rak_rak : Отдых в Кабардинке.

Пролог.

В жизни имеют место события, память о которых храниться лишь в архивах милиции, в гниющих кусках человеческих тел, сброшенных в выгребную яму, и в бритых головах тех, кто остался жив.

Часть первая.
«Культурный отдых»

У моря человеку, как правило, присуще умиротворённое настроение, особенно, если он приехал к нему, чтобы отдохнуть и расслабиться. И оное умиротворение сопутствовало трём подонкам, съебавшихся на убитой «шахе» за пару тысяч километров по компасу на юг.
Причём один из них – женатый, - разосравшись со своей половиной и, как следствие, лишённый половины своего проспиртованного мозга, проорал матом в мобилу: «Пошла на хуй, дура!!!» и, громко рыгнув, плюхнулся на переднее сидение, захлопнул дверь и отключил телефон. А второй, чтобы в дороге не обламываться, захватил с собой блядь, к которой пытал отнюдь не блядские чуйства. А третий был типичным тупым водилой, с угрюмым набыченным еблом, хмуро вперившимся в ночную трассу: глядя на эту рожу, с капризно оттопыренной нижней губой, с глубоко и близко к друг другу посаженными глазками, на плоскую бритую собачью башку - можно было угадать примитивные и, составляющую суть его жизни, мысли: «Вот, свиньи, сидят – жрут пиво, - а я кручу баранку нахуй! Как хочется выжрать!.. Приеду – напиздячусь – три дня просыхать не буду!»
Дорога пролегала скатертью, состоящей из выбоин, ремонтных работ, огромных грузовиков с консервированной смертью, обдававшими нас каплями брызг стылого ужаса, и ёбли на постах ДПС.
Дом, рекомендованный нам к заселению на пару недель, оказался двухэтажным особнячком (если мазанку из глины петушиной и неотёсанных камней, взрощенную до размеров особняка, считать особняком.) Ни кухни чистой, ни нормально посрать, ни помыться толком, – зато по двору ползала степная черепаха-жвалофаг, приведшая нас в восхищение! Собственно, из-за черепахи мы там и остались. Прожив там дня три, мы освоились, с соседями перезнакомились, короче – начался пиздатый отдых. Но на четвёртый день соседи съехали, и на их места поселились две семейки, состоящие из двух сударынь бальзаковского возраста, мелкого гадёныша, и пары крупных мужчин - пусть их зовут Миша-1 и Миша-2.
Понаблюдав полдня за их поведением, мы поняли, что в силу тупой скандальности, истерического зверства, которыми были одержимы обе сударыни примерно в равной степени, - в ближайшее время конфликта не избежать. Так и случилось: весело погуляв в прибрежном кабаке, на бис проорав со сцены под гитару сурьёзную песню, мы шли, громко матерно галдя и истошно смеясь, в сторону дома, где намеревались продолжать предаваться пороку, а именно: пить вино, курить шишки, и заниматься, в силу своих возможностей, развратом; впрочем, реальная возможность была только у одного из нас, а два остальных веника тупили уже почти неделю - то ли от шишек и вина у них уже не стоял, то ли за всем этим крылась совсем иная, животрепещущая причина.

