Yodli : Ермолка.

В полдень мы (Шурик, Федор и я) сидели на балконе киевской хрущевки. Обстоятельно пили пшеничную водку и грустили. Причина грусти была весома: старина Шурик уезжал в Штаты развивать капитализм. Насовсем.
Закусывая напиток сельдью, я пытался смирится с фактом, что Шурик, он же Александр Михайлович, неожиданно оказался ни кем иным, как Аароном Моисеевичем, махровым евреем. Причем уже обрезанным.
-Так было нужно, пацаны. -оправдывался виновато Шурик. -Традиции.
-Долбоебизм. — резюмировал Федор. — У тебя, Шура, и так член маленький, так ты его еще подрезал, идиот.
-Я же только крайнюю плоть… хотите покажу? — Шура взялся расстегивать ширинку.
-Тьфу, бля! Застегнись, извращенец. — Я отшатнулся от вчерашнего друга. — Будешь неграм свой огрызок показывать. Нашел зрителей, йопт… и так водка в горло не лезет.
-Да-а-а, вот так дружишь сто лет с человеком, а он, падла, оказывается евреем и съебывает в Америку. -Федор налил еще по стаканчику. На каждом стакане была бумажечка с надписью «glass». Федя реально горевал: предстоял экзамен по сопромату и надежды на Шурика теперь рушились. — А че не в Израиль?
-Израиль? Ташкент для нищих. — Шурик отворил холодильник с приклееной на него бумажечкой «refrigerator» и достал еще один флакон водки. — Девяносто первый год на дворе, пацаны. Там нашим делать нехуй. К тому же у меня предки -отказники с семидесятых. Вот, только сейчас разрешение получили.
-Двадцать лет ждали?
-Ага. Не любят нас здесь. Щемят.
-А жить на что будете? Будешь там, как пупок на собаке: вроде имеется, но бестолку. Кому Вы там нахуй нужны, жиды сырецкие?
-Валдис, блять, у меня бабушка — известная партизанка.
-Куртизанка?
-Партизанка. В боевом отряде она фашистов вроде тебя уничтожала… -захмелелый Шурик достал из картонного ящика семейный альбом. На альбоме была бумажечка «album». Нашел страницу с фотографией бабушки и сунул мне в нос. Бабка была увешана медалями словно новогодняя елка. — Крошила немцев как сухую кукурузу. У нее орденов всяких — полная шкатулка...
-При чем тут бабушка?
-Не тупикуй, Валдис, америкосы за каждый орден офигенные субсидии дают. Там на ее пенсию могут четыре еврейские семьи жить в шоколаде. Вот так!

Я затосковал по далекой Америке еще больше. Моя бабушка не партизанила в лесах, я не был обрезан и мне, с моим арийским профилем, не светило ходить по Брайтон Бич с выбросом носка. Я оставался в этом криминальном, голодном и задристаном Киеве. Насовсем.

-А вот с обрезанием, Шурик, ты поспешил — не успокаивался Федя. — Че, нельзя было иначе обойтись? Одел ермолку и пиздец. Готовый еврей. Вам чего, будут хуи в аэропорту щупать?
-Хер знает… Кстати, щас ермолку покажу, — Шурик выскочил в комнату и со шкафа, с наклееной бумажкой «cabinet», извлек тоненькую шапочку бледно-зеленого цвета. — Вот, бабушка связала.
-Прикольно. -Я взял ермолку в руки и аккуратно нацепил на макушку. Помотал головой.- Такая легенькая. Даже не чувствуется.
-Дай померяю, Валдис, — Протянул руку Федя. — К твоей балтийской харе она не идет.
-Хы! У нас в колхозе жид нашелся! -Я снял ермолку и нацепил на лысую голову Федору.- Свинья в ермолке это про тебя, Федя.
-В натуре, клево держится.- Федор мотнул головой, пытаясь стряхнуть головной убор. -Стремную шапку тебе бабуля запиздрючила. Презерватив для мозга.
-Не упадет. — сказал Шурик. — Вчера Паця ( Паця — это его братишка младший. Недавно был еще Ростиком) с велика на асфальт ебнулся. Клюв помял, колени ободрал, а ермолка хоть бы хуй — с башки не слетела… Ладно, пацаны, тут такая тема… Я же Вас не просто так позвал… Короче, у меня тут куча барахла в контейнер не влезла. Продавать некогда и некому. В общем, разбирайте, кто сколько унесет. Вон, там в углу… берите что хотите. На светлую память.

