Шева : nothing

Есть слова, смысловое наполнение которых настолько широко, или, наоборот, универсально, что и применяются они так же широко и в самых, что нинаесть, разных ситуациях.
Взять, например, слово «ничего».
- Как дела?
- Ничего.
И понимай, как хочешь. Может — хорошо, может — действительно, ничего хорошего.
Да и что такое хорошо само по себе?
Это — как счастье. Которому трудно подобрать лучшее определение, чем — отсутствие несчастья.

…Парижа Горин ссал.
На самом-то деле не Парижа как такового, а пересадки в аэропорту Шарль-де-Голль. И уж если быть совсем точным – не самой пересадки, а трансфера в терминал F из терминала B, куда они прилетали.
В интернете по схеме аэропорта он разобрался, что прямого перехода из одного терминала в другой нет, добираться из терминала B в терминал F придется на специальном автобусе-шатле, курсирующем между ними.
С учетом малого промежутка времени между рейсами, незнанием французского и плохим, как он его сам определял, английским, задача была выполнимой, но тревожной.
В жизни, однако, все сложилось гораздо проще.
И уже минут через десять, как они с женой попали в здание аэропорта, они ехали в этом самом шатле, отслеживая по светящемуся под потолком салона табло, на какой остановке им надо будет выйти.

…Пассажиров на «их» рейс было на удивление немного.
- Не сезон еще, — подумал Горин.
По окончании посадки салон аэробуса был заполнен где-то на треть.
Горину с женой повезло — два кресла рядом по левому борту самолета, «возле окошка».
Горин посадил жену возле иллюминатора, сам сел возле прохода.
Уселся в кресле поудобней, сунув под поясницу небольшую «самолетную» подушку, заранее застегнул ремень.
Через проход, справа от них по центру салона самолета располагалось четыре кресла, и затем дальше, еще через проход, завершали их ряд два кресла возле другого иллюминатора.
От нечего делать начал рассматривать соседей.
В среднем ряду из четырех кресел рядом с ними расположилась семья, похоже французы, с двумя пацанами лет по двенадцать-тринадцать. Глава семейства тут же увлеченно уткнулся в свежую газету, пацаны оживленно галдели о чем-то своем.
Справа от французов, на местах, подобных тем, что были у Горина с женой, пока был только один пассажир.

Горин случайно бросил взгляд в ту сторону и уже не смог отвести его.
Там, возле иллюминатора, обустраивалась в кресле женщина.
Лет тридцати пяти-семи. С очень красивыми, правильными чертами лица и большой иссиня черной копной волос.
- Итальянка, наверное, — почему-то решил Горин. Уж больно жгучей, агрессивно-откровенной была ее красота.
Как-то так вышло, что когда Горин рассматривал ее, неожиданно она тоже взглянула в его сторону, и их глаза встретились. Она явно заметила, как беззастенчиво, по-мужски, он рассматривает ее.
И она…улыбнулась.
Хорошей такой, флиртующей улыбкой.
И Горин понял, что она поняла, как он ее рассматривал, но отнеслась к этому…Как бы более правильно сказать…Должным образом, что-ли. Или одобрительно даже…
Но он все равно отвел глаза – неловко, черт подери.
Через некоторое время Горин, не удержавшись, опять бросил взгляд направо.
Незнакомка поправляла прическу. Сунув шпильки в рот и высоко подняв руки, демонстрируя при этом соблазнительно гладко выбритые подмышки, она ловко переформатировала свою копну волос в более походный вид. Отчего стала как-то женственней и домашней.
И опять, черт-побери, опять Горин не успел отвести взгляд, и она его поймала на подглядывании.
Опять улыбнулась, откровенно посмотрев Горину прямо в глаза, и неожиданно быстро нагнулась. Будто за упавшей шпилькой.
Под тяжестью налитых грудей низкий вырез ее блузки будто стал еще больше, и в его глубине Горин едва не до сосков увидел большую, но не отвисшую, а, похоже – упругую, красивую грушевидную грудь.
Каких-либо элементов бюстгальтера не наблюдалось.
Когда женщина выпрямилась и игриво взглянула на Горина, у него мелькнула мысль – А не специально ли она наклонялась? Чтобы продемонстрировать грудь? Но тогда кому? Мне?
Горин вспомнил известный анекдот про минет в кинотеатре, заканчивающийся тем же набором слов, и ему стало стыдно.
Он демонстративно повернул лицо налево, к «своему» иллюминатору.

…После обеда народ начал укладываться спать.
Как Горин себя не сдерживал, но время от времени он бросал быстрые взгляды на «итальянку». Будто пытаясь украсть что-то от ее образа.
Рядом с незнакомкой так никто и ни сел, она была одна. Поэтому, подняв подлокотник между креслами, она, забравшись на кресла с ногами, начала устраиваться ко сну, укрывшись самолетным пледом.
Лицом она легла не в сторону иллюминатора, а в сторону прохода, так что Горин мог продолжать любоваться незнакомкой.
А она, будто чувствуя это, подтянула под пледом коленки вверх, так что Горин сглотнул слюну – Эх, взглянуть бы!, а затем, опять поймав взгляд Горина и улыбнувшись ему, как-то неловко повернулась, из-за чего плед скользнул набок.
И Горин увидел и коленки, и бедра, и глубже…

Ночью Горин поднялся в туалет.
В салоне было полутемно, причем, скорее, ближе к темноте. Медленно идя по проходу, Горин вдруг увидел, что навстречу ему движется чья-то фигура. Силуэт человека, похоже — женщины, двигался со стороны хозяйства стюардесс со стаканом воды в правой руке.
Уже на расстоянии в несколько метров Горин почувствовал, это – она. Даже в полумраке он увидел, как она радостно улыбнулась ему. Будто ждала этой встречи.
Проход был узким, и Горин, чтобы пропустить незнакомку, стал боком, прижавшись к правому ряду кресел, и инстинктивно подтянул живот. Незнакомка вроде бы тоже развернулась боком, чтобы они могли разминуться, но сделала это почему-то так неловко, что проходя мимо Горина, буквально «проехала» по его груди сосками своих грудей. Причем, будто для того, чтобы им было удобней разойтись, левой, свободной рукой, слегка приобняла Горина за ягодицы.
Это было секундное прикосновение, но Горин почувствовал его очень отчетливо.
И ее фигура растаяла в полумраке. Будто и не было ничего.
Ни-че-го.
Лишь оставшийся в воздухе тонкий аромат ее парфюма подтверждал их странную, случайную встречу.

Уже стоя в очереди на паспортный контроль, в соседней очереди Горин увидел её. Она, будто почувствовав его взгляд, тряхнула гривной своих волос и, поправляя их, в упор, без стеснения, опять посмотрела Горину прямо в глаза.
И опять улыбнулась.
Своей джокондовской или ботичеллевской блядской улыбкой.
Блядской — в хорошем смысле этого слова. Если так можно выразиться.
Горин тоже улыбнулся ей в ответ.
Но неуверенно, будто стесняясь.
Что ее улыбка предназначена ему.
…Когда подхватив с ленты транспортера свои две сумки, они с женой двинулись к выходу, незнакомки в зале уже не было.

- Да ведь ничего и не произошло – пытался отогнать назойливую мысль Горин.
И не было, да и вряд ли могло произойти.
Не «Эммануэль» же.
Но что-то, напоминающее мимолетный аромат нежных духов, осталось.
Послевкусие, что-ли.
Будто очередной раз прослушал ту, самую душевную вещь Металлики — Nothing Else Matters…