Когда подвыпивший отряд прибыл на место назначения, в доме стояла тишина: большинство проживавших в нём бесчувственными телами лежали в своих комнатах на кроватях, у изголовья которых уже был поднят парус сна.
Подобный факт ничуть не смутил нас, и через две минуты во дворе зажёгся фонарь, служивший в темноте для насекомых маяком смерти, и хриплый рёв под гитару сообщил этому и близлежащему дому, что творчество Высоцкого не забыто и, судя по исступлённому рычанию, красной роже водилы, и выпученным глазам, налитым кровью, - бессмертно. Разбуженная сударыня сначала в негодовании закричала нам через окно, требуя прекращения банкета. Я перестал играть лишь на секунду: набычившись, прислушался к содержанию сварливых реплик, потом вдохнул побольше воздуха и захрипел, заревел ещё громче. Сударыня ещё пару раз взвизгнула в окно - в визге уже слышались личные оскорбления, - но мы их благородно проигнорировали, продолжая пить, болтать про баб, громко рассказывать друг другу отвратительно пошлые анекдоты, и дико над ними ржать. По топоту в доме и зажегшемуся внутри свету, мы поняли, что сударыня ищет на нас управу, которая не замедлила проявиться в виде полуголого Миши-1, спустившегося к нам, и сердито, но вежливо, попросившего нас сбавить децибелы. Мы ему так же сердито, но не вежливо, ответили, что ещё не пробил тот час, который писан в законе, устанавливающий рубеж, после которого в коммунальном общежитии соблюдается тишина. И ваще, мы сюда отдыхать приехали, а не спать, если так рано ложитесь – ваши проблемы.
Миша-1 постоял секунду, осмысливая услышанное, и высказал последний аргумент, который, наверно считал неотразимым, и не подлежащим обсуждению: В ДОМЕ РЕБЁНОК! Это было сказано таким тоном, что нам впору было заткнуться, потупить глаза, и ощутить невыносимый стыд. Мы не стали отвечать ему, что нам абсолютно до пизды их сраный ребёнок, - мы пошли на уступку, прекратив орать песни и безумно ржать, что слегка нас напрягло. Этим наши первые трения с соседями и закончились. Мы утром снова вежливо здоровались, как бы не помня о вчерашних разногласиях. День начинался так же, как и любой предыдущий: с головой, разламывающейся от жестокого похмелья, мы уныло бродили по двору, поглощая стаканами воду, и томящиеся в ожидании завтрака, который готовила любовь одного из нас, тоже в очень плачевном состоянии. Признаться, в ту минуту мы все по братски любили её. Обе семьи вырожденцев ещё с раннего утра царственно отбыли на двух машинах, видимо на поиски своих гнусных безалкогольных развлечений.
Завтрак был на подходе, и мы стали сползаться к столу, привлеченные запахом свежей пищи: каждый надеясь (и порой напрасно), что ему удастся удержать её в желудке, рецепторы которого отвыкли от еды и извергали обратно все, что не содержало более четырёх с половиной процентов спирта. Тем временем обе семейки вернулись, очевидно, не найдя забав по душе, либо пересравшись по дороге – на лицах всех без исключения было написано выражения неудовольствия, а у сударынь при этом было ещё и