Илья ХУ4 : башня

Под конец одна тысяча семьсот семьдесят четвертого года, от рождества Христова, святым воинством Империи Россейской было подавлено крестьянское восстание. Предводителем смуты сей был вор Емелька Пугачёв. Восставших беглых и бунтовщиков, закованых в кандалы, да колодки по рукам и ногам, тащили в Бутырский замок.
Сам Емельян был доставлен в Москву в клетке, а на монетном дворе закован в цепи. Содержался Пугачев, прикованным в подвале Южной башни. С тех пор, а если точным быть, так с января тысяча девятьсот семьдесят пятого года и повелось называеть её «Пугачёвской».

Сидят здесь и по сей день. Например, в середине девяностых, содержался в Пугачевке известнейший, так называемый «вор в законе», — Паша Цируль. Там-то, собственно, и почил в бозе сей патриарх уголовного мира. От передозировки героином.
Да и многие другие.

Содержатся в башне, среди арестантов так же называемой «кричи не кричи», в основном личности одиозные. Склонные к бунтам и всяческим неповиновениям режиму.
Но речь пойдёт не о том.

В башне всего четыре камеры и винтовая лестница. Тишина гробовая. Зарешеченное окошко одного из цугундеров имеет прекрасный вид на волю, добавляя тоски к итак депрессивному состоянию любого узника башни. Гиблое место. Здесь даже дежурные контролеры, по фене «попкари» или «легасосы», появляются только во время проверок и раздачи пищи. Да и устроено всё так, чтобы свести к нулю всяческое межкамерное общение. Вот уж действительно, кричи не кричи — никто не услышит. А если орать, с того самого, единственного окошка, что выходит во вне, — редкий прохожий обернется. Все знают — здесь еще Емелька Пугачев чалился. И дух его бродит в этих стенах до сих пор. Вот и подвывает.

Порой, когда одиночные карцера в бутырских подвалах переполнены или затоплены, камеры-маломерки башни выполняют роль штрафного изолятора. Вот, как раз в один из таких моментов и посчастливилось вашему покорному там сиживать. Без матраса, в одних трусах, с гниющими ранами на вскрытых руках.

В то прекрасное время на башне занимались уборкой помещений две не то бабы, не то мужичка. Запускали их с утра и вечером. Они, в свою очередь, мыли лестницу и продол. Два гермафродита искуственных. Почему гермафродита, — так потому что у них были и женские груди, и мужской хуй. А искуственные, из-за того, что по рождению и паспорту, являлись они особями мужеского полу. Вот такое вот безыскусное искуство искуственное… Скорее это были трансвеститы, но я тогда не имел понятия о значении этого отвратительного слова. Да мне, признаться, и до сих пор ни к чему это, без сомнений, важное знание.

Так вот, одним тёплым летним вечером, я лежал на полу, под дверью, и вовсю прислушивался к шорохам. Держали на башне меня одного, потому все звуки были до одурения знакомы: цоканье по полам ноготков крысиных лапок, далекий скрип ржавой двери, отголоски дебильного смеха продольного на первом этаже, писк включаемой автосигнализации за окном, и тому подобный белый шум… И, наконец, вот оно! Пришли «эти». По слухам в тюряжке, я, конечно, знал об их существовании. Две биксы с хуями — притча во езыцех. На вид — женщины. Даже, говаривали, симпатичные.
Менты не знали куда их сажать. К мужикам точно нельзя — стопроцентная смерть от разрыва ануса. К девченкам тоже, ведь члены-то остались. А зэчки — народ еще более жестокий и изощренный, чем сидельцы-мужчины. Говорят, для того чтобы попавший в их руки счастливый обладатель пениса мог выполнять свои мужские функции как можно дольше, девчата заматывают яички капроновой ниткой. И уже если не хочется вовсе — «штык» всё равно «на взводе».
Собственно, поэтому только и остались гермафродиты искусственные на бутырке, драить полы в Емелиной башне.


Вобщем, услышал я характерный шум возюканья тряпкой по полу, с той стороны железной двери моей камеры. И выкрикнул:

- Кто тут?
- Это Света, — ответил вполне милый женский голос.
- Мусара на продоле есть?
- Нету.
- Кормушку открой! — браво скомандовал я, уж так хотелось взглянуть на тварь.
- Сейчас...

