Шева : Я помню чудное

Мгновенье – и он бы уже не увидел её.
Растворилась бы в толпе, как в осеннем желтом покрывале травы парка очередной упавший с дерева лист.
И все было бы по-другому. А вернее – осталось так, как и было прежде.
Но Бог распорядился по-своему.
Значит, так было нужно.
Сразу едва не вскликнул — Ох ты ж черт!
Это была она.
Обожгло, нахлынуло, накрыло волной воспоминаний.
Никого в жизни он так не любил, как её.

Они не виделись год. Без малого.
Вроде бы и достаточный срок, казалось бы, чтобы отпустило, но нет.
Не было такого дня, чтобы он не вспоминал о ней.
Вспоминал по-разному.
То с нежностью. То с болью. То с ненавистью.
И тогда злые, обидные слова так и норовили сорваться с его языка. И, без видимой внешней причины, он становился раздражительным и агрессивным.
- Ушла. Ушла. Ушла, — назойливым рефреном стучало тогда в голове.
И вот – вдруг. Нежданно-негаданно.
Он догнал её. Поневоле залюбовался. Сзади она была так же обворожительна и потрясающе эффектна, как тогда, когда они познакомились.
Даже лучше. Это новое обтягивающее платье, которого он раньше не видел, делало её настолько вызывающе сексуальной и притягивающей, что он даже подумал, что если бы он не знал её, то сейчас и постеснялся бы подойти к ней на улице, чтобы познакомиться.
Догнав до боли знакомую и родную фигурку, он легонько коснулся её руки чуть выше запястья и негромко произнес – Здравствуй!
Она настороженно обернулась, но затем сразу улыбнулась и, самое главное – в её глазах он увидел искреннюю радость от встречи.
- Привет!
- Рад тебя видеть.
- Взаимно.
Дальше он запнулся – с чего начать? После неловкой паузы спросил, как выпалил – Слушай! Ты не очень спешишь? Я бы так хотел…
Он замолчал, потому что как можно было выразить словами то, что накопилось в нем за этот год – огромный ворох чувств, переживаний, горечи, растерянности, сожаления.
Что тогда все так нелепо вышло.
- Знаешь, сейчас я спешу – подруге надо отдать флешку, а потом…я свободна!
Слова «я свободна» в сочетании с паузой перед ними прозвучали двусмысленно, и он неожиданно понял, что она, похоже, так же хочет поговорить с ним, как и он.
И может, не только поговорить..

…Они сидели на летней террасе. Мимо заведения куда-то нескончаемым потоком неслись стар и млад. Но они этого не замечали, потому что смотрели друг на друга, жадно вглядываясь в любимые родные черты и расспрашивая о событиях в жизни каждого за последний год.
После того, как…
Он пил коньяк. Но не пьянел, потому что был счастлив щенячьей радостью, что она рядом и улыбается ему, и смотрит на него тем, прежним взглядом.
Когда они были одним целым. И казалось, что никто и никогда…
Точно, что никогда не говори никогда. Не вышел тогда из него Джеймс Бонд.
Он тоже пила коньяк. Что его удивило.
Раньше, с ним, она всегда пила вино. Обычно – белую полусладкую «Алазанскую долину». Причем вечно осторожничала – Я не хочу быть пьяной…
Но то было раньше. Сейчас и жесты, и голос её стали резче, смелее, что-ли.
Или уверенней. Исчезли девчоночья наивность и прямодушие.
Хотя сначала разговор не клеился. Обстоятельства расставания и год самостоятельной жизни каждого будто незримой стеной стояли между ними.
Банальные, необязательные, заеложенные пустые фразы — …А ты как? Там же? Отпуск — уже? Еще? Куда думаешь?
«С кем» не спрашивал. Чтобы не нарваться.
Вдруг она по-прежнему с тем же хмырем.
Она подолгу затягивалась сигаретой и, выдыхая дым, пристально вглядывалась в его глаза, будто пытаясь заглянуть в душу и понять – Что там сейчас? Что осталось, а что умерло?
После затянувшейся долгой паузы вдруг улыбнувшись той, «старой» улыбкой, спросила — А помнишь, как ты приехал из командировки и утром забыл в поезде паспорт, и вечером мы мчались на такси, чтобы успеть на вокзал к проводничке твоего вагона?
- А ты помнишь, как забыла в такси после китайского ресторана сумочку, и мы, как два придурка, размахивая руками, бежали потом за машиной?
- А потом ты в лесу долго рассказывал мне за рано умершего ударника Led Zeppelin.
- А концерт Мэнсона?
- Забудешь! Мне в той драке рядом с нами еще по ребрам хорошо попало!
- А как мы в лесу попали под ливень и тряслись потом от холода как цуцыки?
- А как под Новый год ты повел меня в лес, сказал отвернуться, а когда я потом повернулась – на живой сосенке висели елочные игрушки…
- А на следующий Новый год я в номере поставил две толстые свечи перед телевизором, и когда перед уходом пьяный их задувал, расплавленный парафин полетел на экран телевизора?
- Ага. А я потом ногтями его счищала…
И рухнула стена, и растаял лед.
И будто вернулось все на круги своя.
И будто не было этого страшного года, когда он чувствовал себя раздавленным, униженным, обиженным, беззащитным, несчастным.
Когда тягостные воспоминания об их разрыве накапливались внутри как критическая масса в ядерном реакторе, и он четко ощущал, что не в силах справиться с этой болью, обидой, гневом.
Как человек, которого оскорбили, унизили, предали, он глубоко переживал свое бессилие и беспомощность.
Иногда чувствуя себя почему-то заложником, жертвой.
И мантра — со мной все в порядке, я хороший, я имею право жить, — не помогала.
У кого-то он вычитал — у каждой стороны в конфликте есть свои интересы, своя внутренняя логика, и эту внутреннюю логику надо вытащить на поверхность. Но для этого надо разговаривать и слушать…
Понять другого, что у него тоже есть какая-то своя правда – это уже половина дела, это путь к прощению.
А когда прощаешь – становится легче жить.
И он понял, что готов простить её.
Лишь бы она была рядом, и все было, как прежде…
Или коньяк тому виной, или теплая волна воспоминаний захлестнула и закружила его.
- Слушай! Ты же помнишь – тут недалеко есть гостиница. В которой мы с тобой были…Давай пойдем! Сейчас.
И как в старые добрые времена добавил челентановское – И каков будет твой положительный ответ?
Её улыбка а-ля Орнелла Мути без слов сказала все.

…Она лежала на кровати обнаженной, вытянувшись как Дюймовочка.
Со счастливой улыбкой на лице, закрыв глаза.
В ожидании.
Он подошел к кровати. Жадным взглядом будто впитал в себя её такое знакомое тело.
И неожиданно подумал – А ведь в этих губах был чей-то член, на этой груди была разлита чья-то сперма, эти маленькие, изящные ступни лежали на чьих-то плечах, а тело не раз изгибалось в животных, нетерпеливых конвульсиях.
Но не под ним.
Есть second-hand, а есть и second-love.
Его случай.
Он провел головкой по ее губам, затем, правой рукой сжав яйца, тяжелым набухшим членом несколько раз размашисто ударил по застывшему в ожидании соску правой, потом — левой груди.
Раньше ей это очень нравилось.
Не открывая глаз, она застонала, слегка приоткрыла рот и, высунув кончик языка, призывно облизнула губы.
Он же вдруг поднялся с кровати, натянул трусы и нежно, но с горечью произнес – Да пошла ты нахуй!