злобное раздражение. Миша-1 и одна из сударынь, с меньшим содержанием в крови желчи и змеиного яда, остались во дворе, и стали снимать с натянутых в другом конце сада верёвок бельё. Миша-2, с другой сударыней и ребёнком поднялись по лестнице в свои апартаменты, располагающиеся на втором этаже, откуда вскоре послышались истерические визги, и ругань. Под эту музыку мы и расселись по местам, и уже готовы были вкусно поесть, как внезапно на верху лестницы показалась взбесившаяся сударыня, видимо, втоптанная мужем в говно, и теперь жаждущая на ком-нибудь отыграться.
Надо заметить, что у "тупого плоскоголового водилы" была непристойная привычка задирать за столом ноги выше уровня содержимого тарелок, - в тот момент я сидел, уперевшись ногой в боковую стенку шкафа с посудой, стоящего рядом с нижней ступенькой лестницы, по которой с видом возмущённой решительности спускалась сударыня. Вид волосатой ноги, на ступне которой воняли грязные шлёпанцы, болтавшиеся на продетом между пальцами, с ороговевшими от морской воды кривыми и обкусанными ногтями, она сочла непригодным и оскорбительным для созерцания. Вследствие чего между сударыней и носителем шлепанца завязался весёлый диалог.
Она:
- Чего ноги ваше головы задрал?
Я:
- А вам это мешает?
- Мне что приятно тут ходить, когда чьи-то ботинки перед лицом?!
- А вы не ходите. Кстати, вы перепутали – это не ботинки, а шлёпанцы.
- Я не слепая! Убери ногу!
Обладатель злополучной ноги развернулся к сударыне, не изменяя положения предмета разговора на стенке шкафа, и спокойно продолжил прения:
- С какой это стати? И не надо повышать на меня голос. Я не глухой.
- Ты не огрызайся! Друзьям своим можешь ноги на стол положить, если им всё равно!
- Шутку понял. Смешно. Друзей не трожь. Дальше что?
- Ты мне не тыкай, сопляк! – злоба, кипевшая в сударыне после свары с мужем, требовала выхода.
- Взаимно, - я сидел в прежней позе, прищурившись и слегка раскачиваясь на стуле. Сударыню охватило бешенство от контрастности настроений – её и собеседника: она аж затряслась и завизжала, брызжа слюной:
- Если ты не уберёшь ногу, то пожалеешь!
- Спокойно! Не плеваться. Ты мне угрожаешь, что ли?
- Сейчас, сейчас с тобой, умник, разберуться!
Из-за этой словесной перепалки у нас на столе остывало охуительное картофельное пюре с отваренными сосисками, и сохли бутерброды, с каждой минутой терявшие шансы быть съеденными и успешно переваренными. И я решил сворачивать драный ковёр пустотрёпа:
- Слушай, иди – куда шла. Не мешай нам завтракать.
- Ты совсем обнаглел, щенок?!
- А ты совсем нюх потеряла, овца?!! - рявкнул я.
Эта реплика послужила развитию дальнейших событий, последствия которых оказались ужасными, и воспоминания о которых смущают разум. Сударыня шагнула вперёд и с криком, похожим на команду: «Убрать ногу!», - стукнула по ней своей сухой и жёсткой дланью. С вашего покорного слуги вмиг слетели покровы вежливости и сдержанности, обнажая звериную сущность - я схватил сударыню за руку и с силой оттолкнул от себя:
- Вон отсюда, блядское говно!