В углу стояли стопки книг, перевязанные бечевкой, сломаный магнитофон, швейная машинка, позолотный прес и прочая рухлядь. На спинке стула висел вельветовый пиджак и еще какое то тряпье.

-Ты, Валдис, примешь в дар позолотный пресс. — Решил Федя. И, хотя спорить с ним было, что грести костылем против течения (Федор был гордость института — КМС по боксу), я все же деликатно уточнил:
-На хуя мне позолотный пресс, Федя?
-Как на хуя? — искренне удивился Федор. -Прикинь, между делом говоришь подруге: «Ага-а, надо позолотный пресс вечерком смазать, а то скрипит уже». Звучит?
-Хорошо. -Я приподнял пресс с приклееной бумажечкой «gilding press». Тяжелый, падла. — тогда тебе, Федя, швейная машинка.
-Ебать! На кой хрен боксеру швейная машинка?
-Как на кой хрен? Прикинь, Федор, после спарринга говоришь тренеру: «Эх, щас прийду домой, швейную машинку покручу. Кальсоны дошью»… Клевый «Зингер», бери не выебывайся.
-И пиджак бери. Настоящий румынский вельвет.- Добавил Шурик. — Наташка тебя в нем оценит.
-Оценит… -Федор загрустил еще больше. — К Наташке теперь не пробиться. У нее папаша, Иван Сергеевич, — йопнутый фанатик. Фельдшером на скорой помощи работает. Говорит, мол, пока дочка диплом не защитит, никакой свадьбы… А без свадьбы — никакой ебли.
- Припиздоханый чувак.
- Ебланафт, а не родитель. Я, пацаны, скоро КМС по онанизму стану!
-А ты не сцы, Федор, -поддержал я друга. -Действуй решительно и непреклонно. Иди и женись. Прямо сейчас. Одевай вельветовый пиджак и пиздуй вперед. Маме — реликтовую машинку, папе — левый джеб в еблет, Наташке — руку и сердце. Ты мужик или нет?!
-Во-во. -спохватился Шурик. Кинулся натягивать на Федора пиджак. — И «Зингера» сразу захвати. Типа, приданное.
-А хули! -вдруг взбодрился Федор. От выпитой водки он был и не трезв, и не пьян, а в неком состоянии эйфории. — Шурик в Америку валит и не сцыт. А Наташка, вот она, рядом. Живая. В Новых Петровцах… В натуре, щас поеду и женюсь.
-Вот и молодец. — Я вложил в руку Федора швейную машинку с бумажечкой «sewing machine» и выпнул его за дверь.

Шурик налил еще по стаканчику. Выпили.
-Пошел Федор.
-Красиво пошел...

Опять налили.

-А ермолка где?
-Какая ермолка, Шурик?
-Блять, Валдис, шапка моя еврейская, которую бабушка связала?!?!
-А эта тюбетейка? Хуй зна… Так она на нашем жлобе Федоре осталась.
-В смысле… -новоиспеченный Аарон Моисеевич никак не мог вникнуть в произошедшее.
-В смысле, у него на бритой башке. Твоя ермолка, Шурик, уехала в Новые Петровцы жениться на Наташке.
-Пиздец… долбоеб...
-Не ной, Шура, тебе бабуля новую пошьет… Ну, наливай.

***

В трамвае было душно. Озлобленные пассажиры толпились в дверях, топтали друг другу ноги, ссорились. Зной и жара добавляли накала. Однако, когда в салон трамвая ступил Федор, со швейной машинкой в руке и зеленой ермолкой на макушке, наступила зловещая тишина. Старухи, остервенело кричавшие минуту назад, вдруг молча уступили ему место и, пристроившись у выхода, стали шушукаться. Остальные пассажиры также притихли и вжались в кресла. Хотя внешность у Феди была далеко не хасидская (сломанный нос, узкий лоб и поросячьи глазки), вельветовый пиджак и ажурная ермолка сделали из украинского боксера образ весьма ортодоксального еврея. Машинка Зингера довершала имидж… Вокруг Федора постепенно образовалось обширное пространство. И понять причин он не мог: потные и горячие тела пассажиров городского транспорта сегодня не терлись о него, не били коленями и не ругались. Образовался странный вакуум. На ближайшей остановке большая часть киевлян молча покинула трамвай. Это показалось Федору подозрительным.

