Сева Грей : Что осталось после нас

Приставь тебе дуло пистолета к голове — и вряд ли ты сможешь ответить на такой вопрос:
- Что останется после тебя?
Данила Белов по прозвищу «Мерчендайзер» тоже не смог. Хотя его именно так и спросили. Кто-то зашел сзади, и холодная сталь глушителя прикоснулась к затылку Данилы.
- Не знаю, — ответил Данила, ощущая в пальцах легкую дрожь. — Ничего, наверное.
Встречного вопроса он задать не догадался. Да и некогда было. Пришло время думать о душе.
Жизнь Данила прожил выдающуюся. Родился в восьмидесятых годах в городе Херсоне, тогда еще Украинской Советской Социалистической Республике, молодой, несмотря на почтенный возраст. Детство его прошло среди гагаузов и молдаван, среди баштанов и рынков, где дедусь Хрол, старый пропойца и оголтелый кулак, подрабатывал себе «к пенсии». Здесь Данила научился продавать гнилой арбуз за «свижый», обсчитывать наивных туристок и стучать по зеленым головкам так, чтоб звенели. И сразу всем становилось понятно — торгаш из Данилы получится великий. Потом грянул гром, и Данила ринулся в ближнее зарубежье — Турцию — с емкой полипропиленовой торбой. Так началась челночная глава в жизни Данилы. Нередко ему приходилось схватываться на турецких рынках с соотечественницами, да не на жизнь, а на смерть. Те припоминали ему дедовы грехи и его собственные шалости. Обещали написать в милицию и рассказать знакомым «бритым». Но Данила был непоколебим и с безучастным видом отпихивал гражданочек от переполнявшихся прилавков. Характер у него был корыстный, интерес он имел к деньгам и, реже, к женщинам. Предпочитал тех, что выглядели поярче, понаштукатуренней. На вино падок не был, а на наркоманов смотрел с искренним презрением. Были у Данилы друзья — милиционер участковый и рыночный, еще сосед Саша — худенький интеллигент, учившийся в местном педагогическом вузе, а также, безусловно, барышни с Данилиной и соседской улицы. Барышни умели свистеть двумя пальцами и называли его Даней. Он угощал их заграничными сигаретами и предлагал прокатиться на стареньких Жигулях, которые достались в наследство от отца — пропавшего без вести аквалангиста. Старушки во дворе шептались, что был он вовсе не аквалангист, а вовсе даже рецидивист, и не утонул в Железном Порту, пытаясь сфотографировать подводную фауну, а до сих пор тянет где-то лямку или шляется по малинам. Данила в вопросы семейные не вдавался, сказала мать — аквалангист, значит, аквалангист. С годами Данилу перестал удовлетворять локальный характер его удач, и он решил открыть бизнес. Войдя в партнерство с человеком, который, по существу, не обладал ни стартовым капиталом, ни коммерческим чутьем, однако в совершенстве владел искусством самбо и десятком-другим уважаемых людей в окружении, Данила претворил свои планы в жизни и открыл коммерческий ларек. Прибыль была по тем временам значительной, но Данила решил не останавливаться на достигнутом. Еще шаг — и ларьков стало три, а уважаемого человека заменил другой, более уважаемый. А следующий шаг пришелся уже на двухтысячный год от рождества Христова. Данила собирался открывать собственный заводик по производству ликеро-водочных изделий, потому что именно этих изделий требовал страждущий социум. Однако Данилу остановил ствол пистолета в его собственном подъезде и короткий, но очень глубокий вопрос:
- Что останется после тебя?
- Не знаю, — ответил Данила. — Ничего, наверное.
- То-то же, — сказал чей-то голос за спиной. — А зачем тогда жить? Если ничего не останется.
- Чтобы жить, — пожал плечами Данила. — Меня не спрашивали, когда рожали.
- Тогда я тебя избавлю от страданий, — безо всякой угрозы предложил голос.
- Зачем же, — опешил Данила. — Ты лучше бабку Дусю застрели. У нее ридикулит, говорит, что жизнь — сплошное мучение.
- Острить вздумал? — пригрозил голос. — Застрелю я тебя, как пить дать, застрелю, если не станешь на путь истинный.
- Баптист, что ли? — хихикнул Данила и одернулся, когда глушитель больно стукнул его по затылку.
- К завтрему хочу видеть, что ты живешь для чего-то, — заявил голос. — А если вздумаешь смыться, то я тебя из-под землю достану, животное ты этакое.
- Стреляй сейчас, срок уж больно мал.
- А это не по православному, — констатировал голос и Данила услышал удаляющиеся шаги.
- Пронесло, — рассуждал вслух Данила. — Ну ладно, завтра возьму с собой кого из братвы, и не сюда поеду, а к Ленке Брюховецкой. Пусть попробует… И откуда столько хмырей развелось? Кругом одни сектанты, мракобесы, маньяки какие-то. А если бы и правда пристрелил? Кто бы завтра ордер получал на застройку?
К Ленке Брюховецкой Данила не доехал и братву вызвать тоже не успел. Наутро в машине его кто-то больно схватил сзади за горло и спросил:
- Ну, чего удумал?
- Ничего, — прохрипел Данила.
- Тогда не обессудь.
… К вечеру участковый опрашивал соседей, но никто ничего не слышал и никого не видел. Только старый дед Сердюк шептал на ухо милиционеру:
- Его какой-то душевнобольной спрашивал, в маске черной, с пишталетом — какой в твоей жизни смысл? А тот говорит — нету смысла. А и вправду, какой тут смысл — водкой работяг травить? Поделом...
- Ага, — безучастно кивал участковый. — Так и запишем.
Двор опустел, крапал мелкий апрельский дождик, лаяла бездомная Шаля, было слышно, как Сердючиха безжалостно хает деда:
- К чертям им твои показания сдались? По заседаниям затаскают! Ой, накликаешь беду, черт старый...
- А я чего, я ничего, — оправдывался дед.
В арке стоял немолодой мужчина с желтоватой от никотина бородкой и усмехался, шепча одними губами:
- Смысл искать надо, паря. Себя надо спрашивать. Да...
- Какая ж иначе жизнь, без смысла-то, — раздался из окошка оторванный от общего контекста спора аргумент деда.
- И действительно, — улыбнулся мужчина. — Никакой жизни.