Часть вторая
«Смертельный отдых»

Дама попятилась, охая, спотыкаясь, и тщетно хватаясь руками за воздух, но всё-таки не удержалась и плюхнулась задницей на ступеньки, а я встаю, опрокидывая стул, громко рыгаю, и так смотрю на сударыню, что та от страха давиться криком. Но через секунду она, не поднимаясь со ступенек, начинает истошно голосить, призывая на помощь Мишу-1, который всё это видел из дальнего конца двора, и теперь с грозным видом спешил к нам. Я процедил сквозь зубы, обращаясь к нашей знакомой девчонке:
- Сиди, не вставай…
Двое моих друзей синхронно встали и повернули в сторону Миши-1 оскаленные рыла. Дама тем временем успела подняться на ноги и, схватившись за ушибленный локоть, закричала, указывая вздёрнутым подбородком на обидчика:
- Вот этот! Который у шкафа, сволочь!
Заступник решительно двинулся в мою сторону:
- Я тебе, щегол, сейчас башку отверну!
Я отступал, выманивая Мишу-1 на себя обеими руками, и подбадривая:
- Давай, давай, чмо! Ко мне метнулся!.. Ну давай, не ссы в компот, клоун запомоейный!
Его, видимо, не так часто оскорбляли - наверное, в силу массивной комплекции, - и, услышав ТАКОЕ в свой адрес, Миша-1 вконец остервенел. Он с матом кинулся ко мне, на бегу замахиваясь своим пудовым кулаком, по на полпути его остановил и поверг в изумление удар в ухо чугунной сковородкой, нанесённый моим другом – высоким, жилистым подонком, славившимся среди нас физической силой и небывалой агрессивностью, и имя он носил, приводящее в ужас - КРОКОДИЛ. Когда Миша-1 упал и пропахал рожей грядку в моём направлении, Крокодил подскочил к нему со сковородкой в руке, и со всей силой замолотил ей по черепу бессознательного тела. Звуки ударов рассыпались по двору глухим стуком, в ужасе заорала сударыня, глядя, как взбесившийся Крокодил с размаху во весь рост лупит по голове лежащего на земле, и уже дёргающегося в конвульсиях мужчины: с каждым ударом все отчётливей слышен мокрый хруст проламывающихся внутрь черепа костей.
Маленький гадёныш, видя творящееся смертоубийство отчаянно бросился бежать к выходу - но откуда-то сверху спрыгнула, преграждая его путь, фигура с растопыренными руками: на полусогнутых семенила перед ним, утробно рычала, и делала выпады вперёд, пытаясь схватить ребёнка. На подобные действия, требующие хорошей физической подготовки и обезьяньей ловкости, был способен только ГУСЬ, в детстве на пять лет отданный жить в «Детскую Садистскую Школу Смертельной Гимнастики», и вернувшийся к нам в виде сильной, ловкой, агрессивной и абсолютно безмозглой гориллы. Впрочем, интеллекта, чтобы добывать еду, пиво, водку и баб ему хватало, - и он был среди нас как раз тот, который меньше всего обламывался. Мальчик сообразил, что лучше будет убежать в дом, и позвать на помощь хозяев: он резко развернулся и кинулся бежать через двор к спасительной двери. Гусь заревел так, что казалось, сейчас выроет перед собой яму: он схватил ползающую под ногами черепаху и, вспомнив уроки своей Адской Школы, метко и сильно швырнул её твердопанцирное тело в голову убегающего малыша. Метательный снаряд достиг своей цели у самой двери, которая внезапно со скрипом, удачно сочетающимся с хрустом засевшей наполовину в детском черепе черепашки, распахнулась - и в объятья матери упал её ребёнок, в окровавленном затылке которого копошилась степная черепашка-жвалофаг, на глазах вгрызаясь в мозг. Сударыня дико закричала, обнимая мёртвого сына, забрызгавшего кровью из пробитой головы её руки и лицо. Жвалофаг уже полностью залез в череп и возился внутри, размалывая когтистыми лапами мозги, и выплёскивая их через зияющий разлом. Крокодил, не прекращая разбивать сковородой изуродованную голову Миши-1, громогласно заржал и выхватил из-за пояса мясной топор – рубить тушу.
Наверху послышалась беготня и приглушенные матерные крики – Миша-2 увидал расправу над семьёй, и в ужасе бросился на помощь. Сударыня, бывшая виновницей всего веселья, стояла ни жива ни мертва, и ждала, наверное, когда уже будут убивать её, - но Гусь приземистой рысью устремился к новому обиталищу черепахи, и, ударом ноги в лицо опрокинув воющую мать, вырвал у неё из рук мёртвого малыша. За время этих событий степной жвалофаг уже успел выесть мозг полностью, и теперь ядовитыми челюстями обгладывал мальчику лицо, вцепившись в него кривыми зазубренными коготками. Крокодил переменными ударами по изувеченному телу топором и сковородой пытался хотя бы временно исчерпать бездонный колодец чёрной ненависти, а Гусь, присев на корточки у двери, что-то делал с лицом упавшей женщины, помогая себе охотничьим ножом.
По жестяной крыше навеса застучали капли - начинался дождь.