Выйдя на Оболони, Федя купил букетик тюльпанов (впрочем, денег с него почему то не взяли) и направился на автовокзал. Там он погрузился в пригородный автобус, курсирующий по маршруту Оболонь — Новые Петровцы. Ермолка цепко держалась на его лысой голове. Пассажиры автобуса, словно сговорившись, глядели только в окна и лишь удивленный водитель изучал Федора в зеркале заднего вида.

А в Новых Петровцах нашего жениха уже ждали. На пыльных ступенях сельского магазина, неподалеку от автобусной остановки, несли свою службу местные самураи. Каждый вечер они отправлялись в деревенский клуб на просмотр немецких фильмов, непрестанно удивляясь сложностям женской анатомии, а знойный полдень потомки генерала Ватутина проводили в обороне рубежей родного села от посяганий случайных самцов. Гришка, Мишка и Колян — всегда нетрезвые юноши призывного возраста, считали своим священным долгом подвергать испытаниям любого приезжего мужчину. С утра они уже успели выбить пыль с инспектора по энергонадзору, который неблагоразумно замешкался у магазина. Затем отобрали портфель у очкастого геодезиста и пощупали лица двух залетных курсантов Суворовского Военного Училища.

Воодушевленный Федор сошел со ступеней пригородного автобуса, как с трапа авиалайнера — пафосно и важно. В его распухшей голове под салатного цвета ермолкой уже сформировалась вступительная речь, где ключевыми посылами были: «позвольте», «имею счастье», " искренне и навеки", а также «благословите».
И теперь, когда он пытался выстроить эти слова в единую смысловую цепь, Федор вдруг услышал чей то голос:
-Хуясе, мужики, какой жидовский крендель к нам закатился! — Гришка, Мишка и Колян оторопели от увиденного. Наверняка, также оцепенел бы Гитлер, если бы к нему в бункер заявилась вдруг бабушка Шурика, известная партизанка, взобралась на стол и насрала на рукопись «Майн Кампф». -Ебать-сосать, поди-ка сюда, петушок ущербный.

Федя недоуменно оглянулся, ищя за спиной «ущербного петушка», но обнаружил лишь воробьев, клюющих навоз. Соединить воробьев и «жидовского кренделя» в логическую конструкцию Федор не успел — в ухо прилетел мозолистый кулак Григория.

В этот момент ермолка показала себя с лучшей стороны. Любая другая шапка, будь то панамка или пилотка, наверняка слетела бы с головы избиваемого КМС по боксу. Однако ермолка даже не шелохнулась. Сидела на макушке Федора словно вареньем намазанная.

Дальнейшие события описывать не имеет смысла. Очевидцы, а это была продавщица Нюра и сельский почтальон, твердят разное. Почтальон убеждает, что «приезжему иудею» потребовалось лишь двенадцать секунд для завершения раунда убедительным нокаутом. А продавщица Нюра говорит, что ожесточенная схватка длилась целую минуту, причем бил их «хасид» машинкой «Зингера» и не по правилам. Как бы там ни было, новопетровская летопись донесла тот факт, что Федор в очередной раз блестяще защитил свой титул чемпиона, усеяв бетонные ступени магазина телами поверженных врагов и мятыми тюльпанами. Путь к даме сердца, Наташке, был свободен.

***

Тем временем семья Харченко была почти вся в сборе: Наташка, сидя на унитазе, щипала пинцетом брови, ее маман — Валентина Петровна — зашивала супругу врачебный халат, а пресловутый Иван Сергеевич, кушал на кухне холодный борщ из эмалированой кастрюли. Не хватало лишь наташкиного брата, Григория. Он был немного занят — возлежал на пыльных ступенях магазина и проклинал заезжего еврея.

Поднявшись на второй этаж кирпичного дома, Федор горестно вздохнул и надавил кнопку дверного звонка.
-Ваня, иди открой! — услышал он из-за двери повелительный голос будущей тещи.
-Иду, Валечка! -отвлекся от поедания борща Иван Сергеевич.

В проеме открытой двери перед ним предстал торжественный Федор — в вельветовом пиджаке и с «Зингером» в руке. Макушку посягателя на единственную дочь сельского фельдшера венчала зеленая ермолка.

