может, и не придется ничего взрывать.
— Машину заберем, — без леденцового хруста сказал Леонардо, — видел шестеру дырявую? У детской площадки второй год стоит.
— На Большевиков?

— На Большевиков. Это бати его тачила, к тому же без номеров. Надо только до разборки дотолкать, деньги там обещали.

— Не, — сказал Шамбала, — мать меня убьет.
— Само собой, — и Леонардо расцвел неоднозначной улыбкой. — Ты тут вообще ни при чем. Сам все сделаю. Самое трудное из дома свалить, остальное ерунда.


Решили в субботу, в четыре утра – тихое время, когда засыпают менты и залипают на хатах активные гопники. У кособоких ларьков исчезают гонцы, светлая набережная облегченно безмолвствует, отдыхая спиной: с четырех до семи субботы в Веселом Поселке — ни машин, ни людей, святая сиеста, четкий режим. Сон-тишина, и вообще перемирие. С собой Леонардо взял молоток.


**


«Шестерка» росла у обочины, в одиноком сугробе, странно смятом с багажника.

— Вовремя мы, вовремя, — запричитал Леонардо, прорубаясь к окну молотком, — вишь, люди тоже присматривались, номера проверяли. Не мы, так другие, что деньгам пропадать, не ссы, Шамбала. Счас дотолкаем, утром сдадим, все нормально будет.

Примерзшую дверь отодрать не смогли, слишком громко, страдал Шамбала, может, не будем? А она поедет? На одних дисках, вон, стоит…

— Лобовое почисти, — приказал Леонардо, ныряя в машину через разбитое окно. Стащил с ручника, попробовал руль и вылез обратно. – Сзади толкай, — посоветовал он. — Че стоишь-то, раскачивай! Погнали!
Погнали не сразу, с трудом отодрав уж приросшую к месту машину – Леонардо толкал впереди, чуть подруливая, Шамбала налегал — валенки упирались в колени, оказавшись совсем неудобными, и вспотевшего Шамбалу то и дело прокручивало на алмазно подмерзшей дороге, и роняло на стучащий багажник.

Минут через пять они все-таки приноровились, разогнались, пробежав перекресток, не переждав светофора – проспект лежал восхитительно белой, свободной и мерцающей трассой для них, бобслеистов возле ржавого боба.

— С баблом! – закричал Леонардо, — будем, Женька, с баблом! Четкая же идея! Главное, что просто все в этом мире, деньги, они под ногами валяются. Видишь, как просто!

Леонардо болтал без умолку, хоть и задыхался от тяжести, был прекрасен и влажно взлохмачен. Он зорко следил за тенями пятиэтажных домов, откуда мог выпасть случайный свидетель; кроссовки Леонардо буравили лед на дороге, тонкие руки неожиданно мощно толкали железо — Шамбала пыхтел сзади, потея и не слыша почти ничего из того, что кричал рулевой. Вдобавок он треснулся – сильно и несколько раз, все из-за валенок! — о багажник, и колено болело.

— Сколько еще, — простонал Шамбала, — целый километр уже пилим! Где твоя разборка уже, заколебался грести.
— На Новоселов, сказал же.
— Где?! Ты че, охуел?!
— Три километра всего! Я считал!
- Да пошел ты! – проорал Шамбала. – Мы туда только утром дойдем! У меня мать в семь встает, в любой день!
— Да успеем, сказал же!
— Да я заебался толкать, заебался бежать, и у меня нога отнимается! И вообще, — психанул Шамбала, — это все воровство.
Он размахнулся и с сердцем ударил по крышке багажника:

— Зачем только я согласился!

— То есть,- сказал Леонардо, — дальше ты не пойдешь и от доли отказываешься? Я тебя правильно понял?
Шамбала не ответил – он оказался невидимым, а все потому, что каким-то неведомым образом у шестерки открылся багажник.
— Ку-ку, Шамбала, я спросил. На фига ты его открыл? Я тебя не повезу, не проси.

Но Шамбала не ответил, так, как он делал обычно – орал, нагнетал – произошла тишина, и Леонардо прислушался. Он не любил слова «нет» и частенько гнобил Шамбалу, если тот кочевряжился. Но сейчас было что-то не то, и он выпустил руль. Необычно.

— И-и-и-и-и, — расслышал он тоненький писк, — и-и-и-и…и-и-и-и…
Когда Леонардо подошел к неподвижному Шамбале, тот стоял и таращился вглубь, подвывая. Леонардо хотел было нагнуться, чтобы рассмотреть, но его сразу отбросило.
В багажнике, плотно забив собой ржавые щели, страшно согнувшись в последнем движении, молчал человек.
Голова была вывернута прямо на них, а глаза человека, лишенные жизни, казались блестящими, но никуда не смотрели.
— Ебануться, — только и смог Леонардо. – Вали, Шамбала. Ты не видел ниче. Ты вали.

И Шамбала побежал.


туби кантинид