Я стоял посреди двора, запрокинув голову и подставив лицо водяным пощёчинам неба, безгрешен, как ангел, - подобная чистота всегда предшествовала массовой гибели людей. Встретившись взглядом с мутными от страха глазами сударыни, я не увидел в них ничего, кроме тупого коровьего ужаса . Передо мной стояла просто сошедшая с ума оцепеневшая скотина, которой жизнь уже была не нужна. Вытаскивая на ходу из кармана удавку, я двигался к сударыне, предполагая сначала свалить её с ног, накинуть на шею удавку, встряхнуть, и, прижав коленом к земле, долго душить, внимательно глядя на то, как она вскидывается, пучиться и давиться посиневшим языком, а потом, как следует затянув петлю, отволочь к яме с водой, располагающуюся здесь же, во дворе, и кинуть на дно, чтобы её тело стало пищей для мокриц, мотыля, и других тоже маленьких, но полезных живых существ. Но когда я почти подошёл к стерве, и приветливо взмахнул удавкой, по лестнице сбежал вниз её разъярённый супруг, и, отстранив её за себя, с воем «Ублюдки, суки бля, вам пиздец!» кидается на меня с намереньем порвать на куски. Разница в габаритах была примерно один к трём, поэтому я обратился в бегство, избрав смертельный для Миши-2 маршрут, пролегающий между превращающим человеческое тело в кровавый гуляш Крокодила, и Гусём, который срезал с лица сударыни сочащуюся плоть, и булькающе всхрюкивая, пожирал её, обливаясь слюной. Завидев погоню, оба зверя оторвались от хищной трапезы, и вместе набросились на Мишу-2(в пылу погони не заметившего их), вооружённые колющими, режущими, рубильными и костедробильными орудиями из металла. Подобно тому, как волки загоняют лося, они бежали с разных сторон ему на перерез, размахивая измазанным детской и женской кровью ножом, и окровавленным топором. И когда они настигли жертву - двор огласили душераздирающие крики человека, которому без всякого там наркоза и обеззараживания последовательно ампутировали все четыре конечности, а потом сразу и пятую. Сударыня рванулась наверх, но убежать не успела: я догнал её, захлестнул удавкой и стал претворять в действительность разработанный ранее план. Через три минуты всё было кончено – сука покоилась мёртвая на дне дождевой ямы, а Гусь с Крокодилом, разделив между собой поровну отрубленные руки и ноги, принялись спорить – кому же достанется уд? Отдавать его друг другу целиком никто не хотел, а рубить было им, видите ли, жалко. Спор перерастал в конфликт, они стали его друг у друга вырывать, уронили в пыль, Гусь поскользнулся на нём и упал, увлекая за собой Крокодила, - перед моими глазами творилось уже совсем непристойное – драка. Меня это заебало, я подошёл, разнял их, отобрал игрушку, и с криком: «Нахуя вам этот хер?!!» зашвырнул его в лужу с сударыней, «…чтоб ей не было там скучно!».
Мы весело поржали, стащили все трупы в кучу, стали пытаться вынуть снова забравшегося в детский череп жвалофага - вылезать из неостывшей головы под дождь он не хотел, потому, что ему представился удобный случай: повинуясь древнему инстинкту отложить внутри черепа свои яйца, - забился внутрь, растопырился и яростно кусал нас за пальцы. Намучившись с черепахой, мы решили оставить её в голове. Спустился пожилой, добродушный хозяин, и мы вместе быстро отнесли все трупы в деревянный сортир, почему-то до этого дня всегда заколоченный, предварительно отделивши от туловища голову ребёнка, служившую теперь гнездом для жвалофага. Из водоёма в саду хозяин всё-таки вытащил удавленную женщину, не смотря на наши протесты: «Эх, молодёжь, - назидательно говорил он, взваливая промокший труп на плечо. – Не одни же вы такие у меня! Другим-то как сдавать буду?» На смену ему прибежала хозяйка с тряпкой, шваброй и ведром – нам сразу стало неловко, и мы наперебой стали извиняться за учинённый беспорядок. Она с улыбкой просила нас не беспокоиться, бывало и погрязнее. Через полчаса уборки дворик был чисто вымыт, прибран, и снова ждал гостей. Голову с черепахой мы поставили в самом конце двора, в надежде, что завтра она начнёт гнить на солнышке, и заставит степного жвалофага покинуть убежище. Так и случилось – предоставив потомству развиваться самостоятельно, черепаха выкарабкалась из детского черепа и снова ползала по двору, готовая к подобного рода пополнению своего вида. Это создание мы впоследствии тайком взяли с собой, оставив в качестве компенсации бутылку водки в морозилке.

Эпилог.

Дальнейший отдых обошёлся без жертв. Через дней пять мы уехали, тепло попрощавшись с радушными хозяевами, обещавшими нам вскоре обязательно достроиться, и они не солгали: Крокодил, съездивший туда с женой и ребёнком, сообщил нам, что дом преобразился, стал громадный – на десять семей; и заколоченных сортиров там не одна штука, а целых три.