Немного полязгав замком открыло. Бросив неуверенный взгляд на… неё, понял, — девка-девкой, в платке, повязанном поверх длинных волос, и синем халате уборщицы. Удивился.

- Слышь, эээ, Света… Ты гермафродит, чтоли?

В ответ оно рассмеялось вполне мелодичным и звонким женским смехом.

- Нет. Трансвестит. Почти женщина.
- Охуеть… почти.
- Хочешь докажу?

И, улыбаясь бойко расстегнула халат, продемонстрировав грудь.

- Ебать мой хуй! — удивился я вслух.

В ответ она опять захохотала. И отсмеявшись, молвила:

- Слушай, парень, молодой такой. Симпатишный. Давно сидишь?
- Да не… Год и два месяца.
- Хочешь, отсосу у тебя? — предложила, будто невзначай, — Сигареты, чай, сгущенка, шоколад-там, имеются?
- Не, дура, я ж на киче. — сконфуженно буркнул я в ответ.
- А-а, отрицала типа, ну-ну, — немного потеряв интерес продолжала Света. — Ну, раз так, могу и бесплатно.

Я стушевался. Был слишком молод еще.

- Да иди ты! — отрезал я.

Света опять залилась смехом и захлопнула кормушку.


В тот вечер я, впервые за долгое время, почему-то занялся онанизмом. Знаете ли, долгие дни в тюрьме, без женщины… и всё такое. Ну, вы понимаете. В одиночке, опять же. Да и изрезанные руки, хотя подгнивали от сырости, но заживали, поэтому особой боли от резких быстрых движений правой не было. В грёзах моих царила, конечно же не Света, а одна из моих последних девченок, не помню как имя, но работала она стриптизершей в ночном клубе, помоему на лубянке. Впрочем не важно, это.

На следующий же день Света пришла с Машей. Отворили кормушку, познакомились и немножко поболтали. Как старые друзья. Прости Господи!

Они стали приходить каждый день. Клянусь, мы только разговаривали. И вот что я выяснил: обе попались за разбой. Сначала не хватало на приличные груди. Снимали клиентов гей клубов, клофелинили, а иногда попросту били тяжелым тупым предметом по голове. Наконец сделали себе четыре отличных таких, будь я проклят, сиськи. Стали колоть какие-то гормоны, попутно занимаясь своим криминальным промыслом. А пиписьки всё еще были на месте. И этот факт их, видимо, жестоко и непримиримо огорчал. Однако подошло уже время отчекрыжить отростки, но, как назло, денег не хватало. И Маша со Светой, решили пойти на разбой. Была одна наводочка, на, якобы, зажиточного сутенера. Денег как раз хватило бы на операции обеим по формированию вульв, и устранению пенисов, вкупе с кадыками… Зашли на квартиру к этому сутеру, да и зарезали его к чертовой матери. Попутно прибрали деньжата и всё что было ценного. Золото-бриллианты. Вот на сбыте ценного отчаянных гермафродитов и повязали доблестные сотрудники охраны правопорядка...


В одну ночь я долго не мог уснуть. Много думал. Полная луна почти разжижила мой, и без того жидковатый, мозг. Я решил — навалю одной из них на клыка!

По утру же, разрушив все мои греховно-содомитские планы, в мою обитель одиночества целой толпой вломились сотрудники внутренней безопасности ИЗ 77/2. И вывели меня из себя. Наш конфликт кончился небольшой потасовкой с легким членовредительством, как с одной, так и с другой стороны. Пара сломаных носов и выбитых суставов. Я сам разбитый в понос. После меня опрыскали каким-то составом из балончика, заставив глотать воздух сожженой глоткой, как рыбу выкинутую штормом на солнцепек. Еще разок отпинали ногами, заковали в наручники, по рукам и ногам, — как тех средневековых бунтарей. Ведь ничто не ново под луною. Да и оттащили в «трюм» — как в ту пору назывался подвальный блок одиночных карцеров на Бутырском централе.

...

Ни Свету, ни Машу я больше никогда не видел. Надеюсь, и не увижу.

Бог отвел. Такие дела.