-Здравствуйте! — произнес Федя.
-Шолом алейхем… — оторопело протянул папаша. -Валюша, ты портного вызывала? К тебе тут человек с инструментом.
-Я, вообще то, к Наталье… -губы у Федора задрожали. Весь подготовленный текст с красивыми словами бесследно испарился. — Жениться хочу.
-Не понял! — Иван Сергеевич засопел носом и выдвинулся на лестичную площадку. Стал теснить Федора животом. -А ну, пшел отсюда, мерзавец!
-Я это… в смысле… рука и сердце… любовь у нас, — залопотал Федор.
-Я те щас покажу сердце!
-Не кипятись, Иван. -На пороге появилась без пяти минут теща. Валентина Петровна, женщина сообразительная, сразу смекнула, что Федор — парень непростой: проникнуть в этот подъезд еще не удавалось ни одному жениху. Тем более в зеленой ермолке. -Заходите, молодой человек. Поговорим.

***

За обеденным столом было весело: Наташка хихикала, Валентина Петровна утирала глаза от слез, а Иван Сергеевич с неподдельным интересом крутил на пальце ермолку.
-Не падает, говоришь, -удивлялся он. Нацепил ермолку на голову, покрытую рыжими волосами. Потряс головой.- Ох уж эти иудеи… Вечно чего то удумают.

Федор кивнул головой. Рот был его занят снедью, лоб вспотел, а возле уха налился фиолетовый фингал.
-Аха-ха! -заливалась смехом Наташка, — А ты, папочка, вылитый еврей! Видел бы тебя Гришка!

-Блядь, в гробу я видел Ваших евреев! — на пороге появился Григорий. Его левый глаз был обозначен обширным кровоподтеком, а воротник рубахи наполовину оторван. — Поймаю, сцуко, этого петуха пархатого -гребень на жопу натяну! Оп-па! А откуда этот гандон здесь нарисовался?
-Познакомься, Гришенька, это — Федор.
-Хуясе...
-Федор.
-Шо за еботень, нах?
-Ой, Иван, -спохватилась Валентина Петровна, — Ты же на дежурство опаздываешь! Вот, халат здесь, а котлеты я в баночку положила.

Валентина Петровна забегала по комнате, снаряжая супруга в ночную смену. Тот, покряхтев, вылез из-за стола и пожал Федору руку:
-Так и быть. Женитесь. Но! До защиты диплома — никаких детей! Ферштейн?
-Ферштейн. — в один голос пропели счастливые Наталья и Федор.
-Ебануться.- Сказал Григорий наливая себе и Федору по стакану водки.

***

Через пару часов сияющий Федя покидал квартиру кирпичного дома в Новых Петровцах.
-Кстати, а где ермолка? — спросил он и постучал себя пальцем по макушке. -Надо бы Шурику вернуть.
-Ермолка? Что за ермолка… — Наташка оглянулась по сторонам.- А-ха-ха! Так она на папе дежурить уехала! Ой мамоньки… помру-у-у! — У Наташки случился приступ смеха и она скорчилась в судорогах на полу коридора.
-Гы-ы-ы. Вот это тема, я понимаю, — Заключил Григорий. -Похоже, папику пиздец.

***

Дальнейшие события новопетровская летопись не сохранила. Известно лишь одно: Федор и Наташка благополучно живут в браке уже двадцать лет. Шурик уехал в Америку без ермолки и теперь там угнетает негров. У меня до сих пор стоит на шкафу позолотный пресс. А ермолка… Говорят, что видели ее при разных обстоятельствах: мельком на коменданте военного госпиталя, Романе Сидоровиче, казалось порядочном человеке. Потом в салатовой ермолке появился архитектор Чувыкин на рассмотрении генплана Киева и после этого развелся с молодой женой. Затем ажурная шапочка странным образом вынырнула в Теремках на голове майора Мирошниченко, что внесло сумятицу в утреннее построение артилерийского полка. Впоследствии она неоднократно всплывала то на Нивках, то на Подоле, то в торговых рядах Бессарабки… Как бы там ни было, друзья, убедительная просьба: попадет Вам в руки ермолка салатового цвета — отдайте мне. Отошлю ее в штат Колорадо. Шурик будет рад безмерно. Все же память о бабушке-партизанке.
Yodli.